6. Девица на выданье

Посвящается Джульетте

и всем пацанкам,

которые класть хотели 

на семейные дрязги

Часть первая

Анорексический шок

Глава первая

Почти безупречный паспорт

Нет ничего круче возвращения в любимый маленький город, - где тебя, оказывается, очень ждут. В суматохе столичной жизни я и думать забыл о куче друзей, которым - ни много, ни мало - было без меня нудно. Даже хозяева дома, где я иногда обитал, встретили с распростёртыми объятиями. 

- Что, элитные гости разъехались? - подмигиваю хозяйке. Вздыхает, разводит руками.

- Были, нагадили, уехали. Убирать некому, пришлось всё самой, самой.... А этот великий чтец и на дуде игрец только и знает, что вычитывать по воскресным газетам чушь про третью грудь.

Хозяин лукаво поглядывает из дырки, аккуратно прорезанной в газете. Тапок на ноге задумчиво покачивается.

- Знаешь, Боткинс, иметь рационально мыслящую жену очень даже полезно. Может, корову завести? Сколько грудей у коровы, Боткинс?

- Это не груди, - усмехаюсь, глядя, как мой кузен тщательно обтаптывает снег с увесистых ботинок. - Он вам объяснит, если не постесняется.

Соткинс неожиданно краснеет, виновато поднимает глаза на хозяйку. Та стоит над ним со скалкой в руке, отряхивая муку на его мокрые волосы.

- Отличное средство для быстрого обезжиривания, сынок. А теперь прочеши пятернёй. Или гребешок дать?

- Не надо, у меня свой, - бормочет, доставая из кармана расчёску. Хозяйка хмурится, обходя его полукругами.

- Мадам, благодарю, ваш гребень заслуживает наивысшей цены на аукционе, но я могу предложить набор многофункциональных расчёсок с различной толщиной и шириной зубьев. Дёшево и сердито. Запомнил?

- Дёшево и сердито, - кивает Соткинс. Хозяйка вздыхает.

- Эх ты, а ещё гинеколог! Долго собираешься морочить нижние девяносто местным девицам?

- У кого девяносто, у кого и двести двадцать в обхвате, - бурчит Соткинс. - Не хотите поселять, так сразу и скажите. Я булочек в другом месте пожрать могу.

- Да Бог с тобой, заселяйся, - хозяйка показывает на лестницу второго этажа. - Не сорить, женщин не водить, плевать в плевательницу, блевать в унитаз. Швабра, ведро и тряпка на обычном месте. Постели менять самостоятельно, по мере загрязнения. 

- Боткинс, я точно из дома уехал? - Соткинс шумно поднимается по лестнице, притопывая на каждой ступеньке. - Прочные, блин.... Хозяйская работа?

- Даже не сомневайся, - раздаётся голос из-под газеты. - Может, ты думаешь, что я только кусты подстригать умею? Не у всех же руки, которые торчат из ночного кошмара проктолога.

Соткинс забегает в комнату, запускает меня и плотно затворяет дверь. Глаза расширены, губы мелко вздрагивают.

- Он что, ясновидящий?

- Он яснослышащий, чурбан. У хозяйки, между прочим, чаёк очень хороший. Успокоительный. Песен петь не будет, но угостит - если начнёшь топтаться ей по голове среди ночи.

- Да я вообще из постели не вылезу. Так и буду принимать пациенток, будто королевский сынок на выезде. Что смотришь? Опять что-то не то ляпнул?

- Соткинс, я тебе не училка с программой передач на завтра. Ляпнул, так ляпнул - и не парься. Пусть парятся те, у кого уши в ночном кошмаре проктолога. Ложись и подумай о чём-нибудь хорошем. Газетку принести?

- Давай. Боткинс, объясни, почему газетчикам можно, а мне нельзя?

- Да всё можно, Соткинс, только осторожно. Ты читай, а я инструменты разложу. Шкаф большой, главное, твои с моими не перепутать. Будь добр, смотри, что и куда кладёшь.

- И горничный бесплатно, - бормочет Соткинс, разворачивая газету. - Ну и понаписано.... С чего начинать для самообразования?

- С колонки «Душещипательные истории». Есть такая?

- Есть, называется «Светская жизнь». Ого, Боткинс.... Тут есть что почитать. Слушай. «Графиня Б. разводится с герцогом В. из-за кошки». Блин, богатые люди, с умными лицами, а не могут поделить какую-то несчастную кошку!

- Может, эта кошка стоит, как твоя хата в рабочем квартале. Они не кошку делят, неук. Цену кошки. Дошло?

- Ну, типа дошло.... Скукота. Думал, действительно так любят кошку. Ты мой расширитель со своим молоточком для колена не путай. 

- Мог бы давно прикупить себе молоточек и не просить у меня. Может, я виноват, что невропатологи не в цене? Вегетативная нервная система, Соткинс - очень непредсказуемая штука. И вылезает где угодно, - верней, откуда угодно. Так что молоточком запасись. И не забывай умасливать своих пациенток, чтобы по лбу не получать.

Стук в дверь, многозначительное покашливание. Открываю и смотрю в бесстрастное лицо хозяина.

- Как отличить пациенток от фанаток заезжих докторов?

- Ну вы даёте... Может, очки запотели?

- Может, и запотели, но дышать не на кого. Спустись, там весу немного. Даже ты дотащишь.

Спускаюсь в холл, ругая по дороге собственную популярность. Хоть бы к Соткинсу пришли! Я б успел вещи разложить, пока мой кузен кто знает чем и кто знает как умудряется вскружить голову очередной пациентке.

В холле сидит девушка - настолько молодая, что я чуть не падаю со ступеньки. На вид лет шестнадцать, не больше. Худенькая, но не тощая - как раз на свои года, чтобы не иметь проблем с гормональным фоном.

- Здравствуйте, - улыбается, - меня к вам Гася отправила. 

- Ах, Гася... Из хостела, что ли?

- Из хостела, но я там не живу. Приехала по туристической путёвке, только вы не подумайте, что я хочу тут остаться. У меня студенческая, по обмену. На неделю. Языковые курсы, достопримечательности. Я у Гаси остановилась. 

- Всё правильно, Гасе нужна помощница по дому. Работа у неё... сама видела, наверное.

- Да, видела, - вздыхает. - Она замуж вышла, знаете? За вьетнамца, Гуано. 

- Что?! - вглядываюсь в её серьёзное лицо. - Гася - за Гуано?

- А что тут такого? - пожимает плечами. - У них, может быть, настоящая любовь. Гася большая, он маленький. Гася одно готовит, он другое. Зато Гуано разучился селёдку жарить на весь хостел. 

- Вот это утешительная новость. Тебя как зовут?

- Хетти. Хетти Магнуссон. Вот паспорт.

Протягивает паспорт с визой. Кажется, мне можно становиться участником программы «Угадай возраст». Шестнадцать, паспорт свежий, виза безупречная. 

- Хетти, Хетти, где твоя Хетти.... Симпатичное имя. Кто придумал?

- Не придумал, а дал. Родители - большие поклонники Фенимора Купера. Помните девушку, которая читала индейцам Библию?

- Конечно, помню. Её в спину застрелили. Печальная история...

- Да, только в ней много весёлых моментов. Тоже считаете Хетти слабоумной?

- Я башку оторву тем, кто считает Хетти слабоумной. Пошли. Ты ко мне или к гинекологу?

- К вам обоим. Гася считает меня худенькой. Говорит, аппетит плохой. Может, вы лучше знаете, какой аппетит должен быть хорошим?

Гляжу на её скромные объёмы, упрятанные в узкие джинсы и свитер с высокой горловиной. Оборачивается посередине лестницы.

- Может, подняться на одну ступеньку выше? Или ниже? Сколько ступенек сосчитать, чтобы вы не смотрели на меня так?

- Хетти, я не смотрю. Плюнь в глаза тем, кто считает твои ступеньки. Давай, поднимайся. У нас сегодня день суматошный.

Соткинс глядит на нас, будто на явление с того света.

- В колонке «Достопримечательности» опять пишут про Лох-Несское чудовище. Девочка, не верь в его сказки. В мои тоже. Боткинс, осмотр сверху вниз, и никак иначе.

- Да уж, после твоих осмотров можно и не смотреть, - киваю Хетти на кушетку. - Ты извини, мы только расположились. Что болит?

- Ничего, - пожимает плечами. - Просто есть не хочется.

- Опа.... Совсем, что ли?

- Ну, не совсем. Если бы не ела, то не дошла бы сюда. Что считать признаком анорексии? Торчащие рёбра? Или дырку между бёдрами?

- Хетти, растопи своими журналами студенческий костёр, - смеюсь, кивая на её свитер. - Подымай, не бойся, у меня руки холодные. 

Глава вторая

Рёбра на бёдрах

Куда ни ткни - не болит. Я такого ещё не видал.... Смотрю в её невозмутимое лицо.

- Ты что, участвовала в заплывах викингов?

- Ну, плаваю я так себе, но грести умею. Пришвартовываться не очень хорошо выходит.

- Фигня, Хетти. Главное - уметь грести, со всем остальным вода хорошо справится. Теперь давай по чесноку. Тебе после еды бывает плохо?

- Бывает, смотря что и когда съесть.

- Да, бывает. Ешь по аппетиту или заталкиваешь в себя?

- По аппетиту. Есть аппетит - ем, нет - не ем. Плохо?

- Отлично. Лучше, чем жрать всё, что глаза видят. Рёбра, как рёбра. Я таких рёбер перевидал тысячи у совершенно здоровых людей. Печень у тебя не увеличена. Рези в желудке бывают?

- Иногда бывает изжога. Что такое рези? Острая боль?

- Ну, типа того. Будто тебе желудок ножом режут.

- Колют. В детстве бывало. Сама не знаю, почему.

- Это нервное, Хетти. Примерно лет в шесть-семь?

- Да, в пубертатный период.

Смотрю на её серьёзное веснушчатое лицо.

- Хетти, в медицинский хочешь поступить?

- Да я уже поступила. Практика у меня. Ухо, горло, нос.

- Соткинс, - оборачиваюсь к сосредоточенно читающему кузену, - твоей Аните практикант нужен?

- Спрошу, думаю, не откажет. Ты это... Хетти, долго у него не задерживайся. Может, у тебя того.... созревание. 

- Созревание чего? - прищуривается Хетти. - Вы договаривайте, договаривайте. Не то я додумаю, и всем будет плохо.

Одобрительно хлопаю её по плечу. Грожу кулаком Соткинсу.

- Он имел в виду, половое созревание. Очередной этап женского развития. Может болеть, может не болеть. Можешь полнеть, можешь худеть. Календарик ведёшь?

- Это я вашему кузену расскажу. Вы про живот спрашивайте.

- Умница, порядок в медицине очень важен. Хетти, пищеварительная система животом не ограничивается, ты в курсе?

- Да, конечно. За работу внутренних органов отвечает специальный отдел нервной системы. Вегетативная нервная система. То, что находится в позвоночном столбе....

- .... то есть, спинной мозг....

- ... то есть, вегетативная нервная система связана со спинным мозгом. И с головным тоже.

- Я не экзаменатор, но, кажется, ты хорошо учишься. У меня часто нос закладывает. Что посоветуешь?

- Немного сосудорасширяющих капель, но не увлекайтесь. Наступает привыкание. При простуде промывайте солевым раствором, можно содовым. Если носовые пазухи болят, надо сделать рентген, провериться на гайморит.

- Ух ты.... Соткинс, ты слышал, прогульщик лекций отоларинголога? Твою вегетативную нервную систему замыкает в области таза, дорогой доктор. Хочешь убедиться? Давай, не отлынивай.

Соткинс нехотя поднимается со своей кушетки, долго роется в пакете с перчатками. Хетти неторопливо стягивает джинсы.

- А вы отвернитесь. Как ложиться? Головой к двери, головой к окну?

Соткинс роняет пакет с перчатками. Достаю его инструменты из шкафа.

- Хетти, ложись тем, что будешь показывать, в глаза доктору Соткинсу. Он не кусается. Будет кусаться - сам его укушу. Пинцетом.

Хетти укладывается на кушетку. Даю Соткинсу фонарик и отворачиваюсь, скрестив руки на груди.

- Э, ты чего? Ноги... это... ты что, первый раз?

- Что - первый раз? Предупреждаю, у меня очень острые пятки.

- Вот блин.... Да я не то имел в виду. Девственница, что ли?

- А вас удивляет? Между прочим, я не первый раз у гинеколога, и знаю, как вы будете смотреть. Так что аккуратнее. Можете лупу взять, если в глазах двоится.

- Да не двоится, - вздыхает Соткинс. - Девственницы.... Знаю я этих девственниц. Ты не парься, Хетти, все мы люди. Я с трёх лет не девственник, и знаешь, почему?

- Знаю, - смеётся Хетти. - Мальчики - большие хвастуны. Вы не обижайтесь, доктор Соткинс, просто всякое бывает. Есть настоящие охотники за девственницами. Вы объявления в Интернете почитайте.

- А так всегда было. Просто нынче процент поменьше, спрос растёт. И много до тебя охотников набралось?

Соткинс благодарно хлопает меня по плечу. 

- Пересаживайся. Она уже одевается, а психотерапевт из меня нулёвый. Всё у неё там нормально, даже не зашито. Может, напугал кто... Ты ж, типа, разбираешься.

Сажусь возле Хетти, застёгивающей джинсы. Поворачивается ко мне спиной, затягивает ремень потуже.

- Вот так не надо. Передавишь себе кровообращение, потом будет болеть после еды. Твои бедренные кости позволяют носить джинсы с низкой посадкой. Хетти, кто стрелял тебе в спину?

- Не стреляли. Сказали большую гадость. Вы знаете, что даже от слов люди могут заболеть?

- Знаю. Вырывал языки таким уродам. С корнем. Кто?

- Одна баба. Сказала, что у меня рожа, будто у коровы задница. Видела бы она свою задницу и рожу - перехотелось бы на улицу выходить. И жрать - тоже.

- Так-с, - разворачиваюсь к Соткинсу. - Что ты там говорил про медвежью шубу, друг любезный?

- Шубу в одну сторону, сало в другую. Или жир?

- Сало и есть жир, неук ты кулинарный. Хетти, ты же умная девушка. Хочешь сказать, что заболела из-за той бабы?

Очень внимательно, не отрываясь, глядит мне в глаза.

- Доктор Боткинс, я учусь на отоларинголога. У вас в ушах не гноится?

- Не гноится, Хетти. Я тебя понял, и пойму ещё больше. Можешь не сомневаться. Музыку любишь? Дать плеер?

- Пожалуйста, не надо, - шепчет, бледнея. Обувается, плотно затягивает шнурки ботинок. Аккуратно тяну её за свитер.

- Подожди, Хетти. Ты что, совсем не любишь музыку?

- С некоторых пор - нет. Даже слушать боюсь.

Соткинс берёт её за руку и усаживает обратно на кушетку.

- А что такое? Парень к певцу приревновал, что ли?

Хетти смотрит на него искоса, - глазами, полными слёз.

- Хуже. Как раз наоборот. Я не могу всё время слушать одно и то же. Хорошей музыки много, правда?

- Конечно, Хетти, - беру её за другую руку. - Я такое впервые слышу, но весь внимание. Хочешь сказать, один певец приревновал тебя к другому певцу?

- Не знаю, - прерывисто вздыхает, сглатывая ком в горле. - После того, как отписалась, начало происходить что-то странное. По радио везде одно и то же. Пишут какие-то люди, говорят, что от него. Выспрашивают, выпытывают, что я о нём думаю. Достало уже. Как только подписываюсь на другого певца - начинаются неприятности. 

Переглядываюсь с кузеном. Крутит пальцем у виска.

- Это я не тебе, Хетти. Понимаешь, всякое бывает. Ты, главное, в голову не бери. 

- Как в голову не брать? - вскакивает. - Обычно фанаты гоняются за певцами, проходу не дают. А чтобы певцы гонялись за фанатами - такое лично я вижу впервые!

 Садится на кушетку и закрывает лицо ладонями. Плечи вздрагивают, но слёз нет.

- Меня теперь тошнит от него. Я всю правду сказала, что думаю. За это надо убивать?

- Покажи-ка мне этого певца, - киваю на её карман. - Не бойся.

Достаёт телефон, неловко перебирает пальцами.

- Смотрите, только звук не включайте. И мне не показывайте.

Смотрю, криво усмехаюсь, отдаю телефон Хетти.

- Что ж, оставим Соткинса на приём пациентов и прогуляемся немного. Тебе надо свежим воздухом подышать. И мне тоже. 

Спускаемся. Хозяйка зовёт на кухню, но Хетти отрицательно качает головой.

- Спасибо, я уже поела. Булочки очень вкусно пахнут, правда. 

- Бедный ребёнок! - хозяйка обнимает её за плечи. - Вилл, если проголодается, зайдите к мистеру Уиттингу. Он уже здоров и даже высаживает зимние деревца. Целый сад камней развёл. Хетти, ты любишь ухаживать за садом?

- Цветы поливаю, но мне сейчас не до того. Спасибо.

- Идите, идите, - хозяйка открывает двери. - Тоже мне, любители ходить без шапок.... И что ж ты им докажешь, а?

Глава третья

Тараканья ходьба

Идём по улице бодрым, уверенным шагом. Хетти не отстаёт, держа меня под руку и оглядываясь по сторонам.

- Очень красивый город. И люди приветливые. А говорили, здесь страшно....

- Ты газеты читаешь, Хетти? Телевизор смотришь?

- В Интернете больше. Родители смотрят, но везде одно и то же.

- В смысле? Опять певец?

- Да нет. Чушь всякая, читать тошно, а потом страшно на улицу выходить. У нас тоже всякое пишут, но такого, как про этот город, я ещё ни разу не читала. Ужас....

- Хетти, поездишь по миру - поймёшь, что у каждого города своё лицо. Прекрасное и страшное. Где переходы, понимаешь не сразу. Хорошие люди есть везде. Ты о хороших думай. Пусть уроды вонючие живут в своём тёмном царстве. Нам до них дела нет.

Звонок телефона. Соткинс тяжело дышит в трубку.

- Вилл, ты там аккуратней. Пациентов пока нет, но я за тебя волнуюсь. И за Хетти. Ты хоть знаешь, кого спрашивать?

- Знаю. Ты что, сомневаешься?

- А как найти, тоже знаешь?

Поворачиваюсь к Хетти, не отключая связь.

- Пошли пообедаем. Здесь есть одно местечко....

- Боткинс, даже не думай идти в пиццерию! У неё глютен!

- Это у тебя глютен. Хочешь, скажу, как зайти без проблем?

- Ну и как?

- Поматериться у пиццерии. Давай, не парься. Глаза береги.

Хетти смотрит на меня с опаской, тычет на нос.

- Не закладывает? На улице ветер...

- Фигня, Хетти. Нам ли бояться всяких ветров? Ты лучше скажи, за что тебе тот певец нравился.

- У него музыка была не такая, как у нас. А потом испортилась.

- Совсем испортилась? Или ты что-то не то услышала?

Крутит пальцем у моего виска.

- Если запустить проблемы с гайморовыми пазухами, то может наступить летальный исход. Вы синуситом болели когда-нибудь?

- Болел, и успешно вылечился. Чего и всем желаю. Давай быстрей, там закрыто. 

Обходим здание с пиццерией на первом этаже. Подкатываем к чёрному ходу. Поворачиваюсь к Хетти.

- Закрой уши, отоларинголог.

- Не хочу. 

- Ну, как знаешь. Эй, урод вонючий! Я твою сестру не пялил, мать не пялил, отца за нос не водил, а если водил, то к ухогорлоносу! Я тебе горчичник на задницу так натяну, что ты будешь крепко спать до самого Второго Пришествия! И я ещё посмотрю, кто к тебе придёт!

 Дверь приоткрывается с тяжким скрипом. На снег выпадает тело в тёмной куртке непонятного цвета и замызганных штанах на босу ногу. Хетти делает шаг назад, присматривается к посиневшим пяткам.

- Закалялся, что ли? 

- Закалился, что ли, - приподымаю тело за шиворот. - Похож?

- Неа. Вообще другое лицо. Никогда его раньше не видела.

- Да ты присмотрись, присмотрись. Точно не видела?

- Круглый какой-то. И опухший. Я не пойду в эту пиццерию!

- Да ладно тебе, - приподымаю лицо тела за подбородок, растираю снегом. - Его даже родная жена не узнаёт. И не узнает, пока он не перестанет валяться на каждом углу, в невменяемом состоянии.

Приоткрывает один глаз, вытягивает губы трубочкой.

- Привет, желудочек. Как долго я тебя ждал, поросячий кишкомот.... Отойди, мне блевануть надо.

Хетти морщится, отходит подальше и отворачивается. Жду, пока он проблюётся. 

- Своей же пиццей блюёшь, пьянь подзаборная. Не стыдно продукт переводить?

- Сты... стыдно. А что делать? Пицца не моя.... Была б моя, не блевал бы.

Приподымается на локтях, в позе загорающего. Пошевеливает синими пятками.

- Ты девочку себе завёл? Везёт же некоторым....

- Я не то, что некоторые. Не измеряю женскую чистоту миллиметрами плёнки да пятнами на простынках. Шторы давно менял?

- Какие там шторы.... Не понимаешь ты ничего. Пошли, я обувь забыл. И ты, как тебя там, Красная Шапочка?

- Синдерелла! - Хетти гордо идёт к двери. - Мне ваших принцев не надо, понял? 

- Понял. Не надо, так не надо. Даже кофе не попьёшь?

- Дома попью. И конфеты свои сами ешьте, пока не лопнете.

- Ну и девицы пошли, - бормочет, толкая двери коленом. - Боткинс, где ты их выкапываешь? Всю округу перекопал, не нашёл. Ты мне всякие колючки под задницу не подкладывай. 

- Репей у тебя в заднице, - беру Хетти за руку. - Очень хороший отвар из лопуха, для всего. Можешь вместо шляпы зимой носить. Или вместо трусов. 

- Я запомню, - мрачно смотрит на Хетти. - Давно не по малолеткам, нечего там делать. Всё одно и то же, как ни переодевайся. Все бабы одинаковы. А я ещё и петь умею. Просто голос потерял....

- Карузо ты захолустный. Ну, где твоя пицца? Или вы тут голодняком сидите сутками?

Из подсобки выходят четверо - один краше другого. У кого футболка набекрень, у кого штаны подкатаны на разной высоте. Взлохмаченные, нестриженые, рожи кирпича просят. Или умывания очень большими кубиками льда.

- Выбирай, Хетти. Принцы, графы, герцоги. Или как там у вас? Князья залётные?

Хетти скептически осматривает каждого, с головы до ног.

- А они разговаривать умеют?

- Умеют, онемели от твоей красоты. Скажи им что-нибудь по-вашему. 

- Магнуссон, - Хетти замолкает и без всякого выражения лица смотрит на их неподвижные лица. Переглядываются.

- Синдерелла Магнуссон? Ни фига себе... Золой пуляется, что ли?

- Золой, золой. Наберёт золы, и давай пуляться, куда попадёт. Страшно?

- Неа, - самый высокий чешет одним пальцем ноги о другую ногу. - Побриться забыл. Ты брить ноги умеешь, Синдерелла?

- Умею, но не тебе. А ты депиляцию умеешь делать?

- Умею, но не себе. У нас воды второй день нет. Санитары заколебали.

- Нас тоже. Может, в баню сходить? Веничком пропариться?

- Синдерелла в обморок упадёт, - вздыхает средний и переглядывается со средним. - Бледненькая что-то....

- После таких, как вы, синенькой станешь, - Хетти внимательно изучает нос каждого из четверых. - Носы, как носы. А мой нос вам чем не нравится?

- Ничем. Нравится. Нормальный нос. Не воняет?

- Ну, помыться вам бы не помешало. А почему закрылись?

- А потому, что в нашу пиццу, - грозным голосом возвещает мой старый знакомец, - одни нехорошие дяденьки - а может быть, и тётеньки - напихали сушёных тараканов! И кто это сделал, мы до сих пор ни сном, ни духом!

Хетти сочувственно рассматривает пустой зал. Четверо сочувственно рассматривают Хетти, во всех измерениях.

- Крови давно не пила....

- Под потолком не летала в гробу....

- Может, почку продать? Купить ей джинсы на распродаже?

- Теперь понятно, почему к вам не ходят, - Хетти, зажмурившись, чешет уши. - Если вы в каждой женщине видите порождение нечистой силы...

- Да говори уже, дьявола. Или чёрта. Тоже мне, сила. Может, окропить заново? Боткинс, ты бы что сделал?

- Я тебе не священник. Иди к отцу Брауну и советуйся, как быть. Ты с нами про чёрта лысого не беседуй. Много внимания ему уделяешь. 

- Может, и так.... А что, надо меньше уделять?

- На кого больше смотришь, тот к тебе и придёт. Слушай, как тебя там нынче.... я не проповедник, вообще. Имеешь уши слышать, - услышишь. Имеешь глаза увидеть - увидишь. Или у вас Библию до сих пор запрещено читать?

Смотрит на четверых. Пожимают плечами, разводят руками.

- Не запрещено, с чего ты взял? К отцу Брауну ходим, читаем, слушаем. А всяких грешников залётных слушать Бог не велит. 

- Пошли отсюда, Хетти, - беру её за руку. - Эти великие праведники грешников слушать не хотят. Пусть сами выковыривают своих сушёных тараканов.

- Желудок, ну ты что? - тянет меня за рукав. - Они ж тоже не проповедники.... Пошли, кофейку тяпнем. Расскажу кое-что интересное.

Глава четвёртая

Болтовня за шторкой

Хетти задумчиво смотрит, как на столе - будто в сказке - появляется кофе, коробка конфет и огромная тарелка лапши. 

- Соус по вкусу. Томатный, чесночный, с глютеном, без глютена.

- Нам по фиг, - усмехаюсь. - Вилку дай, мне и ей. Так что у вас тут стряслось?

- То же, что и у вас. Видишь парикмахерскую через дорогу?

- Ну, вижу. Там ещё бороды бреют.

- Ага. Теперь боимся ходить. Там одна баба работала. И что-то видела. Так её - пшик! - и нету, поминай, как звали. 

- Да ничего она не видела. Я ту бабу видел, она видеть не могла.

- А ты видел?

Оглядываю мутные, печальные глаза каждого из присутствующих. Вытирают слёзы. Хетти, прищурившись, смотрит на парикмахерскую.

- Деточка, у тебя что, зрение плохое? - спрашивает самый низенький. - У меня есть очень толстые очки. Дать?

- Не надо, у меня линзы. Там всё видно. Просто я сержусь. Когда женщин вот так, ни за что, убивают.

- Ни за что не убивают, - шепчет средний среднему, - ни за что долго мучают, а потом сжигают на большом костре. А потом говорят, что это другие сожгли. Даже мы так врать не умеем. Потому что они лгут, а не врут. Кто отец лжи? Все присутствующие в курсе. 

- Как тебя звать? - спрашиваю, поочерёдно глядя на средних. Переглядываются.

- Пиноккио и Пиноккио. Нам папа Тырло каждый день носы измеряет. А потом пилит знаешь чем? Пилочкой для ногтей. Говорит, почему ваши ногти на носу растут? 

- Ты погоди ногти пилить, - усмехаюсь. - Происходит очень странная штука, детишки папы Тырло. Тут даже для нечистого работы минимум. А знаете почему? Потому что люди за него большую часть работы делают. Сами. По собственному, так сказать, изволению.

- А говорил, не проповедник, - Тырло подливает мне кофе. - Знаем, что сами. Потому что тараканы сквозь стены проходить не умеют. Они проходят через дырки в стенах.

Многозначительно смотрит на Хетти. Отодвигает кофе.

- Спасибо, можете поговорить с вашими дырками. Они вам такого нарасскажут, что на вашей нижней голове вырастут огромные длинные волосы. Приедете к нам, я вас со Снежной Королевой познакомлю. Она забирает к себе мальчиков, у которых в глазах торчат осколки кривого зеркала.

- Какая обидчивая девочка, - бормочет старший. - И ведь ни за что не догадаешься, почему обиделась. Даже ухом не ведёт. Девочка, я к вам приеду льдом натираться. Кожа совсем обвисла. 

- Меньше надо на лицо страшные рожи клеить, - подвигаю к себе кофе Хетти, отпиваю. - Очень хороший кофе, рассыплюсь - не поминайте лихом. Что, страшно, папа Тырло? То-то же. Нечего убивать женщин за то, что они видели и слышали. С ними надо уметь разговаривать. По-человечески, а не так, как вы привыкли с вашими дырками.

Тырло смотрит на меня, как на умалишённого. Трогает лоб.

- Желудок, ты всегда отличался умом и сообразительностью, но сегодня перегнул. Ой, перегнул.... С чего ты взял, что это мы убиваем женщин? Может, нам самим интересно, кто убивает. И что говорит при этом. Маньяки любят поговорить. 

- Не все, - отрезает Хетти. - С маньяками вообще не о чем разговаривать.

- Умничка, можно, я тебе ручку поцелую? - Тырло падает на одно колено и воздевает руку Хетти к небесам. - Страдивари!

- Он спрашивает, знаешь ли ты, кто такой Страдивари?

- Знаю. А вы читали сказку про Нильса и гусей?

- Ой! - прячется под стол. - Где-то была, где-то была.... Я слушал сказку про Нильса и гусей, деточка. Всё детство, на ночь. Или ты думаешь, я только лапшу могу крутить мясорубкой? Пиноккио! У тебя опять обрывки книг в ботинке!

- Это не я, это Пиноккио. Он мне семечки в тапки наплевал.

- Сам ты семечки в тапки наплевал! Девочка, скажи ему!

- Девочка сама рвала книжечки на кусочки, правда, девочка?

- Только в детстве, - Хетти берёт из коробки самую большую конфету. - Вкусно, у нас таких не делают, но тоже вкусно. А в той парикмахерской часто убивают женщин?

- Ну, как тебе сказать, - папа Тырло встаёт и прохаживается по пустому залу. - Если бы в парикмахерских убивали женщин, то женщины перестали бы ходить в парикмахерские. Бывают хорошие парикмахерские, бывают плохие, а бывают очень плохие. Такие плохие, что из-за них страдают хорошие парикмахерские. Это справедливо?

- Конечно, нет. И пиццерии бывают разные. Может, какая-то другая пиццерия подумала, что у вас пицца вкусней?

- Не подумала. Так и было, Шляпка. У нас была самая вкусная пицца во всём городе, во всей округе, во всей стране. Видишь, какие злые люди бывают? 

- Ему в пиццу бросили таракана, чтобы клиент ушёл к другому, - шепчу Хетти на ухо. Папа Тырло горестно кивает и вынимает из кармана платок.

- Твой добрый друг, маленькая девочка, не отличает клиентов от пациентов. А мы отличаем, просто не всегда умеем правильно представиться. Спинка очень болит?

Хетти кивает. Четверо скалят зубы, переглядываются.

- Мы поймаем чудовище в перьях и воткнём их туда, где они не росли. А потом принесём чудовище Снежной Королеве, и она даже на порог его не пустит. А знаешь, почему? Потому что чудовища никогда не каются! 

- Каются, но лгут, - равнодушно говорит Хетти. - И даже со слезами каются, но лгут. Это я не про вас, и не цепляйтесь к моим словам. Не то я прицеплюсь к вашим, и такого додумаю...

- Да знаем, знаем, - смеётся папа Тырло. - Мои вон тоже додумывать умеют. А Желудок, гадёныш, хоть бы раз чего-нибудь приличного додумал! Как ни подумает, так у папы Тырло сразу голова болеть начинает. В чём секрет, Желудок?

- В желудочной секреции. Желудочный сок должен находиться в желудке. Забыл, что ли? Все мозги по барам пропил?

- Где я их только не пропил.... Всё, с завтрашнего дня начинаю трезвую жизнь. Желудок, ты мне чай на травах, ты мне диету и заместительную терапию пивком. Вот так сразу взять и бросить пить? Я же умру, Желудок! 

- Ну, на двенадцать шагов тебя нет смысла отправлять, - гляжу в его печальное опухшее лицо. - Всё равно сделаешь тринадцатый, а с тринадцатого придётся опять забирать на первый. Так и будешь бегать по кругу, как лох.

- Вот это уж ни за что! - вскакивает, отбрасывая табуретку в сторону. - Пусть лохи бегают. Я ходить буду. Как смогу, так и буду ходить. За Чепчиком, я, конечно, не угонюсь. Быстрая медленная девочка.... Сколько пива можно пить бывшему алкоголику?

- Бывшему - в меру, а тебе только кран у бочки понюхать. И перед тем, как понюхаешь, придётся гайморит подлечить. Или что там у него, Хетти?

- А пусть посмотрит, - подаёт ей столовый ножик. - У меня такие страшные волосы в носу.... Пинцет дать?

- Лучше фонарик. Или свечку.

- Только не суй туда, куда друг твоего друга суёт пальцы. Я очень пугливый и могу громко сделать то, что не нравится тихим девочкам.

- Меньше пугайте, и люди к вам потянутся, - берёт из дрожащих пальцев Пиноккио фонарик, аккуратно просовывает кончик столового ножа в нос папы Тырло. Вздыхает.

- Возьмите у доктора Боткинса пинцет и выщипайте один волосок. Пиноккио, дайте ему платок побольше. И отойдите.

Папа Тырло смотрит на неё расширенными от ужаса глазами.

- Шапочка, ты монстр! Нельзя так обращаться с пациентами. Слышала, что сказали Пиноккио? Взять и самому себе выщипать?! Чиполлино, подойди к отцу. Только близко не подходи. Вынь пинцет из желудочного сока. Теперь протяни руку. Чего ревёшь?

- Не хочу протягивать руку на отца родного!

- Чтобы больше не дружил с этой сердитой девочкой. Я тебе запрещаю.

- А я буду, буду дружить! Дай свой нос! И не чихай, пока я дёргаю!

Хетти аккуратно разводит их руками. Чиполлино в ужасе отскакивает. Папа Тырло медленно, очень медленно поднимается со стула.

- Синдерелла, ты что, давно туфлю не целовала?

- От вашего Чиполлино воняет гнилым луком.

- Во-от оно что.... А я и не знал. И где же у него гнилой лук?

- В руке. И в голове. Поищите.

Тырло рассматривает руку Чиполлино под фонарём.

- Фаланга, как фаланга, ничего лишнего. С лобной костью посложнее будет. Придётся кожу сдирать. А, Чиполлино?

Приседает, закрывает голову руками. Пиноккио разбегаются по углам. Низенький выносит из кухни огромный хлебный нож и нависает над Чиполлино.

- Ну что, предатель? Давай сюда руку свою блудную. Какая рука соблазняла тебя? Левая, правая?

- Не... не... не помню.... Не надо сдирать!

- Как так - не надо сдирать?! Папа, можно, я ему и кожу на лбу срежу? Я аккуратно....

- Сам срежу, - берёт у него хлебный нож, щекочет Чиполлино под носом. - Смотри у меня! И если кто будет соблазнять тебя - и тебя, и тебя, и тебя в энной степени - сразу говори папе. Лучше папе сказать, потому что черти в аду тебя даже слушать не будут!

Поворачивается к Синдерелле, замершей посреди зала.

- А тебя, девочка.... а тебя.... 

Хетти опускается на стул и закрывает глаза. Хватаю Тырло за грудки, выволакиваю из зала.

- Вот что, комедиант поганый. Если я узнаю, что ты своим детям ставишь метки, ярлыки, другие обозначения - можешь палить меня хоть на тысяче костров. 

- Желудок, ты что? - задыхается, обливаясь потом. - Я не....

- Ты не, а ей страшно. И не потому, что ты придумал, будто у неё где-то метка стоит или ещё какая-нибудь дрянь в теле зашита. Потому что жарко у тебя. Очень жарко, понимаешь?

Тырло бросается в зал и отворяет окно возле стула Хетти.

- Что ж ты сразу не сказал, шут гороховый? Она ж умрёт! Прямо здесь умрёт, а мне отвечать! Воды! Воды!

Низенький бежит в кухню и притаскивает ведро воды. Тырло зачерпывает стакан и суёт под нос Хетти. Отодвигает воду, встаёт и тут же падает ему на руки.

- За что, Господи? - рыдает Тырло. - За что?!

- За правду, - шепчу ему на ухо. - Потому что за правду всегда страдают, забыл? Тем более, за истину, которая у тебя почему-то в вине. Выноси давай. И не спрашивай, что есть истина, потому что ответит Тот, Кого ты мог спасти, но не спас. Бросай пить и меньше понтов колоти. Как только вытрезвишься, придёшь ко мне чайком на травах лечиться. Понял?

- Понял, - шепчет, передавая мне Хетти. - Вы в ещё одно местечко зайдите. Только не сегодня. Проводи до дома. И смотри, чтоб никто не приставал!

Глава пятая

В гостях у Гаси

На свежем воздухе Хетти становится немного лучше. Поднимается на ноги, с опаской смотрит на дверь чёрного хода.

- Наверное, мы сюда больше не пойдём, доктор Боткинс.

- Почему? Вполне приличное место. Наши с папой Тырло разборки тебя не касаются. В том смысле, чтоб ты не сильно из-за них переживала. Он вовсе не злопамятный. И певца твоего может быстро угомонить. Просто у него настроение упало. Знаешь, как бывает?

- Знаю.... Они очень забавные, только порой такое скажут или вытворят, что не знаешь, куда деваться. 

- А ты долго у них не задерживайся. Начинают пургу гнать - разворачиваешься и уходишь. Иначе так и будешь всю жизнь выгребать их золу, мыть после них тарелки, начищать ложки, вилки, ножи.... Не надо быть там Синдереллой, Хетти. Сама видела, какие принцы ждут, не дождутся.

- Неужели всё так плохо, доктор Боткинс?

- Не то чтобы плохо, просто по-другому. Ты так не привыкла, и вряд ли сможешь привыкнуть. Здесь всё начинается комедией, а заканчивается трагически. Для таких, как мы с тобой. Идём, соскучился за нашим хостелом. Гася у себя?

- Как всегда, сегодня её смена. Про парикмахерскую не забудьте. Что могла видеть женщина, которую убили?

- Самому интересно, - поглядываю на плотно зашторенные окна пиццерии. - Допёрло, когда петух жареный в задницу клюнул. Пошли, не то замёрзнешь.

Гася встречает с распростёртыми объятиями. На стойке суматоха, шум и гам. Гуано пытается хоть как-то управлять толпой разношёрстных студентов с глазами, прищуренными от природы.

- Ты мне лапша не лапшать! Лапшай лапша, как люди лапшают, морковка ты недоперченный! Яки-маяки! Ты не якать, ты бумажка давать! Нет бумажка? Садись искать, я тебе большой лопата принести! Мамка сырой рыба передать? Мороженый? Хорошо мороженый? Ой, как вонять приятно!

- Гу, а ты чего в столице не остался?

- Да скучно столица! Аптека пол мести, мести, а снег падать, падать. Гася скучать сильно. Звонить каждый день, плакать. Гуано хороший, Гуано давать острый соус. Такой большой Гася, и весь мой! Каждый день радоваться. И уши не болеть.

- Зато у меня от него уши болеть, - Гася хохочет и хлопает своего прыткого муженька по затылку. - Вот как их различить, а, Вилл? Каждый день фото смотрим, - в шапке, без шапки, в очках, без очков. Ты запоминаешь?

- Запоминаю. Гась, если у них спросить, то мы тоже на одно лицо. Ух ты, на самого императора похож! Сынок, что ли?

- Случайный похож, - раскланивается. - Мне все говорить: о, император! Даже назвали Пингвин, хоть я не толстый.

- Пингвины - это клёво, Император. Очень клёво. Знакомься, это Хетти. Хетти Магнуссон.

- Какой муссон? Хороший муссон?

- Очень хороший муссон. По-настоящему полезный муссон, только ты её на сакэ не води. Лучше на чай. 

- На чай, на чай. Поведу на чай, и на суп мисо. Рыба любишь? Я ваш вонючий селёдка очень люблю!

Хетти отступает на несколько шагов, смотрит на его плотное тело.

- А вы в кимоно селёдку едите, Император?

- В кимоно, в кимоно. Без кимоно нельзя вонючий селёдка есть. Красивый костюм испачкать, в чём на работа ходить?

- Вот им можно вонючий селёдка солить! - обиженно восклицает Гуано. - А мне почему нельзя селёдка жарить?

- Потому что солят они в бочках. И хорошенько закрывают. А ты жаришь селёдку на весь хостел. Выйди в чисто поле и жарь. Или в тундру, - понюхаете, у кого селёдка больше воняет.

- Не больше, а вкуснее! - поднимает палец Гуано. - Иди, у нас на кухня салат много, Хетти поесть. Я пицца не есть совсем, живот скручивать.

- А где ты ел пиццу, Гуано?

Чешет затылок, оглядывается. Гася гневно чёркает в журнале.

- Один плохой кафе, но не здесь, а там...

- А ну-ка, пошли, покурим. Хетти, ты Гасе помоги с документами разобраться. Мы скоро.

Выходим в курилку. Гуано плотно затворяет за собой дверь, включает вентиляцию.

- Вилл, пицца сделать нетрудно. Я по книжка делать, и по передача. Тесто дело. Ты видел, какой пицца у макарон?

- Гуано, ты поаккуратней. Они очень обижаются на макарон.

- А узкоглазый не обижаться? Очень обижаться, и громко ругаться. Ладно, Буратин. Можно Буратин?

- Ты только не перепутай Пиноккио и Буратино. Это две совершенно разные сказки, причём из разных заведений. 

- А что, у буратин нос длинней?

- Ну, носами они мерятся постоянно. Ты по вдохновению, Гуано. Вдохновение везде ценится. И уши береги, не то длиннее носа могут отрасти.

Гуано закуривает, протягивает мне пачку. Присматриваюсь.

- Без фильтра? Экстремал.... Хотя кому я это говорю. Нормально пахнут. Самокрутка?

- Угу, табак хороший. И бумага очень хороший. Пепел в рот забиваться, но я плевательница в кармане носить.

Достаёт бумажный пакет из-под лапши. Одобрительно толкаю его в плечо.

- Изобретатель ходячий. У тебя ничего не пропадает. Погоди.... Это пакет из той пиццерии?

Кивает, закуривает. Разглядываю пакет. Ничего примечательного. Стандартный бумажный пакет, без опознавательных знаков. 

- Это пакет для муки, Гуано. А в муке....

Отдаю ему пакет, быстро тушу сигарету, выбегаю в зал. Хетти нет. Гася занята на стойке. Выскакиваю на улицу. Стоит с телефоном возле уха, улыбается. 

- Нет, всё в порядке. Нет, не устала. Луком не воняет. А ты чесночный соус сам готовишь?

Вырываю у неё из рук трубку, показываю на вход в хостел. Обиженно хлопает глазами.

- Я сказал, иди к Гасе и не смей выходить без моего разрешения. Чиполло, ты что, офонарел совсем?

- Я Чиполлино! - всхлипывает. - Папа в душ пошёл, а мы тарелки моем. Некому больше тарелки мыть.

- Вас четверо, чтоб ваши шторы не запылились! Ты чего ей звонишь, не успела она домой зайти.... 

- Соскучился. Пиноккио и Пиноккио дерутся. Низенький разнимает, а я позвонить решил. 

- Как низенького звать? 

- Низенький. Так и называй, он не обижается. Можно вишнёвого сока попить?

- Да пей, твой желудок даже гвозди переварит. Главное, под балконом песни свои не пой. 

- Почему? Я хочу петь луковые песни. Для девушки, которая мне очень понравилась. 

- Тебе сколько лет, лучок увядший?

- Триста двадцать пять! До девятьсот шестидесяти девяти не дотяну, грехи не позволяют.

- И не позволят. Ты мне вот что скажи, Чиполлино. Крутить пиццы умеешь?

- Обижаешь, Желудок. Такого теста, как у нас, никто не накрутит. Я за Шапочку очень боюсь. Тут знаешь какие злые волки ходят.... Ой-ой-ой. Давай вдвоём в то местечко сгоняем. А Шапочка на улице постоит.

- Что значит - на улице постоит? Это ты на улице постоишь, и даже ногу на ногу закинешь. Простыню для флага приготовил?

- И даже краской накрасил. Обмотаюсь и буду стоять. Давай ночью сходим, а?

- Ботва ты нестриженая. Тащить девчонку в ночные заведения, с её-то болячками.... Совести у тебя нет. В общем, так. Я Хетти у Гаси оставляю, мы с тобой встречаемся у входа в сад. Стелишь на скамейку свою простыню, ложишься и громко храпишь.

Молчание, глубочайшие вздохи.

- Желудок, ты меня под монастырь подводишь. Ладно, пойду. Загребут, так загребут. А ты меня из участка заберёшь?

- Дурень, никто тебя в участок тащить не будет. Пофоткают, деньжат на открытие заведения насобираешь. С девушкой познакомишься. У тебя девушка есть, Чиполлино?

- Есть, но мне с ней скучно. Хетти очень весёлая.

- Хетти весёлая? Когда влипнешь в очередную лапшу, - поймёшь, как весело выслушивать от девушки нотации за испачканные штаны. Давай, живо руки в брюки. Я уже бегу.

Через несколько минут подлетаю к скамейке. Вокруг - ни единой души, хотя на дворе белый день. Чиполлино уныло разглядывает фиолетовое пятно на простыне.

- Я же ничего не перепутал, Желудок! Краска была красная. 

- Точно красная?

- По палитре смотрел. И ни с чем не смешивал. Значит, в ткани дело. Ткань хреновая. Или с водой что-то не так.

- Вот это намного точнее, - сажусь рядом. - Курить будешь?

Оглядывается вокруг, затем смотрит на ворота сада.

- Вдруг загребут? А я без паспорта, в пиццерии оставил....

- Лукорезка, здесь можно и даже нужно курить. Не хочешь, так я закурю. Вишнёвый сок прихватил? Чи.... Ах ты, тестомес! И после этого жалуешься на воду?!

Закрывает лицо скомканной простынёй, громко втягивает носом, вытаскивает из кармана мусорный пакет и заталкивает в него простыню. 

- Теперь я видел всё, Желудок. Чудеса Господни случаются именно на этом месте. Докуривай, пойдём чаю попьём. Только, кроме чая, ничего там не пей. Я тебя очень прошу....

Глава шестая

Чай в рисовой тарелке

Трудно понять, кто двигается быстрей - Чиполлино своим бегом или я ускоренной ходьбой. Забегаем в ресторан и садимся за первый попавшийся столик. Девушка в красном халате с драконами неторопливо цокает каблучками.

- Нам только чай, - вздыхает Чиполлино. Посматривает на меню, кривится, передаёт мне.

- Я кисло-сладкий соус вообще не понимаю. Острый понимаю, пряный понимаю, даже жгучий. От кисло-сладкого такое в животе делается....

- Да ладно тебе. Ты ешь с острым мясом, нормально будет. Смотри-ка, лепёшки. Что, даже лепёшек не поедим?

- Как это «не поедим»? Да я за лепёшки готов жизнь отдать! Тёплые лепёшки знаешь какая вкуснотища.... С чаем на травах. Ты папу без вина не оставляй. Он без вина совсем засохнет. Мы на одном пиве копыта откинем.

- Он хоть из душа успел вылезти, когда ты уходил?

- Неа. Сидел, мылся и песни пел. Аж народ под окнами собрался. Спрашивают, когда откроемся. 

Наклоняется к моему уху, громко шепчет:

- Я иероглифы читать не умею. Всё, что написано - неправда. Ты перевод читал?

- Читал. Очень прикольный перевод. Вот смотри. «Красный рис горошком венский». Неправда? Неправда. Потому что никакого венского риса не существует.

- А рис горошком существует. Желудок, у меня аппетит разыгрывается. Давай хоть этого риса поедим.

- Давай. Папа только рад будет, что ты луком перестанешь вонять на всю округу. Можешь заказать острый соус, - будет чем полыхать на девушку в халате с драконами.

Задумчиво изучает меню, морщится с жалким видом.

- Какой же он острый? Никакой не острый.... Придётся доперчивать. У меня изжоги вообще не бывает. Мадемуазель, нам острого риса с горошком на двоих. Можно в одну тарелку. 

Приносит две тарелки зелёного горошка и миску риса, политого соусом непонятного цвета. Чиполлино уныло поддевает палочками горсть риса.

- И как теперь его перчить? Желудок, мне тут скучно. Давай дожуём как-нибудь и пойдём .... ну ты помнишь. 

- Не обожрись. Лучше посмотри, чьи ботинки торчат из-под стола.

Переводит взгляд на зал и тычет пальцем в чёрные подошвы под ярко-зелёной скатертью. Привстаёт и рисует на них мелом два крестика. Ноги даже не шевелятся.

- Желудок! Он мёртвый совсем! И чай вытекает из штанов.... 

- Погоди-ка, погоди. Мисс, вы не могли бы поменяться обувью вон с тем уснувшим мебельщиком? 

Девушка мило улыбается, подходит к столику и снимает с ноги один ботинок. Примеряет на него туфлю, качает головой.

- Пятка не влезает. Пойду за вашим чаем.  

Возвращается с двумя тыквенными тарелками. Улыбается, кланяется и пятится назад - прямо в объятия широченного субъекта с искривлённой, застывшей улыбкой.

- Котики опять что-то кокнули. Котики котика отсюда уведут, и поскорей. А ботинки я на тебя, крошка, примерю.

Встаю из-за стола в полный рост. Субъект даже с места не двигается.

- Ты что, не понял? - цедит тягуче. - Иероглифами рассказать?

- Расскажи, только ты их писать не умеешь. Глаза разведи. Они у тебя в одну точку, а это плохо. Очень плохо, шкаф разболтанный.

Вздыхает, отпускает девушку. Наклоняется под стол.

- Маловаты будут. Он дрелью не то место просверлил. Эй, сверло! Давай-ка вылезай. Тут твой друг пришёл. И недруг. Оба пригодятся, когда совсем засверленный валяешься. 

Тело медленными движениями каракатицы выползает из-под стола. Чиполлино в искреннем восторге делает волны руками.

- Давай, давай, я тебя перчиком в чувство приведу! Мордоворот, дай перчика.

- Сколько душа пожелает, - охранник протягивает перечницу. - Лишь бы он убрался отсюда вместе со своей дрелью. Стоп, это же наша дрель.... Вот гад ползучий!

Стою над распластанным телом в позе карающей длани. Чиполлино посыпает его босые ноги перцем.

- Надо что-то.... Сливочный соус хотя бы. Посмотри на столе, который он ремонтировал. Есть?

- Есть. Намазывай. И растирай хорошенько. Ему добрые люди говорили - носки вязаные на зиму купи. Стельки непромокаемые. А он по воде лазит и лазит. Погоди, Чиполлино.... Я не верю, что он сюда явился без резиновых сапог. Не верю, и всё.

- Я тоже не верю. У него сапоги могли спереть, пока он дрелил. А в ботинках.... Ох, Желудок.... Я лучше на улицу выбегу.

- Я тебе выбегу! Сейчас у него ноги согреются, он встанет, и мы отведём его - куда? Правильно. К папе твоему, на чашку кофе. Вот тебе и первый клиент.

- Уже пациент, - вздыхает. - Нельзя бить лежачего. На то и рассчитывал, макаронина недоваренная. Или переваренная? Руки мягкие.... У него что, кости разварились?

- Не развалились, - бормочет пациент заплетающимся языком. - Просто немного обмяк, это не страшно. А руки перцем натирать можно?

- Твои - нельзя! Только ноги. Давай, подымайся. 

- Как его зовут? - ласково спрашивает охранник, поддевая брючину палочкой. Чиполлино смотрит на меня с полнейшим недоумением.

- Может, Пепперони? В честь чудесного спасения от расслоения костного мозга....

- Пепперони, - звучно изрекает охранник. - Он свою куртку в гардеробе оставил. Жаль, теперь не найти уже. Фанаты расхватали на рукава. Вы ему руки перцем смажьте, только кисти не трогайте. 

- Да у него свитер тёплый, допрём, - Чиполлино рассматривает дрель. - Неплохо, карманный вариант. Отчего ж он так перенапрягся?

- Потому что место скучное. Решил драйва поддать, сверло вошло в дерево, там и застряло. Крепление. Чай он под столом пил, - как говорится, взятки гладки. Здесь веселье дороговато обходится, Чиполлино. Ты ж видел.... Пошли, там Пиноккио и Пиноккио заждались.

На выходе надеваем пациенту носки. Чиполлино снимает свой носок, я - свой. Плотно завязываем ноги в пакеты.

- Идёшь, как балерина. Пару шагов на носках, ещё пару - на пятках. Потом боковой частью стопы, потом опять на носках. И так, пока не дойдём. Иначе ноги на хер отморозишь.

- Спа.... спа.... спасибо, - закидывает руки нам на плечи, довольно ловко делает выкрутасы ногами. - Действительно, согревает. А предзаказ на пиццу можно?

- Завернём за угол, там и позвонишь. Верней, я позвоню.

- Нет, я позвоню, - Чиполлино кивает на телефонную будку. - Девушке своей, а вы не слушайте. Очень интимный разговор.

Долго трещит, размахивая свободной рукой. Наконец, выбегает из будки, подхватывает Пепперони. Тот валится на него всем телом. Чиполлино встаёт в полный рост и принимает позу штангиста.

- Ну что, будешь ещё на меня падать?

- Отпусти, - хрипит Пеппероне. - Предзаказ на троих. Боткинс, возьми меня за ноги. Если я стукнусь головой....

- Придурок! Чиполлино, присядь, я тебя прошу. Береги позвоночник. Пепперони, а теперь слазь руками. Землю чувствуешь?

- Чувствую. За ноги возьми, говорю!

- Чиполлино за одну ногу, я за другую. Сколько шагов сделаешь на руках?

- Да сколько угодно. Лишь бы угол миновать. Пошли, быстрей! У меня голова кружится!

За несколько шагов преодолеваем коварный угол и оказываемся на автобусной остановке. Сердобольные прохожие тащат одеяло из ящика для благотворительности. Запихиваем нашу ношу в автобус и усаживаем поближе к печке.

- Одна остановка, и мы на месте. Грейся, сколько можешь. Только ноги не спали.

У чёрного хода пиццерии Чиполлино замирает, тупо глядя на табличку. Пепперони всматривается, плюётся. 

- Непереводимая игра слов. Он что, опять?

- Да ничего подобного. «Беспокоить по праздникам». Что тут непереводимого?

- Сегодня будний день! Он там заперся, и нас не пустит. Праздник сахарной головы подойдёт?

- Не подойдёт, даже и не думай. Праздник молчаливой тыквы.

Дверь тут же открывается. На пороге стоят Пиноккио и Пиноккио, - с огромным корытом.

- А мы тут ванну собрались набирать. Садись, подвезём.

Усаживается, затем укладывается и закутывается в одеяло с головой. Чиполлино вталкивает процессию внутрь и хлопает меня по заднице.

- Не советую тебе больше вытаскивать его оттуда. Всё когда-то бывает в последний раз. 

Папа Тырло стоит у плиты, - весь в клубах ароматного пара от лазаньи на огромной сковородке.

- Чиполлино, дай фарш для пирогов. И отойди подальше. Можешь сыру натереть, и побольше. Побольше, как в аптеке! 

Через полчаса Пиноккио и Пиноккио приводят в зал чисто вымытого Пеппероне, переодетого в шёлковую пижаму изумрудного цвета.

- Ай, красавец! - папа Тырло громко хлопает в ладоши, присвистывает. - Ну садись, садись. Я на тебе столько рецептов изобрету, что народ пальчики оближет. Пиноккио, что там у него?

Пиноккио достаёт из кармана небольшой прозрачный пакетик. Папа Тырло присматривается, удовлетворённо крякает.

- Вот и они - сушёные, аж хрустят. Солью приправлял?

- В морской воде вымачивал, - шепчет Чиполлино. - А потом на солнце сушил. Песком пересыпанные, не слипаются.

- Ну что ж, трескай свою лазанью. Да смотри, чтобы тесто колом в животе не стало!

Глава седьмая

Шляпный магазин

С утра Соткинс подымается раньше меня. Долго что-то пишёт в своём блокноте, рисует, отодвигает и рассматривает. Приподнимаюсь на локте.

- Вилл, на что похож рисунок?

- Соткинс, у тебя все рисунки похожи на одно место.

- Неправильно, извращенец. Это кофейное зерно.

И что ему сказать после этого? Вскакиваю, хватаю за чуб и запрокидываю голову назад.

- А может, задница, Соткинс? Может, это задница?!

- Да пошёл ты....

Вздыхает и швыряет блокнот в угол. Крепко обнимает меня и похлопывает по плечу.

- Ну я и придурок, Вилл. Сраться из-за какой-то девчонки желторотой.... Может, найти ей хорошего кавалера?

- Она не желторотая. Прекрати бредить, Соткинс!

Опускает голову, ковыряет носком пол.

- Ты что-то знаешь? А ну говори! 

- Понимаешь, Боткинс.... меня зацепило. Пошёл расспрашивать у пацанов. 

- У каких пацанов?

- Из детской больницы. Ты ж знаешь, сезон простуд. У некоторых самый настоящий гемор. Ты представляешь?! Им ещё нет и восемнадцати, а у них гемор. Не от того, что ты подумал. От просиживания за компом сутками.

- Ну да, гемор, бывает, ну, позвоночник того.... Что сказали?

- А то, что этого певуна якобы хотели укокошить!

- Вот те на... И кто? Конечно, женщина?

- Конечно, женщина. У него комплекс Марата. Я сам придумал. Как тебе?

- Соткинс, ты делаешь невероятные успехи в изучении психотерапии. Только вспомни, что у Марата было круглое лицо.

- Неважно, - круглое, узкое. Главное, комплекс Марата. Сосредоточься на сути, Вилл Боткинс. Хочешь, расскажу, как я себе это представляю? Лежит весь такой депресняк, в ванне, полной мыльной пены. Играет с уточками.... Уточка туда, уточка сюда. 

- Вены не режет?

- Нет, что ты, что ты! Ему ж выступать. Столько бабла вбухать в продвижение, и чтоб взять и вены порезать.... Нет, Боткинс, не тот фрукт. Он тянется к телефону, - лениво так, будто ему пофиг на всех баб на свете. 

- Ему звонят? Или он звонит?

- Ну, типа, по вызову. Пару кнопок нажать, приятный голос, в стиле «Чего изволите, милостивый государь?». Он типа сквозь зубы: «Высочайшим изволением требую доставить к себе танцующих одалисок». И тут голос говорит....

- Стоп, снято! - хватаю его за руку и воздеваю к небесам. - Соткинс, ты гений. Наша Хетти - не такая уж простенькая штучка. Хотя, ты знаешь, ей это в жизни очень пригодится.

Спускаюсь вниз. Хозяйка энергично замешивает тесто для пирога с вареньем. А может, для пирожков?

- Неважно, - улыбается, кивая на варенье. - Пробуй, очень вкусное. Сами закрывали.

- Мадам, позвольте маленький вопросик....

- У тебя не бывает маленьких вопросиков. Спрашивай.

- Я, по-вашему, очень язвительный?

- Ты большой сатирик, Вилл Боткинс. 

- Вы в курсе, что не все люди одинаково понимают слово «сатирик»?

Замирает со скалкой в воздухе, затем крутит её над головой.

- Мне, хоть и за пятьдесят, но кое-что в жизни понимаю. Лучше, чем четырёхсотлетние мальчишки. Прогуляйся в шляпный магазин, Боткинс. Вместе со своей сестричкой. У тебя ведь не было сестрички? А теперь есть, названая. 

- И очень хорошо. Выдам её замуж за хорошего парня. Если она вообще хочет замуж.

- Не хочет, ну и не надо. Даже в монастырь отдавать не буду. Ладно, побежал. Очень соскучился.

Хетти встречает меня у дома Гаси с рулоном под рукой. Загадочно улыбается.

- Куда пойдём сегодня? Хочу постричься, концы секутся.

- Вот и пойдём. Не тяжело нести?

- Неа. Вилл, я кое-что придумала. Только обещайте, что никто не узнает. Это личное. Давайте заскочим в пиццерию. 

Смотрю на неё, как на совершенно другого человека. И всё-таки это Хетти - с порозовевшими щеками, блестящими глазами. 

- Пойдём. Только сама будешь открывать двери.

- Без проблем. Увидишь, как мы это делаем.

Быстрым шагом подходим к чёрному ходу пиццерии. Хетти достаёт из рюкзака две новогодние шапки с рогами.

- Ух ты! - хватаю и напяливаю по самые глаза. - Меч есть?

- Рогов достаточно, - набирает в грудь воздуху и говорит низким трубным голосом. - Ну-у, та-ам! Вы нас звали, а мы припёрлись!

Дверь еле-еле приоткрывается. В щели фига папы Тырло.

- Ногти чистил? - вопрошаю грозно. - Или на яйцах опять сальмонелла?

В ужасе распахивает дверь, отскакивает назад и ложится на пол.

- Не бей, не бей, добрый человек! Я тебе плохие яйца дам, сам перебирал! Вот этими вот чистыми руками, ушами, глазами!

- Давай плохие, разницы нет, - Хетти разворачивает плакат. - Можно на стену приклеить?

Папа Тырло внимательно изучает огромное фото.

- Можешь. Всё равно рожа кривая. Тебе всё можно, деточка.

Протягивает ей скотч и кнопки. Хетти выбирает скотч.

- Не хочу портить твои стены дырками. А теперь отойди. Мне надо сосредоточиться.

Аккуратно вырезает ровные полоски скотча, наклеивает плакат на стену. Отходит, наклоняет голову в одну сторону, потом в другую.

- Давай свои яйца.

Папа Тырло радостно притаскивает ей полную миску яиц, потирая руки. Чиполлино выскакивает из подсобки с очередным флагом в руке.

- А это личное? Нас точно никто не увидит?

- Это личное, даже если кто-то и подсмотрит, - Хетти отходит подальше, прицеливается и отправляет яйцо в плакат. Берёт второе, третье.... Внимательно смотрит, вздыхает. Папа Тырло всхлипывает, растирая руками глаза.

- Видишь, он плачет. Ему больно! 

- Он не плачет, он терпит. Потому что гладиатор. И воображает, будто варвары на него напали. А нечего нападать на варваров. Потому что наши драккары потопят ваши гондолы за одну секунду. Только свистните.

Папа Тырло прячется в объятиях Пиноккио и Пиноккио.

- Дети, укройте меня от плохой девочки! Только теплей, ноги мёрзнут!

- Так сходите в термы, - оборачивается Хетти. - Пригласите танцовщиц, вам же нравятся оргии? Только нас не приглашайте, когда будете разваливаться. 

- Не будем, - Чиполлино заматывает папу Тырло в простыню. - Не будем разваливаться. 

Подходит к плакату, размазывает яйца по лицу. Кивает Пиноккио и Пиноккио. Подходят, размазывают, смотрят на свои руки. 

- Вы бы хоть умылись перед тем, как делать маску.

- Опа! - Тырло разворачивает Хетти к себе. - Деточка, дорогая ты наша, это действительно помогает?

- Да, после того, как поплачешь на ночь. И кожа становится ровнее. И даже можно на вечеринку идти. Очень хорошая основа под макияж.

- Ну-ка, счищайте всё это, - командует папа Тырло, - взбейте в миске и нанесите мне на лицо. Я умываться. Миску мне принесёшь ты.... нет, ты.... ха, лучше ты, Желудок. 

- Без проблем. Даже на голову тебе надену, только попроси.

- Какие воспитанные ва... ви.... Ты кто по званию?

- Йоллапукки Старший, Плиния имел в виду.

Тырло убегает в ванную, долго шумит водой. Наконец, выскакивает и ложится между двух табуретов.

- Не держите мне спину. Сам. Чиполлино, возьми кисточку для теста. Только луком не смазывай, гадёныш, я тебя знаю!

Стою над ним, пока маска застывает. Хетти сидит рядом, держа его за руку.

- Вам нельзя разговаривать, - изрекает строго. - Ни единого движения на лице, иначе будет не тот эффект.

Чиполлино садится с другой стороны, разворачивает плакат обратной стороной. Берёт фломастер.

- Завещание.... отца.... папы.... Тырло. Сим повелеваю... выдать мою дочь Синдереллу....

Многозначительно смотрю на Хетти. Даже не шевелится.

- Мою дочь Синдереллу.... за прекрасного принца..... Чиполлиния.... Пиноккио, как лучше? Сиятельнейший или Величайший?

- А кто тебе сказал, что ты величайший? - оба Пиноккио толкаются в проёме двери. Низенький пытается пролезть между ног то у одного, то у другого.

- Вы вообще-то брата не спросили.

Чиполлино поднимает глаза на меня.

- Йоллапукки вообще не спрашивали. 

- А Пэр Ноэля?

Падает со стула и накрывается плакатом. Пиноккио словно ветром сдувает из дверей. Низенький гордо выходит на середину зала. 

- Отдай плакат. Отдай, кому говорю!

- Ты шляпу надень, - тихий голос из-под плаката. Низенький вопросительно смотрит на меня. Развожу руками.

- Хетти, какую шляпу ты бы посоветовала Низенькому?

- Низеньким не идут шляпы. Они выглядят в них, как.... как....

- Как как. Слышал, Низенький?

Чиполлино высовывает голову из-под плаката. 

- Может, ему шлем напялить? А, Шапочка?

- Лучше венок. Когда он растолстеет, то будет похож на Нерона.

Низенький в ужасе оглядывается. Папа Тырло даже не дышит.

- Я.... я.... я даже не рыжий!

- Конечно, ты не рыжий, - усмехаюсь. - Суть в другом, Низенький. Великий артист умирает. Помнишь?

- Неа, - пятится к двери, в объятия Пиноккио и Пиноккио. - Не хочу рыть могилу! Не хочу! 

- Вот оно что, - Хетти отпускает безжизненно повисшую руку папы Тырло и наступает на Низенького. - Так это ты. Подсунул тараканов папе в пиццу, а потом решил стать великим артистом? Ты кое-чего не знаешь, Низенький. Потому что ты низенький, а я живу повыше. И дело вовсе не в этажах.

Делает мне знак рукой, показывая на выход. Поднимаюсь, оборачиваюсь к папе Тырло.

- Вот что, комедианты. Северный народ очень терпеливый. И мирный. Пока не разозлите. А когда разозлите - не помогут даже катакомбы, потому что вас оттуда выгонят. Разозлённые северные люди способны биться до последней капли крови. А я не хочу, чтобы кровь таких, как Хетти, пролилась к жертвенникам ваших богов. Здесь пахнет грязью, римляне, хотя пиццерия идеально чистая. Принюхайтесь, пока мы окончательно не разозлились.

Глава восьмая

Обед в парикмахерской

Полдороги Хетти шагает молча, крепко сжимая мою руку. Губы тоже плотно сжаты, глаза смотрят.... в одну точку? Нет, пожалуй, в одном направлении.

- Вилл, вы не обижаетесь, что я называю вас по имени?

- Да перестань, Хетти.... Ты мне как сестра теперь.

- Дело не в этом. Вы курите?

- Курю, - достаю из кармана пачку сигарет. Вытаскивает свою.

- Идёмте куда-нибудь, чтобы не дымить у всех на глазах.

Усмехаюсь, но иду вместе с ней за супермаркет, - в небольшую нишу с мусорным ящиком. Закуривает и выпускает тонкую струйку дыма.

- Вилл, вы всё правильно сказали. Единственное, что вы забыли сказать - мы не тормоза. Вернее, думаем не так. 

Выпускаю струю дыма помощней. Смотрю на её спокойное лицо.

- Я тоже думаю не так, Хетти. На несколько шагов наперёд. Я тормоз. Только очень, очень медленный газ.

- Думаете, я боюсь медленного газа? Если бы боялась, то не пришла бы к вам. Потому что вижу вас воочию. Я вижу, что вы - это вы, а не кто-то другой. А в телефоне этого не видно. Даже когда говорят очень убедительно. Даже когда есть изображение на экране.

- Ого, Хетти.... Ты прямо по самому больному месту бьёшь. И правильно делаешь. Так что же, ты подозревала от самого начала?

- Да, но не знала, кто. Нельзя говорить безосновательно. 

- Отчего же? Говорить всегда можно. Нельзя молчать, Хетти, - когда тебя обижают, унижают или пытаются использовать.

- Я и не молчала, - улыбается. - Я проверяла их. Всё, что они говорили, можно узнать, скачать и закачать. Они не сказали ничего, по-настоящему существенного. Всё самое существенное я узнала сама.

Едва не роняю окурок из рук. Становлюсь напротив, меряю наш рост рукой. Улыбается ещё шире.

- Вы чуть выше.

- Нет, это ты чуть выше, Хетти. Можно, я уступлю тебе в росте?

- Не надо, я не хочу быть слишком высокой. Для меня было важно понять, чего хотят от меня люди, которые мне писали. Кто они такие, зачем пришли. Отчего музыка того певца испортилась. Почему его фотографии стали пугать людей. И почему в его песнях есть места, от которых мне страшно. Именно мне. 

- Знаешь, Хетти, даже он не сможет ответить на последний вопрос. Потому что он так привык. А привычки очень трудно изменить, как и родной язык. По-настоящему родной. Тот, которого ты даже не осознаёшь, когда говоришь.

- И неважно, на каком языке говоришь. У вас отличный слух, доктор Боткинс.

- С таким отоларингологом я не оглохну даже в состоянии Бетховена. Хетти, увы, в жизни бывают непреодолимые препятствия. Те, которые не нужно преодолевать. Не потому что не можешь. Не потому, что нет смысла. Потому, что есть вещи дороже, чем преодоление стен. Целостность твоей души. 

Докуривает, быстро тушит окурок и выбрасывает в мусорный ящик. Берёт меня за руку и показывает на проход к улице.

- Пойдёмте в парикмахерскую. И вашей, и моей голове станет намного легче. 

Пока Хетти подстригают секущиеся кончики, я сижу возле окна и смотрю на улицу. С улыбкой думаю о том, что мужчин сегодня в очереди больше, чем женщин. Кто-то выдумывает новую причёску, чтобы удивить любимую женщину или самого себя. Кто-то стрижётся по моде, тщательно выбирая причёску по журналам. Другие уделяют пристальное внимание бороде и усам....

С бородой и усами я как-то не подружился. Длинные волосы удалось отрастить - но только потому, что я так хочу. Может, визиты в суши-бар сделали меня немного самураем, или я не забыл детские истории про рыцарей.... Во всяком случае, небольшой хвост на затылке абсолютно не мешает мне. И даже помогает собрать мысли в одну связку....

Интересно, что скажет Кася, когда увидит меня после долгой разлуки? Наверное, черты моего лица стали жёстче, твёрже и проступают отчётливей, чем раньше. Правда, совсем не хочется превратиться в каменное изваяние. Просто кровь викинга иногда очень мощно даёт знать о себе....

Кровь викинга и ещё какого-то далёкого предка. С той родины, чьим языком я говорю. С обетованной земли, на которую одни ступили разрушать, а другие - созидать. Или быть проводниками, лекарями страждущих, вне зависимости от их вероисповедания, крови, языка и цвета кожи....

Где и когда мои гены затерялись в глубине веков - одному Богу известно. Я христианин, и этого достаточно.

Хетти стоит у зеркала, - встряхивая волосами, любуясь посвежевшим видом. Привстаю, опираясь локтями на подоконник. И тут же падаю обратно в кресло, - из-за внезапной рези в глазу.

Хетти подбегает ко мне, трясёт за плечи. Её глаза, обычно небольшие, расширены от ужаса, губы мелко вздрагивают.

- Вилл.... Вилл, вам плохо?! Доктора, скорее!

Брадобрей бросается ко мне с пульверизатором, опрыскивает лицо. Улыбаюсь, растирая глаза.

- Соринка в глаз попала. Хетти, дай полотенце.

Брадобрей протягивает полотенце вместо неё. Хетти стоит лицом к окну, напряжённо глядя на противоположную сторону улицы.

- Вилл, побрейтесь. Теперь я глаз не спущу с этой пиццерии.

Брадобрей весело хохочет и начинает аккуратно снимать щетину с моих скул и щёк. Хетти обходит его полукругом и смотрит на моё отражение в зеркале.

- Я даже не знаю, на кого вы похожи, - смеётся. - На жителя гор в отпуске?

- Скорей, предгорный, - брадобрей изящно и тонко проводит лезвием по шее. - Здесь есть магазин, где продаются килты. Носишь килты, парень? Очень прикольная штука. Не всем идёт, но тебе, кажись, к лицу.

Посмеиваюсь, глядя на его мощную, широкоплечую фигуру в чёрном фартуке, с густой бородой и лысой головой. 

- Хетти, на кого похож этот дядька?

- На кузнеца, - рассматривает плотные, выступающие мускулы брадобрея. - Вы действительно кузнец?

- Нет, просто в спортзал хожу. Люблю удивлять молоденьких девушек. Сколько гор в мире, детка?

- Очень много. И предгорий тоже. Там живут разные люди.

- Была б у тебя борода, я б её не брил. Захочешь отрастить бороду, парень - спроси у меня, как. И не думай, что с бородой бегают только психи-взрыватели.

- Я и не думаю. Вы вообще знать не можете, о чём я думаю. 

Встаю, пожимаю ему руку. Хохочет и хлопает меня по плечу. 

- Ты заходи, если что. Мы тут много чего интересного видим. Можете пообедать справа или слева. Везде вкусно кормят.

После бритья и стрижки всегда чувствуешь себя, будто заново родившимся. Может, кто-то и вкладывает в эти обычные будничные действия нечто глубокое - только не я. Достаточно того, что Хетти улыбается, глядя на моё лицо, а я улыбаюсь, глядя на её улыбку.

- Так что ты рассмотрела там, напротив?

- Это вы рассмотрели. Я стояла у зеркала и думала о той женщине. Что она могла там увидеть и как? И только, глядя в зеркало, я поняла, как смотрели на неё. 

- Хочешь сказать, со спины?

- Конечно. И даже не думали, что она всё видит.

- Это был мужчина, Хетти?

- Похоже, что да. Вы сказали, что вам попала в глаз соринка. Может, это был солнечный зайчик?

- Ну, Хетти, - подымаю бокал вишнёвого сока, - ты не в бровь, а в глаз, причём с двух рук. И пусть негодяи знают, что рано или поздно получат своё воздаяние. Пойдём в пиццерию?

- Ну вы даёте, - смеётся. - Будете расстреливать их с порога?

- Хетти, всё намного проще. Четверо недотёп и кое-кто ещё ждут, не дождутся. Пошли, сейчас начнётся настоящее веселье.

Папа Тырло распахивает двери парадного входа. Быстро запускает нас и прислоняется к дверям спиной.

- Слов нет. У меня, болтуна, впервые нет слов. Я вам задницы надеру. Я вам устрою такую головомойку.... Обоих могли пристрелить. Обоих! Навылет! Желудок, ты о чём думал вообще?!

- О девушке за спиной и о мужике, который зашёл в твою пиццерию.

- Какой мужик, чтоб твоей маме пиво пенилось, а?! Ты считаешь, у меня глюки?! Чиполлино, срочно неси лук. И чеснок. И перцу побольше! Он бредит, Чиполлино! Не уважает меня, человека, который вытащил его из грязи в залётные князи!

- Сам ты залётный, - беру с тарелки чеснок, пережёвываю и громко чихаю. - Спасибо. А теперь серьёзно. Только наберись терпения, папа Тырло. Хетти, принеси ему воды. И на старости лет не забывай этого оболтуса. Чиполлино, пошли.

- Куда - пошли?! - взвизгивает папа Тырло. - Ты хочешь угробить ещё одного моего сына?! Один уже валяется в могиле, думает о своём поведении!

- Я тоже думаю об его поведении. Просто не так, как ты.

Глава девятая

Пища земная

Чиполлино ёжится, поглубже кутаясь в отложной воротник и засовывая длинные руки в ещё более длинные рукава. Идёт за мной вприпрыжку, потом перегоняет. Наконец, приноравливается к моей размеренной, быстрой походке.

- Хорошо, что мы не взяли Хетти. Я с ума сойду, если с ней что-то случится. Ты б знал, как я лупил Низенького.... Он с детства не получал таких тюлей. 

- Правильно сделал. Низенький часто крутится на кухне?

- Да постоянно! Вечно что-нибудь учудит. С тараканами полбеды. Он мог жрать их над пиццей и уронить в тесто. А потом свалить всё на Пиноккио с Пиноккио. Дело не в тараканах, Желудок. За тараканов мы уже извинились. Дело в том, что клиенты ушли от нас. 

- Да, понимаю. Императорские амбиции Низенького не в счёт?

- Не императорские, Желудок. Амбиции цезаря. Погоди-ка, погоди.... Ты назвал его императором. Почему?

- Оговорка по Фрейду, Чиполлино. Иди ты в библиотеку.

- Не пойду, там скучно, и девчонки все читают. 

- Да, девчонки такие. Откуда Низенький знал Хетти?

Чиполлино заносит ногу над люком и быстро перескакивает. Прислоняется к стене и обмахивается ладонью.

- Ты руками не махай, - прислоняюсь рядом. - Специально думать мешаешь?

- Нет, мне просто плохо. Ты газеты читал? Почему люк попался именно тогда, когда ты сказал про Хетти?

- Потому что люк перемещается в пространстве! - размахиваю руками перед его глазами, затем указательными пальцами привожу их в более-менее стабильное состояние. - Ты просто ревнуешь Хетти к каждому столбу. Сам удивляюсь, как ты никуда не врезался лбом по дороге.

- С рацио у меня беда. Совсем беда, Желудок. Может, я того.... 

- Не того. Упражняйся, у тебя прикольно получается. Итак, Низенький знал Хетти, но ты не знал, что Низенький пытался выдать себя за великого артиста.

- Не знал. Если б знал, - начистил бы ему харю и задницу намного раньше. Хочешь сказать, артист уговорил Низенького выдать себя за себя?

- Чиполлино, ты почаще читай газеты, почаще. И телевизор смотри. У великих, не очень великих и просто хороших артистов есть кому заниматься уговорами. Пока творцы ваяют свои творения, кто-то другой занимается своим делом. Кто, Чиполлино?

Смотрит на меня с величайшей растерянностью.

- Желудок, я помогаю отцу на кухне. Вот и всё. Это моё дело. Во время работы слушаю песни, которые мне нравятся. Думаешь, ты один такой самостоятельный? 

- Тогда почему же Хетти пострадала из-за навязчивой рекламы?

- Да мне плевать на рекламу! - взвивается, срывая со стены какой-то плакат и топча его ногами. - Понавешали тут! Его хотели укокошить, тебе же сказали!

- А теперь послушай, что я тебе скажу. В нынешнее время всякий великий и не очень великий артист готов сделать всё, чтобы привлечь к себе максимум внимания. Можно подумать, на каждом углу торчат маньяки, которые только и мечтают завалить очередного великого артиста. Фигня всё это, Чиполлино. Полная фигня. 

- Не фигня! Маньяки, может, и не мечтают. Или мечтают, но не каждого. Может, он кому-то помешал. Очень помешал!

- Театр драмы и комедии.... Ваш артист - какой-то многорукий Шива.

- Что?! - Чиполлино аж подскакивает на месте. - Что ты сказал? А ну-ка повтори!

- По твоим рассуждениям выходит, что артист в свободное от своих творений время занимается ещё чем-то. С утра поёт, днём ворочает бизнес....

- Желудок, я чуть не обосрался посреди улицы.... Наконец-то ты понимаешь, в чём дело!

- В чём у вас дела, разбираться вам. Он действительно вообразил, что Хетти намерена его убить?

- Блин, да я не знаю, что у них в башке творится! Психи они все! Ну ладно, через одного. Кто-то больше, кто-то меньше. Всё равно психи. Про то, что привлекают внимание - точно сказано. И то, что выдумывают всякий бред - тоже. Может, ему кто-то внушил?

- Вполне возможно. Тогда почему он позволил себе внушить?

- Не все такие стойкие, как ты, Желудок. Вокруг любого артиста всегда целая толпа народу. Советчики, доброжелатели, прихлебатели. И каждый норовит влезть со своим советом. Или мнением, что ещё хуже. Охрана так вообще дёрганая. 

- Дёрганая, ещё какая дёрганая. Думать не умеют. Лишь бы палить без разбору. Понимаешь, мнений бывает много. Есть мнения, к которым больше всего прислушиваются.

- Вот! Если его люди - полные дебилы, и не понимают, как правильно делать рекламу, то Бог им судья. Таких девчонок, как Хетти, у него до хрена и больше. По всему миру.

- Не все девственницы, Чиполлино. 

- Опять ты за своё.... Ты что, думаешь, мы тут все помешаны на простынях с красными пятнами?! Да девственница вызывает ещё больше подозрений, чем .... как её там... как правильно сказать?

- Шлюха?

Смотрю на него в упор. Закрывает лицо руками, всхлипывает.

- Желудок, я больше так не буду. Никогда больше не буду сортировать женщин по тому, что у них между ногами. 

- И не только по тому, что меж ногами. Сортировщиков по миру пруд пруди. Ужасно, когда люди превращаются в товар. Ужасно, когда людей подозревают в том, чего они не делали. Чего вообще не намерены были делать. Хетти - не убийца. Её пытались убить. А знаешь как? Уморить её голодом. 

- Ого.... Ну и ну. Всего лишь сказать несколько слов, чтобы....

- Чтобы она сама перестала есть. Или начала обжираться, ещё больше пошатнув своё здоровье. Хетти стреляли в спину словами с очень точным, очень тонким расчётом. Правда, Хетти оказалась намного сильней своего вербального убийцы. Она даже не представляла себе, насколько Хетти сильней.

Чиполлино берёт меня под руку и затаскивает в ближайшую чайную. Заказывает большой чайник на двоих, подпирает щёки руками.

- Можешь рассказывать, пока не устанешь. Вот тут я весь твой. Может, Хетти сказала что-то обидное? Убийственное?

- Кому? Своему вербальному убийце?

- Желудок, ты меня вынесешь отсюда вперёд ногами. Ты не убийца. Ты просто..... просто.... гоняешь меня всеми извилинами мозга. Голове, конечно, тепло. Как ты вообще выдерживаешь такой напряг?

- Долгие годы тренировок, Чиполлино. Учись, пока я живой. Так вот, люди могут одни и те же слова воспринять по-разному. Даже те слова, которые звучат одинаково. Тем более, слова, которые одинаково написаны.

- И что же делать? Вообще молчать, что ли?

- Ни в коем случае. Хочешь говорить - говорить, хочешь молчать - молчи. Главное то, что ты думаешь. То, что вкладываешь в свои слова. Никто, ни один человек в мире не может полностью прочитать твои мысли. Тем более, ни один компьютер на это не способен. 

- Да? Ну и замечательно. Теперь намного легче думается. И нет дела до того, что думают другие. Значит, Хетти сказала правду, а этот псих обиделся на правду и послал к ней убийц?

- Всё возможно. Отложим, как гипотезу. Его люди, что, собирали мнения для того, чтобы убить всех неугодных? Всех, кому не нравится его творчество? Полный идиотизм, Чиполлино. Всё намного проще. Твой артист посчитал - вероятно! - что Хетти подослали люди, которые хотят его убить. Хочешь по чесноку? Вы все параноики. Ладно, не все. Через одного.

- Ты прав, Желудок. Ох, как ты прав.... Значит, Хетти писали возможные убийцы артиста. Для того, чтобы спровоцировать её...

- Для того, чтобы использовать против того, о ком знали слишком много. Теперь убей меня, Чиполлино. Потому что я знаю слишком много. Подсыпь мне яду в чай, выстрели из-за угла. Или предпочитаешь растянуть надолго?

- Дурак ты, Желудок. Ой, какой дурак.... Я к тебе по-человечески, мы все, можно сказать... А ты... Да если б я хотел тебя убить.... Блин, тебя реально завалить хочется. Не потому, что ты много знаешь. А потому, что ты, блин, достаёшь меня до самой подкорки!

- Потому что ты думать, наконец, начинаешь. Эффективнее, чем раньше. Итак, с Хетти поговорили, а потом начали доставать артиста тем, что слепили. 

- Вау! - подскакивает на стуле. - Чаю мне, чаю! И побольше, побольше. Успокоительный Желудок.... Представляю, что там могли налепить. Это ужасно. Это просто.... 

Официантка ставит перед ним чай. Прихлёбывает прямо из чайника, - даже не добавив сахару. Шумно вытирает нос.

- И самый важный вопрос. Кому это выгодно, Чиполлино? Тебе лучше знать. Кто мог перекроить Хетти, чтобы её вполне обычные слова превратились в убийственные? Имею в виду не живую Хетти, а её компьютерную модель. Кто, Чиполлино?

Молчит, задумчиво помешивая чай. Смотрит в стол.

- У Хетти не было причин убивать артиста, - даже если он ей разонравился. Отписалась, и всё. Даже думать забыла, пока ей не начали очень активно напоминать. Она большая молодец, что всё проверила самостоятельно. И пришла ко мне, когда на неё начали нападать. У неё талант вычислять вербальных убийц. Причём вполне определённых. И вашему артисту я её не отдам. Знаешь почему? Потому что ваше окружение сожрёт её с костями. 

Чиполлино падает на руки, беззвучно рыдая.

- Боткинс, неужели она не простит его?

- Простит, и я прощу. Правда, не так, как вы себе это представляете. Простит по-человечески, по-христиански. Только жить с ним она не будет. Хетти - не та девушка, которая позволит унижать себя. Играть с собой в дурацкие садомазохистские игры, уничтожать собственную душу. Она умеет защищать себя, но я абсолютно уверен, что этот человек ей глубоко противен. Надеюсь, ты не растерял свои глаза и уши? И не считаешь собственные глаза и уши чем-то другим, посторонним? 

- Не считаю, - трогает свои глаза, уши, нос. - Я просто не умею думать, как ты. Да, я понимаю, ужасная несовместимость и всё такое.... Да, отвратительно. Я бы сам после такого не встречался с девушкой. Дело даже не в травме. 

- Да, её тошнит от него. И это не выдумки, Чиполлино. Если его люди не перестанут доставать Хетти, - найдутся другие люди, которые объяснят его людям. На другом языке. Проще.

- Понял, - вздыхает Чиполлино. - Патовая ситуация. Пошли, пройдёмся. У меня такое чувство, что мы ещё чего-то не закончили.

 После бурного разговора вполне можно идти спокойно, неторопливо, и даже молча. На город спускается мягкий вечер, и есть время подумать - не сбиваясь на объяснения с Чиполлино. Видимо, он тоже понял это. Идёт, глядя перед собой и аж дыша паром.

- Вот что, Желудок. Я расскажу тебе, что знаю, а ты, хочешь верь, хочешь, не верь. Низенький пытался пробиться к Хетти не по просьбе артиста. Сам. Понимаешь?

- Чиполлино, прекрати меня путать. Сам или по просьбе артиста? Это очень важно. Чрезвычайно важно.

- Сам. Он так сказал. 

- Взял вину на себя?

- Боткинс, ты беспощаден. Я не знаю, почему он так сказал. 

- Вот именно. Это наши предположения. Он подтвердил их, и даже вырыл себе могилу, - чтобы полежать и подумать. Может, он уже подумал?

- Боткинс, это ты думаешь. А за него решают.

- Тогда лечитесь сами от своих неизлечимых болячек, мать вашу. Всё, я пас. 

Разворачиваюсь, быстро иду в противоположную сторону. Догоняет, хватает меня за рукав.

- Мать?! Ты мне ещё раз такое ляпни про мать, - я тебя с землёй сровняю! Какая мать? 

- Опа, - беру его за обе руки, - Чиполлино, баба. 

- Баба.... Точно, баба. Только женщина может сказать другой женщине то, от чего ей станет не по себе. И эта женщина должна быть чем-то похожей на мать Хетти. Хоть чем-то, но важным. 

- Что слышат женщины за спиной, Чиполлино?

- Голос. Тон её голоса. Боткинс, ты лучший доктор в мире. Я побежал. Извини, срочно. 

Впервые за долгое время бегу ещё быстрей. Перескакиваю лужи, кучи снега, скользкие мостовые и развезённую грязь. 

Мать. Мать. Низенький мог послушаться только своей матери. Той самой бабы в медвежьей шубе. Ох, как бы пригодился сейчас мой кузен.... А может, я в очередной раз выхожу с этой чёртовой ведьмой один на один. 

Подбегаю к дверям заведения с убедительным названием «Пища земная». Торможу, будто разогнавшийся автомобиль на льду. В дверях торчит тело. Стоит на коленях, прилипнув к ручке двери языком.

- Эм....э-э-м.... э-м....

- Мало тебе жратвы, Пепперони. Уже за ручки принялся. Что, примёрз, волчара позорный?

Возит коленями по заледеневшему порогу, размахивает руками, - будто загребая.

- Загребу, загребу. Опять загребу, пока до твоей башки не дойдёт. А хочешь остаться тут навечно?

Мычит. Ага, ты мне ещё телёночком прикинься.... Так и поверил.

- Понимаешь, Пепперони, - сажусь рядом, - горячий чай, который мог бы тебя спасти - внутри. А ты снаружи. Если кто-то откроет дверь с той стороны, твоему языку кранты. 

Тычет пальцем на замок под ручкой. Сочувственно вздыхаю.

- Закрыт, наверное. Чем нализался, догадываешься?

Всхлипывает, умоляюще косясь на мои руки.

- Прости, дружище, - глажу его по голове, - помнишь, ребята из пиццерии говорили тебе - всё когда-то бывает в последний раз? Так вот, и с той, и с этой стороны тебя имеют право пристрелить без сожаления. Тебе себя не жалко? Якшаться с той конченой стервой, которая не в силах сузить свою задницу хотя бы до более или менее приличных размеров?!

К нам даже никто не подходит. В окнах заведения темно. Ещё бы...

- Мне остаётся посидеть с тобой рядом. Поговорить о том, о сём. Вспомнить, как мы были чем-то вроде друзей. Я лечил тебя, и не раз, Пепперони. Вытаскивал из таких дыр, откуда большинство людей не выходит. А хочешь, объясню, почему ты так сделал? Почему примёрз к этой ручке?

Мычит с выражением глубокого согласия. Опять глажу его по голове.

- У тебя какая-то внутренняя поломка с чувством риска. Ты баловень судьбы. Решил, что и дальше так будет, до бесконечности. А жизнь коротка, Пепперони. И ни один человек не знает, когда она прервётся. Хотел улучшить свой иммунитет? Свою стойкость? Всему есть пределы, Пепперони, а ты их не знаешь. Плохо. Очень плохо.

Чьи-то быстрые шаги со стороны тёмного переулка. Хетти? Ну и рисковая девчонка.... Ещё и с чаем в руках. С дымящимся стаканчиком чая из автомата.

- Хетти, - смеюсь, показывая на Пепперони. - Я тебя полностью понимаю. Благородство, желание спасти человека от ведьмы, которая нападала на тебя. Думаешь, он примет твой чай? Да он боится его, как огня!

- Всего лишь чай.... - Хетти растерянно смотрит на меня. - Из автомата. Обычного уличного автомата для продажи горячих напитков. 

- Конечно. Это ты так думаешь. А Пепперони считает по-другому. Правда, что он считает, мы не узнаем. Потому что ни слова не может вымолвить. Хетти, может, попросим горячей воды у кого-нибудь ещё?

- Так он и дальше будет бояться. Может, с водой что-то не так...

- Вот именно, Хетти. Страх. То, о чём я всегда говорю, всем своим друзьям. Страх убивает душу, Пепперони. Выбор за тобой. Мы не вправе пугать тебя ещё больше и доводить до сердечного приступа. Постой на коленях, подумай. Что страшней? Оказаться там, во что ты не веришь? Или попытаться спасти свою жизнь вполне очевидным, простым средством для размораживания?

Хетти садится рядом, отпивает чай из стаканчика. Смотрит на меня.

- Будешь?

- Конечно, буду. Спасибо. Ух ты, какой горячий.... Пепперони, если я начну объяснять тебе, как она сюда попала - всё равно не поймёшь. И если начнёт объяснять Хетти - тем более. Я просто чувствовал, что Хетти появится. И, когда она появилась - даже не удивился её рискованному поступку. Разницу чувствуешь?

- Как вы думаете, - тихо спрашивает Хетти, - кто заставил его примёрзнуть к двери?

- Да никто его не заставлял. Некоторые поступки людей необъяснимы с рациональной точки зрения. Кто намазал ручку двери так, что его язык невозможно оторвать без костей - в этом вопрос.

- Наверное, та ведьма.... Или эта. Она и там, и тут, Вилл. И тут, и там. Её люди. Те, которых мне пытались выдать за полезных. А они были очень плохие. Очень. Я чувствовала. Когда поняла, что происходит - перестала отвечать на их сообщения. Теперь у нас достаточно доказательств.

Глава десятая

Милосердие

Хетти тянется к телефону. Отвожу её руку.

- Подожди. Ты уверена, что, если мы его освободим, они перестанут за нами охотиться?

- А может, он всё-таки научится с ними бороться? Противостоять им по-настоящему? От всей души, а не ради выгоды, не ради страха?

- Не знаю, Хетти. Не знаю.... Ни ты, ни я - не судьи. Не полицейские, которые могут уехать с места преступления, выдумав любую подходящую отмазку. Не медики государственной и даже частной больницы, у которых найдётся тысяча поводов не спасать такого человека. Ради чего мы будем освобождать его?

- Ради Бога. Он учил нас быть милосердными. Прощать даже не до семи, а до седмижды семидесяти раз. 

- Ты считаешь разы, Хетти? Ты хоть раз считала разы?

- Нет. Я прощаю от сердца. 

- Правильно. Вот это настоящее прощение. Передай привет мистеру Уиттингу. Обязательно зайду к нему на чай. Готов, Пепперони?

Мычит, вздыхает. Кажется, смирился. Киваю Хетти.

- Можешь звонить папе Тырло, вызывать автоген. 

Чиполлино сидит за пустым столом, перебирая счета. Оглядывается на пустой зал, полностью готовый к завтрашнему открытию. Грустно смотрит на Хетти.

- Жаль, что ты уезжаешь.... А я так мечтал. 

- У меня заканчивается виза. Ты славный парень, но лучше поищи девушку из своего окружения. 

- Такую, как ты, уже не найду. Можно, я умру на твоём пороге?

- Ну и дурак! - смеётся. - Когда перестанешь играть Ромео?

- Наверное, мне надо к психотерапевту.... Лечиться от театральной зависимости. Такая бывает, Боткинс?

- Всякое бывает, Чиполлино. Главное, не зацикливаться на паттернах поведения, которые тебе пытаются навязать. Вот смотри на меня и Хетти. Наши предки отличались удивительной, по их временам, способностью к свободе выбора. И в разных уголках мира выбрали то, что посчитали для себя лучшим. 

- Да, викинги очень сильные люди.... 

- Не только викинги. Ты тоже можешь быть сильным. Любой человек может, если захочет. Мы не вправе навязывать тебе наши веры или наш образ мышления. Ищи свой путь сам. И никто не вправе навязывать то, что для тебя неприемлемо.



Часть вторая

Пища земная

Глава первая

Где сядешь, там и назад

Проводив Хетти на поезд, занимаю очередь в кассе и разворачиваю газету. Строчки прыгают перед глазами по одной простой причине - у меня дрожат руки. От усталости, от ненависти к себе и собственной бараньей глупости, упорно приводящей к одному и тому же месту - из раза в раз, пока не пойму.

Что, чёрт возьми, что я должен был там ещё понять?!

Большей ненависти, чем у той двери, я давно не чувствовал. И хоть бы толком понять, кого ненавидел больше. Растреклятого пациента, который упорно не хочет выписываться? Его бабу, которая бегает за ним по всему свету в тысяче обличий, - подсовывая пакости не только ему, но и тем, кто пытается его вытащить из очередной передряги? Саму дверь, не поддающуюся ни одной ноге, - тем более, лбу - даже с километрового разгона? 

Если бы не Хетти, - ей-богу, я намотал бы Пепперони на ту ручку его же собственным языком.... А теперь ненавижу себя за совершенно естественную роль оголтелого хирурга с огромным скальпелем. Только представить себе - врач, вместо того, чтобы оперировать орущего от боли пациента, толкает над ним высокопарную речь великого судии. Мол, какого хрена ты присвоил себе право заболеть в триста первый раз....

«Продам чайник для льда. Пускай размер пропалины вас не волнует. Успокоительное в аптеке за углом, а лёд можно заморозить большими кусками».

 Мой кузен - большой шутник, и шутки у него не всегда грубые. Я привык, а кому не нравится, пусть наденут себе на голову панаму из газетной бумаги.

- Молодой человек, а вы не могли бы...

- Не мог бы. С чего вы взяли, что я молодой?

Затыкается. Даже не поднимаю глаз. Поскорей бы отсюда куда-нибудь, да хоть в рабочий квартал столицы. Поторчать у Соткинса, поесть мяса, жареного на огне камина. Потом взять билет в дальние страны, и, как говорится - до тёплого сезона....

- Вилл! - знакомый звонкий голос. Господи, меня хоть кто-то услышал....

- Элисон, скажи, что у тебя есть два билета. Скажи, ну пожалуйста!

- Есть, целых два, и обратно. Вилл, надо.

- Элисон, нет!

- Вилл, - вытаскивает меня за руку из очереди. Тащит в зал ожидания, усаживает на кресло и садится рядом. Лицо чуть припухшее, глаза покрасневшие.

- Всю ночь проплакала. Думаешь, я сюда хотела ехать?

Молчу, глядя на её стоптанные зимние кроссовки.

- Обула, что не жалко. Зато ноги не промокают. Вилл, своих узнаёшь сердцем. Забыл?

- Нет, - прячу лицо в ладони. - Элисон, я сейчас разревусь, как дитя малое....

- Ты поплачь, поплачь. Надо поплакать. Иначе так и не перестанешь бояться. И обходить стороной места, от которых не уйдёшь.

Кладу ей голову на колени, накрываюсь газетой и рыдаю. Сначала от смеха, потом от слёз. Элисон молча гладит меня по спине.

- Вот сука...., - выдыхаю, - я даже не ходил посмотреть, как ему язык отдирают. Элисон, какая же он скотина! Нельзя так про пациентов, а мне хочется знаешь что сделать? Взять его за оставшиеся волосы и возить, сука, возить по земле, которую он пойлом вонючим залил!

Элисон похлопывает меня по затылку.

- И не молчи, понял? Даже если скажешь что-то не то. Думай, размышляй, говори, только поплачь хорошенько. С теми, кому твои слёзы как вода очищения.

- Пошли, надо Соткинса забрать....

- А что его забирать? Сам придёт. Или притащат. Вилл, туда, кроме нас, никто не пойдёт. Понимаешь?

- Да понимаю, блин.... Идём. Твои уже шарики развесили. Открытие сегодня.

- Открытие? - усмехается. - Обед поминальный. Устроят шоу - закачу им такой скандал, что мало не покажется. Кто-кто, а я знаю, как это делать. Сейчас мы с тобой кофейку попьём, где вкусно и недорого, потом переоденемся и сразу туда.

В булочной меня пробивает на сладкое. Уплетаю целую шоколадку и запиваю двумя чашками кофе с молоком. Элисон посмеивается. 

- Ты ешь, ешь. И в голову не бери, чего брать не надо. Сами принесут, себе же на голову. 

Быстро, уверенно шагаем по улице, - в халатах, шапочках и бахилах из походных медицинских наборов. Прохожие шарахаются от нас, машины объезжают десятой дорогой.

- Видишь, как хорошо, - улыбается Элисон. - Придём - будет ещё лучше. Ой, а это кто такой страшный?

Из-под скамейки выглядывает голова в лохматом чёрном парике. Глаз не видно. Рука вытаскивает вторую голову, в таком же парике.

- Я сейчас на эту скамейку встану ногами с одной стороны, а он с другой. И будем ходить туда-сюда, пока она не рухнет на ваши горшочки с гнилым мусором!

- Ой, не надо, не надо! - Пиноккио и Пиноккио торопливо вылезают из-под скамейки. - Тёть, мы боимся. 

- Откуда удрали?

- От Чиполлино. Тарелки на головы надевал.

- Неужто летающие? Ну пошли, полетаем.

Прячутся опять. Высовывают из-под скамейки четыре ноги. Хватаю одни, Элисон - другие. Тащим - не поддаются.

- Не так надо тащить, - вздыхает. - Бери по левой, а я по правой. 

- Элисон, у них ботинки перепутаны...

- А ты как думал? Бери, говорю, и не выступай!

Вытаскиваем, одеваем их в походные наборы, оглядываем с головы до ног.

- Только не срать! Дай руку брату. Вилл, возьми его за руку. А ты не дёргайся, не то начну нос измерять прямо посреди улицы.

Доходим до места с чёрной дырой вместо двери. Останавливаюсь, протираю глаза. Глубоко вздыхаю.

- Элисон, меня сейчас разорвёт....

- Не разорвёт. У меня тоже такое было. А ну-ка, оба встали в проём!

Толкаются, пихаются, но становятся. Проём точно по их ширине.

- Видал? А теперь угадайте, дорогие детишки, что мы там увидим.

Выскакивают из проёма, падают на землю и закрывают голову ладонями. Элисон берёт меня под руку.

- Перешагивай. Быстро перешагивай!

Колени холодеют, но я всё-таки решаюсь. В помещении темно и вообще ничем не пахнет. Втягиваю носом. Никакого запаха.

- Элисон, у меня нюх пропал...

- Вот и хорошо. Не нюх, а обоняние. Носатые, где фонарики?

Подсвечивают с порога. Элисон усмехается.

- Что видно? 

Молчат, топчутся на месте. Глубоко вздыхаю и затаскиваю их за руки с фонариками вовнутрь. Взвизгивают, приседают.

- Тётя, тётя! Мы больше так не будем!

Тычут пальцем на две фигурки Пиноккио, подвешенные к потолку.

- Опа, - поднимаю обе их руки с фонариками повыше. - Что за идиотские шуточки?

- Это ещё не всё, Вилл Боткинс. Ты в дальнем углу посвети. 

Навожу их руки на дальние углы. Меж двух углов - что-то, похожее на большое бревно, посыпанное мукой.

- Пирог что, прямо сюда припёрли?

- А это не пирог. Узнаёшь путешественника?

Папа Тырло лежит с закрытыми глазами. Руки - под спиной. Элисон приседает возле головы, я - возле ног.

- Вставай, кому говорю. Сколько можно здесь дрыхнуть?

Приоткрывает глаза, еле слышно вздыхает.

- Прощение моё пришло.... Вынесете?

- Вытащим, ещё и в задницу допинаем, - говорю мрачно. - Ты обо всём подумал?

- Обо всём. Так думал, что чуть не умер. А потом ноги перестал чувствовать.

- Сейчас почувствуешь, - подзывает жестом Пиноккио и Пиноккио. - Пощекочите ему пятки носами.

- Воняют! Дерьмом воняют!

Элисон тычет пальцем на подвешенные фигурки.

- А чем они ещё могут вонять, вы, прогульщики?!

Папа Тырло вскакивает, как заведённый. Хватает Пиноккио и Пиноккио за руки, выбегает на свет Божий. 

- Ну что? - грозно спрашивает Элисон. - Кто вам доктор?

- Господь Всемогущий! - падают на колени. Элисон берёт под руку одного Пиноккио, я - другого.

- Вот теперь можно идти мыться. Не обмываться, Пиноккио, а мыться! Шнурки подбери. Шагом марш на рабочее место!

Долго курим у порога. Чиполлино выглядывает из окна.

- Вы чего в зал не идёте?

- Шумно там. Тащи в подсобку. 

- Без проблем! Боткинс, рад тебя видеть. Честно!

- Я тебя тоже, - улыбаюсь. Элисон берёт меня за руку и ведёт к чёрному ходу. Забегаем в подсобку, моем руки, рассаживаемся на небольшом диване. Пиноккио и Пиноккио жмутся к нам, но подальше друг от друга.

- Так и знала, - усмехается Элисон. - Что ж, вот вам подушечка, не то головами ударитесь. Боткинс, без алкоголя!

- А почему? - Пиноккио растерянно смотрят друг на друга.

- А потому что потому. Я так сказала.

- Ну, так неинтересно, - укладываются на подушечку и смотрят в глаза друг другу. - Ты чего? Ничего? И я ничего. А что?

Элисон аккуратно поливает их лимонадом. Вскакивают, умываются, садятся чуть поближе друг к другу. Чиполлино вкатывает на тележке огромную пиццу и миску салата. 

- Боткинс, не будешь есть - наварю из тебя бульон с лимоном. И знаешь кому отдам?

- Знаю. Чтоб я его здесь не видел без бокала медицинского спирта. Дёрнет - я за его здоровье не отвечаю.

Чиполлино поднимает оба больших пальца вверх и вприпрыжку выбегает из подсобки. Элисон вынимает из сумки тетрадь и ручку.

- Сиди, рисуй. И ты сиди, рисуй. Все трое сидите и рисуйте.

- Они у меня срисовывают, - вздыхаю. Элисон фыркает.

- Их проблемы. Ты рисуй, рисуй, и ни о чём не думай. 

Дверь приоткрывается. Чиполлино пытается затащить чью-то руку.

- Да помогите вы! - орёт на Пиноккио. - Хватит калякать!

Пролезают под столом и затаскивают очень худого человечка с неразборчивым лицом. Делает фигуры диско то в одну сторону, то в другую. Пиноккио крепко держат его за руки.

- Что, спина болит? - строго спрашивает Элисон. - А у меня глаза болят. У кого-то уши болели пять часов кряду от вранья твоего безбожного. На улицу вывести, свежим воздухом подышать?

- Надышался уже, - попискивает, крутит головой туда-сюда. - Вы кем кому?

- Не кому, а как. Кому тётя Сэм, кому тётя Джеки. Ты главное, Аристотеля не читай. Не то Платон явится с того света и научит тебя говорить по-человечески.

Садится на табуретку, переглядывается с задницами Пиноккио.

- Газетой бить будете?

- Это не больно, - усмехаются Пиноккио. - Даже приятно. 

Вытаскиваю из-под дивана пачку старых газет.

- Иди-ка, иди-ка сюда. Смелей. Вот это как называется? А это? Вот это что такое? А тут что написано? Ты это видел? Вот как надо писать! И не воровать газеты из почтового ящика, чтобы я вовремя их прочитал!

Элисон разворачивает одну из газет, тычет в лицо писклявому.

- В глаза им посмотри. Внимательнее. Не слезятся?

Падает лбом в стол. Пиноккио поднимают его за плечи.

- Я вам всё расскажу. А можно пиццы?

- Да угощайся, - подвигают к нему точно посередине. - Попадётся чесночок - не обижайся, специально для тебя запекали. Любишь печёный чесночок?

Умоляюще смотрит на меня, складывая руки.

- Это всё неправда. Вернее, правда, но не такая правда, как правда. Вы же добрый человек! А эта злая тётка....

- А эта злая тётка здесь не живёт, - любезно улыбается Элисон. - У меня на этом месте, Писклявый, тахикардия прошла. 

Раскрывает глаза-щёлочки, прикладывает руки ко рту.

- Что, плохо? - заботливо спрашивают Пиноккио. - Пакетик дать?

- Не надо. Лучше водички налейте. Я не пью больше, совсем.

- Совсем, так совсем, - улыбается Элисон. - Уверен?

- Сомневаюсь.

- А ты меньше сомневайся. Двоедушным тут есть куда сходить. Бывал?

Оглядывается, пытается залезть под стол. Пиноккио решительно усаживают его на место. Придвигаюсь к нему так, чтобы хорошенько видеть его сморщенное лицо.

- Ещё раз из-за тебя что-то где-то задержится - пеняй на себя. Я тебя в печку совать не буду. Я тебя в печке найду, выгребу и удобрю тобой цветы на могилках. Понял?

- Понял, - вздыхает. Пиноккио выводят его из подсобки под руки - словно величайший раритет, который вот-вот рассыплется.

Элисон мягко кладёт мне руку на плечо.

- Вилл, поругал - пожалей. А ну тащите его назад!

Пиноккио заводят Писклявого. Надо же, походка выровнялась....

- Вы пишите, пишите, - шипит, - а я почитаю. Как уж почитаю, так что не обижайтесь.

- Так что, обижаться? Или морду делать равнодушную, когда в глаза смотришь? Шкуру краденую сними! 

Молчит, переминается с ноги на ногу. 

- То-то же. Грех обижаться, а ещё хуже - прощения не просить. Все мы не святые, и ты тоже. Давай, с Богом. 

Кланяется и пятится назад, в объятия Пиноккио. Поднимаюсь, достаю из кармана пачку сигарет.

- Элисон, я здесь долго не выдержу....

- А мы здесь долго и не будем. Пошли, мне тоже курить охота.

Глава вторая

Уличные разборки

- Элисон, а как ты отличаешь гадюк?

- По ощущениям, Боткинс. Хреново? Значит, гадюка. И неважно, какого пола. Хреново тоже бывает по-разному. И всё к добру, Вилл. Всё к добру.

- А им хреново, когда правду говорят...

- Их проблемы. Докуривай, пойду побеседую.

Задний двор понемногу наполняется народом. Элисон стоит в сторонке, о чём-то говорит с высокой светловолосой женщиной. Плачут, обнимаются.

Папа Тырло осторожно выглядывает из дверей.

- Боткинс, а можно, я с вами? Она не сердится?

- Сердится. С вами не надо. А с нами можно.

- Спасибо тебе, - крепко пожимает мне руку. - А то я совсем там.... залежался. Боткинс, ты же всё видел. Это.... Ладно, о чём говорить.... К тебе гость. Я даже в себя немного пришёл. Вон, в дверях шатается.

Тычет пальцем на Соткинса, вставшего в позу человека между стыками дверного проёма. Дышит мощным перегаром.

- Лимонаду, срочно! - командует папа Тырло. - До подсобки допрёшь?

- Сам дойду, - Соткинс аккуратно, увесисто переставляет ноги. - У тебя что, пол магнитный? Отойди, я девушку спасать пришёл!

Падает на руки Пиноккио. Боткинс протягивает ему бутылку лимонада. Выпивает до половины, смотрит, отхлёбывает ещё.

- Ложись, - киваю на диван. Укладывается на подушку, скрещивает руки на груди. Пиноккио стаскивают ему ботинки.

- А где носки?

- Воняли. Пришлось спалить, иначе б на порог не пустили.

- Вот это правильно, мусорщику меньше нагрузки, - осматриваю его лицо в бурых пятнах. - Сцепился, что ли?

- Да так, поговорили малость. Про детство моё невесёлое. Блин, я думал, не дойду вообще. Дошёл, как мог. И ещё не раз дойду. Там это... языкатый.... срочно надо. Бахилы есть? Или носки?

- Всё есть, - Элисон достаёт из тумбочки походный медицинский набор. - Одевайся. Пиноккио, вы с нами. 

- Скажешь тоже! Мы уже тут заскучали. Такси подавать?

- Пешком допрём, - киваю на Соткинса. Тяжело поднимается. Надеваю ему бахилы, заправляю в ботинки. 

- Что, с языкатым совсем никак?

- Ну, как тебе сказать.... - поводит красными глазами. - Говорить не может.

- Это поправимо, - смеётся Элисон. - Боткинс, не забудь тетрадь и ручку. Пошли, мы здесь уже засиделись.

Выходим на задний двор. Толпа подозрительно сосредоточена у калитки. Присвистываю.

- Соткинс, у тебя как со спиной?

- Да нормально, пропихнём. Куда пихать? Сюда, отсюда?

Расталкивает двух особо сердобольных тётушек, придерживая за рукава. Подхожу ближе, тянусь к своим волосам. 

- С холодной головы шапку не снимают. Потому что нет её, шапки моей. И не будет, пока такие, как оно, шастают, не разуваясь. Мир праху твоему, патологоанатом.

Медленно приоткрывает глаза, растягивает губы в слабой улыбке. Приглядываюсь.

- Зелёнка не жжёт? Может, лучше йодом?

- Зелёнка нормально, - шепчут справа. - Обеззараживает.

- Его зелёнка - заразная. И чтоб я её больше здесь не видел. Увижу - найду противоядие, запасы на века. Элисон, а чего он на двери разлёгся?

- Некуда больше положить, - шепчут слева. Скашиваю глаза.

- Что, страшно перекладывать?

Толпа сразу же расступается. Соткинс примеряется к весу двери.

- Бронированная. Отмыть да присобачить куда-нибудь в другое место. Или петли сорвали?

- Сорвали, - вздыхают сзади. Оборачиваюсь - никого нет. Элисон подходит ближе и встаёт за моей спиной.

- Вот это правильно, - говорю. - Все мы тут.... сорванные.

Элисон скрещивает руки на груди, - стоя спиной к моей спине.

- Ну, кто ещё хочет дать добрый совет?

Желающих как ветром сдувает. Соткинс ходит вокруг двери, почёсывая затылок.

- Что же делать, что же делать... Боткинс, у тебя есть идеи по неотложной переплавке чёрной бронированной двери?

- Соткинс, это тёмная бронированная дверь. Хочешь, докажу? Вон, смотри на рожу, которая пытается пропихнуть свои щёки в забор.

Элисон и Соткинс подходят к забору и снимают с рожи очки за дужки. Щекастый то закрывает глаза, то делает их щёлочками. Подхожу ближе.

- Не строй физиономии. Помню, что ты говорил, и вряд ли забуду.

- Шлюху можно?

- Наконец-то ты свою Мадонну шлюхой назвал. Думаю, на правду не обидится. А, Соткинс?

Кузен хохочет и поднимает оба пальца вверх. Элисон рассматривает очки.

- Тёмно-серое стекло.... Интересно, интересно. Всё равно не помогает. У него зелёное в запасе. 

- Это не стекло, - усмехаюсь. - Стыки перекрытий.

Рожа падает на спину с рукой у сердца. В дверях появляется папа Тырло.

- Фоторужьё подменили, - оглядывает, вздыхает, отдаёт Чиполлино. - Положишь в могилу Низенького. Я тут постою, - погляжу, кто его унесёт. А вы бегом тело с двери снимайте, и в подсобку. Надо бы проверить на трупную палочку, да времени маловато. Чиполлино, убери еду со стола. Всё равно старый, будет на чём барбекю пожарить. 

Пытается обнять Элисон. Она отталкивает его, идёт открывать дверь чёрного хода.

- Боткинс, за что? - шепчет папа Тырло. - Я ж ласково...

- Будем искать палочку - поймёшь, за что. Давай, подхватывай.

Пиноккио и Пиноккио укладывают Пепперони на стол, застеленный чёрной блестящей клеёнкой. Тырло усаживается на диван. Элисон отодвигается от него подальше.

- Вот почему ты так всегда? - шепчет ей Тырло через подушку.

- А ты подушку на диван положи. Разговаривать легче будет.

Сажусь между ними, укладываясь затылком на спинку дивана.

- Семейный гастроэнтеролог. Что болит?

- Лучше спроси, где болит, - вздыхает папа Тырло. - Она молчит.

- А какое твоё дело, о чём она молчит? Скажи спасибо, что женщина молчать умеет. Тебе режет?

- Колет, - показывает на печень. Тычу пальцем под правое ребро.

- Селезёнка с другой стороны. Выучи анатомию, терапевт. 

- Я бы по его органам выучил, - кивает на неподвижного патологоанатома. Пиноккио и Пиноккио переглядываются.

- Есть идея? Есть идея. Начнём с ушей.

Вытаскивают, каждый со своей стороны, по лягушачьей лапке.

- Опа, - Тырло аж привстаёт. - Дорогая, ты видела?

- Я тебе не дорогая. И не дешёвая. Нет цены, или как ты там говорил?

Падает на диван с рукой у сердца, шумно дышит.

- Так что, прощения не будет?

- Я тебя уже простила. По-христиански.

- А по-женски, значит, простить не можешь...

- Ты сам себе можешь простить то, что натворил?

Молчит, созерцая потолок. Элисон встаёт, подходит к ногам Пепперони.

- Снимите-ка ему берцы. Смелее, смелее! Что за красный перец?

Пиноккио и Пиноккио переглядываются.

- Смыть забыл, наверное. На фига в берцы пихать красный перец....

- Может, ему носки подарить? Папан, у тебя есть лишние носки?

- Полно, - вытаскивает из-под дивана. - Покрепче, помягче?

Пиноккио и Пиноккио, каждый со своей стороны, колют ему пальцы иголочками - мычит. 

- А если так? - укалывают сильнее. Стонет. Пиноккио вздыхают.

- Руки подвижные. А ну, подвигай руками! Откуда они у тебя растут? Давай проверим. Блин, анатомию забыл.... Боткинс, откуда у человека растут руки?

- У кого откуда. У нормальных людей - из скелета.

- У него какой-то скелет ненормальный, - переворачивают на живот. - Остеохондроз, что ли?

- Ага, остеохондроз, - Соткинс уверенными, сильными движениями прощупывает позвонки. - Отложение солей?

Пациент протяжно мычит. Папа Тырло сочувственно качает головой. Элисон делает равнодушное лицо.

- Консервации где жрал? - Соткинс протягивает мне руку. - Дай тетрадь. Пусть пишет.

- И как же он будет писать в такой неудобной позе? - Элисон гладит его по спине. Папа Тырло падает вдоль дивана, истерически болтая ногами.

- Не смей его там трогать! Лучше меня погладь!

- Я не трогаю. Я успокаиваю. Может, и тебя успокоить?

Ложится на живот, задирает рубашку.

- Можно без масла. Руки холодные? Ай! Тогда не надо....

- Девушка, не отвлекайтесь, - Соткинс нежно обнимает Элисон за талию. - Может, он напишет что-нибудь?

Даю пациенту ручку. Нащупывает ручкой тетрадь, немыслимым изворотом кисти выводит на бумаге: «Виногадное». Пиноккио и Пиноккио вытаращивают глаза. 

- Правдописание хромает. Ой, хромает!

- Не захромает, - папа Тырло тянет Элисон за свитер, усаживает рядом и кладёт голову на плечо. - Пусть он нам ещё что-нибудь напишет. Пиноккио, у нас есть трубочка дыхательная?

- Есть, - достают из кармана по коктейльной палочке. - Через ухо, через рот?

Пациент издаёт глубокий страдальческий стон. Папа Тырло поднимается во весь рост, нависает над пациентом.

- Слушай сюда, глухомань. Ещё раз дыхнёшь не тем местом, -  захромаешь на левый мозжечок. Правописание будем лично проверять. Любимая, ты научишь его правописать?

- Может, он и умел, - Элисон пожимает плечами. - Просто забыл. Или пишет белым по белому. 

- Допился, - мрачно констатируют Пиноккио. - Придётся искать следы крови в желудке. Боткинс?

Глава третья

Дёшево и сердито

Подхожу к пациенту, переворачиваю его на спину.

- Привет, лягушонок. А почему у тебя такой вид человеческий?

Делает жалобные глаза, кривит рот. Качаю головой

- И много?

- Гм, - разводит руки в стороны. Соткинс чешет затылок.

- И как же превратить его в человекочеловека? 

- Увы, даже папа Тырло не знает. Змеелюди, они такие. По плодам их узнаете их.

- Золотые слова! - папа Тырло одобрительно треплет мне волосы. Элисон прикладывает руку к сердцу.

- Молчу, молчу, - опускается на диван. - И ты молчишь?

- И ты молчишь. Сколько можно молчать?

Укладывается к ней на колени, закрывается подушкой и тихонько всхлипывает. Соткинс нависает над пациентом и тоже молчит.

- Помолчали? Ну и хватит. Боткинс, давай что-то делай ему с желудком. 

- А что делать? Два пальца в рот, и тазик. Всё, как обычно.

- Без марганцовки никак, - Пиноккио показывают на запавший живот Пепперони. - История медицины постоянно изменяется до неузнаваемости. Если узнать историю медицины, то из медицины останется только марганцовка.

Переворачиваю пациента на правый бок. Элисон подаёт ему стакан фиолетовой воды. Выпивает, откидывается на спину. Считаю до десяти. Бледнеет, переворачивается на левый бок и выплёскивает в тазик Соткинса серо-буро-малиновую жидкость.

- Блин, - Соткинс вглядывается, поднимает глаза на меня. - Тут вообще ничего не разберёшь. Кровяные прожилки на глаз различаешь?

- Можешь не сомневаться. Вон, вон и вон. 

Соткинс вытаскивает из желудочного содержимого тонкую красную нить.

- Чьи-то волосы. Пойми теперь, какие они были.... 

Пациент удручённо стонет. Элисон склоняется над ним.

- Язык покажи.

Высовывает язык серо-буро-малинового цвета, с запёкшимися ранами. Из обоих глаз вытекают скупые слезинки.

- А теперь скажи что-нибудь.

Морщится, зажмуривает глаза. Элисон гладит его по голове.

- Ничего, ничего, всё образуется, ты только не плачь. А почему не плачешь?

Лицо пациента застывает, будто мраморная маска.

- Подбородок опусти. Глубже, глубже.

Подбородок Пепперони почти проваливается в шею. И тут же выступает кадык.

- Ух ты, - качаю головой, - ух ты. Моё любимое место. Впиться? Отгрызть или просто пощупать?

Элисон склоняется над пациентом чуть пониже.

- Ты моего любимого певца угробил? Ты? Или они?

- Я ему ещё один вопрос задам, - папа Тырло нависает с другой стороны и делает пальцы ножничками. - Чик-чик, кабанчик. Хочешь?

Пиноккио и Пиноккио переглядываются, пожимают плечами. Элисон склоняется ещё ниже.

- Правописание, правочитание. С правдочитанием у тебя нелады. А с истиной вообще не дружишь. Или подружился на пятый десяток выдержки?

Папа Тырло умоляюще смотрит на Элисон.

- Не перегибай. Он же умрёт совсем.... Свожу его к отцу Брауну на душевный разговор. А то наш пациент экономит свои нервы в другом месте. В том, которого читать не умеет. А писать - тем более.

Пиноккио и Пиноккио падают на колени пациента, обнимают друг друга.

- Прости, ну, прости. Извини, ну, извини. Я больше так не буду. А если буду, то прости. 

- А ты переживал за бронированную дверь, - шепчу Соткинсу. - Вы тут его упаковывайте. Я в зал схожу.

- Сходи, сходи, - смеётся папа Тырло. - Там тебя давно ждёт один твой друг. Забытый немножко....

Коц сидит у окна, грустно ковыряясь в тарелке. Сажусь рядом, беру себе другую тарелку, с аппетитом уминаю. 

- Вилл, полная тарелка слёз.... Капают и капают, не могу остановить.

- Поплачь, поплачь. Я уже поплакал. Поревел, можно сказать.

- Слышал. Сам рыдал, как идиот распоследний. 

- Коц, на этом месте всегда будем плакать. Кто как может, кто как умеет. Кому куда доходит. Ты только с чужими не плачь...

Обнимает меня. Плачем. Обмениваемся тарелками. Молчим.

- Вилл, так всегда будет. До скончания века...

- У кого как. Господь знает, как будет. Ты Его слушай. Он всё откроет, когда время придёт.

Выходим на улицу, закуриваем. Переглядываемся.

- Нам нельзя, понимаешь?

- И нам нельзя. Плакать надо, пока Бог не услышит. Что Он услышит, то чужим знать не дано.

- Он знает, что кому дано знать. 

Обнимаемся, заходим в зал, садимся за отдельный стол.

- Ну что там у тебя, рассказывай.

- Да ничего. Лягушек жареных есть не могу.

- А сырых?

- Тем более. Хуже, чем манная каша с комочками.

- А с морковкой сырой пробовал?

- Ужас какой.... Ну ты экстремал....

- Сам ты экстремал. 

Вокруг нас собирается заинтересованная толпа.

- А что вы тут едите?

- Мы разговариваем о еде. Болтаем, значит.

- А можно мы с вами поболтаем?

- А вам можно?

Переглядываются. Из толпы выступает один смельчак.

- Сало мне. С чесноком. И тазик. Нет, лучше миску. 

- Сына, я тебя на порог не пущу!

- Я возле порога покакаю.

Папа Тырло торжественно заносит в зал огромное блюдо сальной нарезки. Толпа в ужасе разбегается и прячется под столы. Остаются два смельчака.... Нет, уже три. 

- Точно не блеванёшь? Ну смотри. Ты чего сразу жирное хватаешь? Попроще возьми, полегче. Не хочешь? Ну и не надо. Какой холестерин, мама? Какой холестерин?! Где ты видела холестерин у этого заморыша? Ах, он толстый.... Придётся с него сало срезать. Сам похудеет? Ну смотри, а то я кабанчика хотел откармливать. Не загоняй, не загоняй. Будешь загонять - я тебя так загоню, что мама родная не узнает.

Один смельчак падает в обморок. Два смельчака торжественно уносят его под стол и начинают делать искусственное дыхание.

- Он штанишки не потерял по дороге? 

Смельчаки поднимают на меня печальные глаза.

- Нет. Это чужие штанишки. Его штанишки под столом валяются.

- Совсем чужие?

Замолкают, переглядываются. Смотрят под стол.

- А ну вылезай, медвежья шкура! Вылазь, кому говорим!

Из-под стола выползает процессия. Двое ползком везут одного распластанного.

- Ваш?

- Ну, если не ваш, то будет наш. Вы, главное, не парьтесь. Разберёмся. 

Коц оглядывает распластанного с головы до ног.

- Ну и начудил... За что ж так тебя, а? 

Толпа разбегается по столикам, о чём-то долго шепчется. Коц оббегает каждый стол, возвращается ко мне.

- Непонятно что случилось. А понять надо, иначе.... - поднимает глаза к небесам. - Пошли в куклы поиграем. Чистая психотерапия.

Глава четвёртая

Кукольный казус

Папа Тырло берёт меня и Коца под руки, заводит в подсобку.

- Пепперони отсюда не уедет. Я с него не слезу, пока не разберётесь. 

- Разберёмся, - мрачно изрекает Элисон. - Мне можно?

- Нужно, любимая. Нужно. И я отсюда не уйду.

- Тогда опять правдописание. Пациент, возьмите ручку.

Коц садится с одной стороны пациента, я - с другой. Пиноккио и Пиноккио даже не пахнет. В дверь аккуратно просовывается нога Чиполлино.

- Заходи, заходи. Всё равно тебя поганой метлой отсюда не выгонишь. Луковая нарезка готова?

- Обижаешь, папаша, - басит Чиполлино. Пиноккио и Пиноккио заносят луковую нарезку и мгновенно исчезают за дверью.

- Испугались, что ли? - вздыхает Коц. - Я тоже испугался....

- Да тут все испугались. Элисон, ты самая смелая. Задай ему какой-нибудь вопрос.

- Пусть сам пишет, а мы прочитаем, - папа Тырло поддерживает пациента под мышки. - Пиши, пациент. Как можешь, так и пиши.

Пепперони, плотно сжав зелёные губы, аккуратно выводит мелом на разделочной доске.

- «Мариванна», - Элисон переводит взгляд на меня. Вздыхаю.

- Может, Дорианна?

Коц присвистывает. Чиполлино суёт ему под нос тарелку с луком.

- Загадка столетия, - вздыхает Коц. - Кабы не было беды....

- Она постоянно случается в одном и том же месте, - папа Тырло берёт доску и заносит над головой пациента. - Так чем тебе не нравятся женские имена?

Пациент зажмуривается. Элисон стучит его пальцем по лбу.

- Трепанация костного мозга?

Пациент отчаянно махает руками. Папа Тырло вздыхает.

- Учи, учи. А я тебе фотоальбом покажу. Видал?

Перелистывает перед его глазами толстый фотоальбом. 

- Красивые картинки? Не грех и сжечь. Твоя работа?

Пациент вытаращивает глаза. Чиполлино суёт ему половинку лука. 

- Не плачешь? А они плачут. По-настоящему.

Коц берёт из рук папы Тырло фотоальбом. Пересматривает. Краснеет на глазах. Размахивается и вваливает пациенту по лбу. Папа Тырло с глубокой обеспокоенностью смотрит то на Элисон, то на меня.

- А что делать? Может, ему там легче будет....

- Элисон, мне ребят жалко. Посмотри на их рожи. Даже лиц не видно....

- Ребята придут в себя. А у него лоб дубовый.

- Ты думаешь?

Наклоняюсь над пациентом. Приоткрывает глаза, вращает белками туда-сюда. 

- Зрачки в одну точку сведи. А теперь отцентрируй. Узнаёшь?

Пациент зажмуривается в неподдельном ужасе.

- То-то же, - изрекает папа Тырло. - Выживет. И даже поумнеет. Бог его любит, и одному Богу знать, за что.

 Чиполлино грозно нахмуривает брови.

- Может, сократить ему количество прощений до семидесяти?

- Может, и до семидесяти, я не святой. Гузно ему проверьте.

Переглядываемся. Открываю дверь. Соткинс едва успевает отскочить.

- Блин, ты хоть бы предупреждал! Что, опять?!

- Не опять, а снова. Ты без работы не останешься. 

Коц обеспокоенно смотрит на уверенные движения Соткинса.

- Не бойся, не бойся, - смеётся папа Тырло. - Он своё дело знает.

- Есть, - вытаскивает смятый воздушный шарик. - Изделие номер...

- Без номера. Не надо номеров. Или надо, Боткинс?

Наклоняюсь над пациентом.

- Где нумеровал? Метил, вшивал, наклеивал? Татуировал?

Пациент мелко подрагивает пятками. Шевелит пальцами.

- Вот это уже ближе к истине, - папа Тырло изучает смятый воздушный шарик. - Весь в соплях.... Коц, что скажешь?

- А что сказать? - разводит руками. - Бывает...

Дружно склоняемся над пациентом.

- Не бойся. Будешь жить. Мы тебя в беде не бросим.

- А если бросаться начнёт?

- Начнёт бросаться - выбросим. Туда, откуда пришёл.

Пациент мелко вздрагивает всем телом. Вздыхает.

- Да перестань ты, - кладу руку ему на плечо. - Совсем нервный стал. Ты головой думай. И радуйся, что тебя Господь спас из очередной передряги. А иногда не успевают спасти.... Понимаешь?

Всхлипывает, умоляюще смотрит на Элисон. Даёт ему ручку и листок бумаги. 

- «Мошкара». Коц, он делает успехи! Посмотри!

- Да, действительно. Ещё какая мошкара... Сын мухи навозной.

- Опа, - вздыхает папа Тырло. - Может, его витаминами прокапать?

Осматриваю пациента с ног до головы. 

- Думаете, поможет? Я на него знаете сколько витаминов извёл...

Чиполлино суёт всем под нос луковую тарелку.

- Дёрганая охрана, ребята. Ой, какая дёрганая.... 

- И кто же вздёрнул?

Растерянно поворачиваются ко мне и к Элисон. Выставляем указательные и средние пальцы.

- Чего-то не хватает, - вздыхает папа Тырло. - Может, чесноку?

Чиполлино достаёт из кармана чесночницу.

- Чей чесночница?

- Ого-го, - задумчиво изрекает Элисон. - Придётся будить воспоминания. Иначе так и будем бегать по кругу. А надо сойтись в одной точке. Боткинс?

- На очень сложные вопросы всегда находится один простой ответ. Очень простой. И мы его найдём, но не сразу. 

Глава пятая

Дёрганый охранник

Беру тетрадный лист, усаживаюсь на диван. Элисон протягивает разделочную доску.

- Спасибо. А теперь крестики-нолики. Папа Тырло, вы против крестиков?

- Упаси Господи! - крестится. Усмехаюсь, перевожу взгляд на Элисон. Крестится. Крещусь.

- И что? Суть в названиях? Нет, не в названиях суть. В данном конкретном случае. В чём суть игры в крестики-нолики? Свести все одинаковые фигуры в одну точку. Девять клеток, одна точка. Суть в том, кто первый выиграет. Из двух игроков. Мы не играем, пациент. Ты хорошо слышишь? Мы не играем!

Пациент медленно приоткрывает глаза.

- А кто-то из двух играл. И проигрался на третьей точке. Потому что на третьей точке всегда проигрываются.

Коц медленно, очень медленно обходит стол пациента.

- Откуда растут лягушачьи лапки?

Пациент умоляюще тянет руку к Элисон. Подаёт ему мел и разделочную доску.

- «Ялягухатить». Ну ничего себе! Вы только на женщин не бросайтесь, дорогой пациент, иначе никогда не превратитесь в человекочеловека. Для того женщины и нужны. Очеловечивать. Правда?

Переводит взгляд на понурого папу Тырло.

- А меня ты очеловечишь? - смотрит на неё исподлобья. - Если вернусь домой?

- Вернёшься, тогда и посмотрим. Звони, не пропадай. И ради Бога, ради Господа нашего Иисуса Христа, будь человеком!

Элисон закрывает нос и выбегает из подсобки. Чиполлино вздыхает.

- Мне тоже смердит. Пойду, лимончика съем.

- На этом месте, ребята, всегда случаются большие неприятности, - вздыхает папа Тырло. - Самому интересно, отчего случились настолько большие неприятности. Настолько огромные, что у нашего пациента....

- .... что у нашего пациента, - Соткинс толкает Коца под бок, - растеклась под задницей лужа. Кто учил тебя делать такую лужу, клиент?

- Точно не я, - вздыхает Коц. - Я бы такому не научил. 

- Мёрзнет, - Элисон осторожно трогает его пальцы. - А теперь я у пациента кое-что спрошу. Если у него не отшибло память...

Вставляет ему ручку в пальцы. Подаёт разделочную доску. Пациент тупо смотрит то на ручку, то на доску.

- Правильно. Мелом надо писать на доске, ручкой - на бумаге. А бывают сложные случаи. Ручкой на доске кое-как можно написать. Зато мелом на бумаге получается не всегда.

Даёт ему мел. Пациент благодарно вздыхает, морщится.

- Хондроз? - спрашиваю озабоченно. - Лёд приложить?

- Лёд как раз не надо, - строго произносит Элисон. - Захандрил пациент. Ой, захандрил....

Чиполлино и папа Тырло берут подушки, ложатся ей на колени.

- Только не спать! - говорит, поглядывая то на одного, то на другого. - Где Пиноккио?

- Боятся даже носы высунуть из-под дивана, - заглядываю, вздыхаю. - Никого нет. И куда же они подевались?

Элисон с усмешкой разводит руками.

- Дело не в том, где Пиноккио и Пиноккио. Дело в том, что происходит, когда вовремя не остановить заразу. Микробы имеют свойство приспосабливаться к окружающей среде, и даже к антибиотикам. Вот в чём беда.

- Остановим, - грозно произносит папа Тырло. - Ещё как остановим. Пока все в очередной раз не забыли, как плакали на этом месте.

Руки Коца мелко вздрагивают. Протягиваю ему сигарету.

- Есть такое слово «выдержка». Знаешь?

- Конечно, знаю. Сам постоянно над этим работаю.

- Я тоже. Кто бы что ни говорил. Кто бы что ни внушал. Помни, над чем ты плакал. И никогда не забывай.

- Не забуду, Боткинс. Даст Бог, не забуду. 

Элисон подходит к нам, обнимает за плечи.

- Может, уедем отсюда? Нет больше смысла измываться над пациентом. А то мы его совсем залечим...

Коц и я одновременно смотрим на её - каждый со своей стороны. На лице моего друга появляется выражение неповторимого сарказма.

- Элисон, - выговаривает как можно мягче, - у меня возникла невероятно крамольная мысль. На своём веку я повидал множество пациентов с расстройствами сферы удовольствия. И только сегодня, глядя свежим, так сказать, взором на Пепперони, чуть не упал от давно открытого открытия.

Элисон закатывает глаза к вечереющему небу. 

- Да, он исключительный экземпляр садомазохиста. Подарить?

- Коц, я тебя прошу, - с величайшей мольбой смотрю в его слегка отсутствующий взгляд, - возьми его к себе. Я в одном месте видал научную степень по гастроэнтерологии, ты знаешь..... 

- Ну, если вы так просите - точно не возьму, - Коц закуривает вторую сигарету. - Вот подумайте сами: я его возьму, а он возьмёт да вылечится. Неинтересно. Намного интересней другой факт: почему Пепперони упорно предпочитает лечиться у вас двоих?

- Поочерёдно, - вздыхает Элисон. - Натирается перцем, потом мёдом. Потом опять перцем, но уже из моих рук. И умывается горькими медовыми слезами совестливого доктора Боткинса. Коц, он счастлив находиться в таком положении. Разве это не его право?

- Абсолютно точно, - вздыхает Коц. - И выходит из всех передряг исключительным страдальцем на фоне безжалостных мучителей. Даже я так не умею....

- А я думаю, так умеют все, - просто не каждый решится, - Элисон внимательно разглядывает дотлевающий окурок. - И получается исключительно у того, кто первым запатентовал удачно позаимствованный подход из вековых глубин человеческого подсознания. Где мои большие очки? Выходки папаши Тырло совершенно естественным образом переключили моё внимание на тонкости психологической науки....

Коц, всхлипывая, кладёт голову ей на плечо. Я даже перестаю ненавидеть себя за серьёзность восприятия проблем Пепперони. 

- Есть смысл пытаться вылечить, - говорю твёрдо. Коц фыркает.

- Боткинс, хочешь, угадаю, куда он пойдёт после пиццерии? Заказывать переносное плетёное кресло с креплениями на твою спину. Лечи комплекс безотцовщины. Если что, я к твоим услугам - хотя, мне лень. Думаю, Элисон справится лучше.

- Вот до чего доводит регулярное общение с людоедами. Если мы с Боткинсом начнём лечить друг друга - знаешь, что произойдёт? Садомазохисты-людоеды начнут размножаться в геометрической прогрессии. Не раз доказано, и ещё не раз подтвердится. Поэтому предлагаю совершить жесточайший поступок - перестать измываться над жаждущим.

Я и Коц вытаращиваем на неё четыре огромных глаза.

- А я ничего такого не имела в виду, - невинно хлопает ресницами. - Всего лишь ласковое, почтительное обращение. Никакой правды в глаза, и даже за глаза. Шажок в пропасть - вау, это было гениально! Море аплодисментов, почётное извлечение костей со дна....

- А я их лечу, - вздыхает Коц. - И пытаюсь понять, на каком шажке падают....

- На том, где смердит, - с неподдельной серьёзностью выговаривает Элисон. - Всегда на том, где смердит. 



Глава шестая

Соляные столпы

Папа Тырло идёт и тихо плачет. Крепко держу его под руку, чтобы не поскользнулся.

- Боткинс, ты думаешь, я не понимаю, за что она меня выгнала?

- Понимаешь, и прекрасно. Я тоже понимаю. Бывают моменты, когда нужно уходить, не оборачиваясь. И стоять на своём, кто бы чего ни требовал. У нашего пациента это не очень хорошо получается. Пока что. Научится. Ты веришь?

- Доверять надо, а проверять?

- Жизнь проверит, папа Тырло. Сама жизнь и есть лучшая проверка. Нет смысла гоняться за женщиной по каждому миллиметру её шагов. Разве кто-то заставлял Адама есть яблоко?

- Нет. И я это знаю.

- Знаешь, и замечательно. Главное, помни. 

Несколько шагов идём молча, поглядывая по сторонам.

- С Лилит разберись. Не было Лилит у Адама.

Папа Тырло смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

- Боткинс, ты непоко... непокобе....тьфу ты, непоколебим! Знаю, что не было. Откуда берутся?

- Оттуда и берутся. Можешь брать, можешь не брать. Только на этом месте тоже плачут. 

- Знаю, плакал. И она плакала. Что делать-то теперь?

- Не знаю. Мне твоя Синяя Борода покоя не даёт.

Поглаживает свой идеально выбритый подбородок.

- Сколько ни брей - всё равно отрастает. А взять и ободрать природа не велит. 

- Природа, она такая, природа.... Прощения просить будешь?

- Буду. А с бородой что, совсем нельзя?

- Можно, только не с Синей. Разницу чувствуешь?

Почёсывает спину в области крестца.

- С этим сложно. Очень сложно, Боткинс.

- Знаю. Думай. Хорошенько думай. Для неё, по сути, проблем никаких. Это у тебя могут быть проблемы. А значит, и у неё. Только не вздумай решать проблему так, как ты привык её решать. Будь честным. Хотя бы перед самим собой.

Папа Тырло садится на бордюр и горько плачет. Присаживаюсь рядом и похлопываю по колену.

- Женский нюх - удивительная штука, папа Тырло. И где предел женского прощения, никто не знает. По-христиански она тебя уже простила. По-женски.... ой, как сложно, папа Тырло. Про женское достоинство пояснять не надо?

- Не надо, - всхлипывает. - Я уж как-нибудь.... переживу.... пережую... а может, помру от горя....

- Я тебе помру! - вскакиваю, хватая его за шиворот и подымая с бордюра. - Римского права начитался, что ли? Охренел совсем! Даже и не думай! Нет такого права, лишать себя жизни. Запомни. Нет - и всё!

- Надо бы мозги почистить, - вздыхает. Киваю.

- Почисти, почисти. Может, на этом месте она от тебя и ушла.

Хватается за голову, смотрит на меня, как на открытие.

- Боткинс, вот что. Ты меня лечишь от всего!

- Я гастроэнтеролог, папа Тырло. Я не могу тебя лечить от всего.

- Можешь. А я говорю, можешь. Неизлечимый - всё равно лечи. Как-нибудь, чем-нибудь, хоть поговорить. 

- Это всегда пожалуйста. Пока есть смысл тратить слова.

Разворачиваюсь и быстро иду по направлению к пиццерии. Элисон и Коц берут меня под руки. 

- Спасибо тебе за всё. И будь здоров, душой и телом. 

- Я буду жить! - Тырло грозит пальцем Элисон. - Я точно буду жить!

- Ну смотри мне, - вздыхает. - Унюхаю что-то не то - даже на порог не пущу. 

- А я лягу под порогом и буду проход загораживать.

- Ты, главное, свой задний проход загороди. Об остальном уж как-нибудь поговорим.

- Я его подлечу, если что, - Коц с потрясающей твёрдостью в голосе расставляет ноги. Мы с Элисон делаем то же самое.

- Прозрение.... Прозрение! - папа Тырло протирает глаза. - Я могу видеть. Идите, идите. Всё равно догоню и надаю по задницам. Имею полное право. А тебя, любимая.... а тебя....

Переходим на бег до автобусной остановки.

- Я тебя всю жизнь любить буду! - несётся вечный зов, пока мы запрыгиваем в автобус. Элисон посмеивается, глядя то на Коца, то на меня.

- Иногда мне кажется, что все мужчины учатся по одному учебнику.

- Учебники - фигня. С твоим нюхом у него есть шанс благополучно добраться до вечности. Главное, дверью не ошибиться. И помнить, что на райских вратах тоже стоят привратники.

Элисон созерцает меня, как величайшее открытие вчерашнего дня. Коц равнодушно поглядывает в окно, - на проезжающие мимо автомобили.

- Вилл Неповторимый, у меня самая продуктивная депрессия за последнюю неделю. На мне вылечилось три пациента за семь дней. Думаешь, надолго? До следующего гипоманиакального. Тикки не звоню, принципиально. И не потому, что папы боюсь. А потому, что её забота чудесным образом привлекает ко мне пациента, который не собирается вылечиваться. Думаешь, ты один такой отягощённый?

- Вилл, - шепчет Элисон, - хочешь, расскажу, почему я вот так вот, вдруг, оказалась рядом с тобой на городском вокзале?

Недоверчиво поглядываю в её безмятежное лицо. Добросердечная Элисон, коварная Элисон.... Непредсказуемая Элисон. Вспоминаю один-единственный момент в своей увлекательнейшей интернатуре и невольно закрываю глаза. 

- Да, Вилл, он прекрасно понял. Он прочувствовал этот ключевой момент до самых до костей. Он до сих пор не может его забыть, а я не могу отказать себе в удовольствии напомнить. Имею я право на маленькую женскую месть, доктор Боткинс?

- Меня одно интересует, доктор затхлых переходов. На скольких лохах ещё вы сыграете свадьбу?

- Перегнул, как всегда, но я тебе прощаю. А теперь посплетничаем. Не о моём бывшем, а о твоей названой сестричке. Обидишься?

- Да ты что.... Я ещё не успел стать настолько пристрастным. Слухами земля полнится. Что рассказывают?

Элисон заговорщически поглядывает на шевелящееся ухо Коца.

- Пересказы в пересказах. Не в этом суть, молодой искатель приключений на нижнюю голову. Суть в том, кто рассказывает и как.

- Ты можешь не томить?! Она что, снова влипла?

- Ничего подобного. Просто Хетти - ещё маленькая для настоящей терапии. Хотя, знаешь, у неё великолепные способности. Думаю, она встретит высокого, плечистого и очень добродушного викинга без посторонней помощи.

- Одной заботой меньше.... Встретишь добродушного викинга - моргни хотя бы глазком. Знаешь, что интересует будущего названого шурина? Параметры топора, гипотетически, совпадающие с пределами добродушия.

Элисон одобрительно чмокает меня в щёку и толкает Коца под бок.

- А теперь самое вкусное. Нефильтрованного твоей сестрицы повесили мне на шею. Как тебе такой поворот?

Глава седьмая

Женская краткость

Коц облегчённо растягивается на автобусном сиденье и вытаскивает из пакета зачерствевший гамбургер. 

- Боткинс, а тут колу не разносят? Со льдом?

- Коц, ты неправильно предъявляешь требования. Видишь кнопку над сиденьем? Что написано? «Аварийный выход»? Фигня. Это для лохов. Нажимай.

- Элисон, - Коц лениво потягивается, - мы не настолько далеко от цивилизации, чтобы аварийный выход не сработал. Я предпочитаю, чтобы вагоновожатый сам догадался о моём желании.

Оглядываюсь на салон в поисках несуществующего кондуктора. Элисон весело фыркает, поднимается с места.

- Ах, простите, я и забыла, кем работаю....

- Фигня, малышка, - цедит сквозь зубы Коц. - Я всё равно зайцем по проездному. Однако, мне приятно, что ты всё-таки подошла.

- Я не спешила, - ослепительно улыбается Элисон. - Потому что недоливала и недокладывала. Специально, чтобы обратить на себя внимание пассажиров.

- Кошмар, - вздыхаю, - а по тебе и не скажешь. Тырле носила, что ли?

- Ещё чего! Переводить продукт на всяких алкашей.... У меня усиленный обмен веществ от напряжённой работы. Знаешь, сколько вкусного заказывают пассажиры обычного автобуса? Я должна беречь их здоровье. А ещё у меня есть подушечка. Место жёсткое, место мягкое. Вы не представляете себе, дорогие пассажиры, пик удовольствия обычного кондуктора. Прижать к себе подушечку из-под элитного зайца.... И вдруг, - в самый, так сказать, волнующий момент....

Элисон изящно наклоняется к моему уху.

- .... наступает момент, ещё более волнующий. Намного более волнующий, чем аромат дорогого парфюма, помноженный на, конечно же, неповторимый запах очень востребованного самца. Я вдруг вспоминаю, что очень люблю сладкое, - а из подушечки, как по заказу, выпадает....

- Конфетка? - с величайшим равнодушием изрекает Коц.

- Ну, пусть будет конфетка. Едва я успеваю прочувствовать всю прелесть сюрприза, как меня постигает.... что бы вы думали?

- Горькое разочарование, - бормочу себе под нос.

- Ничего подобного! Сладкое! Но не то, не то! Шок от разочарования сменяется муками раскаяния, - только не у меня. «Ваш сахар, глубокоуважаемый пассажир. Тырила и буду тырить, пока вы, наконец, не решитесь исполнять свою партию без ведущего второго голоса».

Элисон с видимым опустошением падает на сиденье и обмахивается платочком. Вернее, сразу двумя платочками, - потому что Коц-таки нарыл свой в одном из многочисленных жилетных карманов.

- Жестокая женщина, - шепчу еле слышно. - Он тебя не стёр с лица земли?

- Что ты, что ты! Третий день не могу отодрать от двери. Не пациента, естественно. Длиннейший список болячек, якобы имеющих психосоматическое происхождение. И внизу - ровным разборчивым шрифтом не от руки: «О чём вы вообще думаете, доктор Элисон?»

- И не пофиг же, - Коц аккуратно снимает сальную кайму с котлеты. - С таким едоком, как я, зимние птицы не пропадут. О чём ты решила подумать?

- О фактуре, само собой разумеется.

- Ого.... А он тоже подумал о фактуре?

- Естественно. Правда, с пониманием фактуры у нас не сложилось...

Даже не пытаюсь разыгрывать скромность. Поднимаюсь во весь рост и приоткрываю окно, хищно бродя глазами вдоль серых небоскрёбов делового центра. 

- Вау, вау, вау.... Где же, где же мой далёкий швагер? Где его быстроходный драккар о тысяче вёсел? Я буду прилежно учиться у него терпению и заплетанию бороды в длинные косички. Элисон, мой список длиннее! Моя звёздная болезнь - самая звёздная во всей астрономической прогрессии!

- Врёшь, - Коц закидывает руки за голову. - Моя суперзвёздная болезнь куда звездее, чем звезданутость моей коллеги. А какие у меня пациенты отборные! День и ночь мечтаю спихнуть на кого-нибудь работящего....

- Даже и не думай, - Элисон достаёт из сумки бутылку колы. - Неподдельная, из серии «Спасибо, уже не надо». Правда, пробка подозрительно ходит под пальцами. Может, всё-таки наплевал? 

- Тем лучше для лаборантов, - Коц плотнее закрывает пробку, хорошенько взбалтывает и ставит под сиденье. Подумав, достаёт из кармана ручку и ставит размашистый замысловатый автограф.

- Да у меня таких Тикки вагон и маленькая тележка! Идём, прибацанные, - опоздаем на метро. 

Часть третья

Искусственное питание

Глава первая

Салат «Консилиум»

У нашей Элисон есть одна непостижимая способность. Упорхнуть в самый неожиданный момент, когда нам больше всего необходимо её присутствие. Мы с Коцем вовсе не чувствуем себя такими крутыми, какими нам хочется выглядеть. Мы устали, но вовсе не для того, чтобы признаться в этом друг другу.

Стыдно признать, но именно сегодня, почти не сговариваясь, мы задумали в очередной раз использовать Элисон в качестве жилетки для слёз....

Я понял это по взгляду Коца, полному отчаяния. Взгляду, брошенному вслед Элисон, у которой за два шага до тёплой кофейни вдруг возникли неотложные дела. Видимо, Коц тоже что-то понял по моему взгляду. На его лице заиграло насмешливое выражение психотерапевта, видавшего виды.

- Боткинс, я многое готов понимать в самых разных людях. Однако, женщины.... Только женщины - причём не все, а некоторые! - вынуждают чувствовать себя безнадёжным ботаном. 

- Хуже, Коц. Маменькиным сынком. Ты не поверишь, но я понимаю намёки Элисон быстрей, чем любители скоростного бега с препятствиями.

- Не быстрей. С другой стороны. Идём, у меня есть очень увлекательный предмет беседы. Или отвлекательный?

Чувство юмора Коца бывает настолько непредсказуемым, что я перестаю видеть в нём наивного ботана. Когда твой друг - психотерапевт, рано или поздно привыкаешь ожидать от него чего угодно. И даже перестаёшь быть уверенным в его тонком научном расчёте.

Потому что психотерапевты - тоже люди, которые время от времени посещают гастроэнтеролога. 

- Коц, - шепчу, глядя, как он тщательно изучает салаты в меню, - тебе мало твоих пищевых паттернов? Решил стать вегетарианцем?

- Доктор Боткинс, - глядит на меня поверх очков, - кроме пищевых паттернов, у доктора Коца много других причуд. И не все из них я могу объяснить с точки зрения здравого смысла. Например, отчего три дня подряд хочется есть один и тот же салат на завтрак, обед и ужин.

- У Фрейда спрашивал?

- Он мне такого наговорил, что я зашвырнул его «Толкование сновидений» в самый дальний угол шкафа.

- Слушай, ну ты бы хоть с Парацельсом посоветовался....

Коц падает лбом в меню и протяжно вздыхает.

- А кое-кто умеет испортить аппетит в самый, так сказать, волнующий момент выбора. Теперь мне всю ночь будет сниться вытяжка из лягушачьих лапок.

- Девушка, колы холодной, - улыбаюсь очень серьёзной официантке. - Мне и моему другу, можно в один стакан.

Официантка очень пристально оглядывает каждого из нас. 

- Мы красивые? - подмигиваю. - Или не похожи на друзей?

- В один стакан не подаём. Если боитесь разбить, могу принести пластиковые.

У Коца даже очки съезжают с носа. Проводит взглядом официантку, томно покачивающую кормой в тесной мини-юбке.

- Вот этим они чувствуют, Боткинс! Именно этим! Объяснимо?

- Неа. Забей. Так что у нас увлекательного на обед?

- Моя лень, - Коц захлопывает меню. - А вернее, острое желание спихнуть пациентку психотерапевта гастроэнтерологу.

- Значит, есть основания. Вегетативка?

- Знал бы - она давно была бы у тебя. А пока сомневаюсь. Так сказать, предварительный консилиум на двоих. Вроде бы ничего особенного, но её состояние вполне может иметь отношение к пищеварительной системе. Только не пугайся, опять малокровная.

- Даже не удивляюсь. Малокровие всегда имеет отношение к пищеварительной системе, потому что железо усваивается в кишечнике. Если железо усваивается плохо, это либо первичное, либо вторичное расстройство. В первом случае - врождённые унаследованные особенности, во втором - последствия длительных стрессов....

- .... а в третьем - и то, и другое. М-м.... извините, не могу прочесть ваше имя на бейджике... двойную порцию морковно-яблочного с острым соусом. Фирменный рецепт?

- Шеф-повар любит сюрпризы, - официантка глядит на Коца с насмешливым сочувствием. - Придётся менять бейджик ради ценителей изящных очков.

- О, благодарю, - Коц рассеянно глядит мимо её груди вслед удаляющимся длинным ногам в расписных колготках. - Боткинс, иногда я предпочитаю плохо видеть. И даже плохо слышать, чтобы не вспоминать....

- Самая полезная тренировка для учёных мозгов. Опять он?

- Нет. Она. Боткинс, я даже и не думал, что Тикки начнёт меня ревновать! После того, как мы расстались и сделались друзьями. По крайней мере, я соблюдаю договорённости.

- Ах, вот в чём дело.... Ты соблюдай, соблюдай. Иначе у тебя не останется пациенток с оригинальными диагнозами. Коц, ты бы хотел всю жизнь лечить одних мужиков?

- Деградация наступает меньше, чем через месяц. Боткинс, мой сегодняшний случай ещё серьёзней, чем ты думаешь. У Тикки есть основания для ревности. Есть! Понимаешь? А у меня - основания для угрызений профессиональной совести! Поэтому я сейчас заем свою психологическую травму двойной порцией салата и даже не потолстею.

- Отличная кофейня, - поглядываю на витрину и в меню. - По аппетиту. Коц, втрескаться в пациентку - не преступление, а вполне нормальное человеческое чувство. Надеюсь, со мной этого не случится.

- Надейся, надейся. Просто я больше устал от своей любви, чем ты от своей. А эта девушка.... ох, Боткинс, я чувствую себя полным идиотом! Знаешь, книжечки.... саги про потомственных кровопийц с благородными намерениями.... фильмы про садомазохистов, которые исправляются с очередными извращениями.... Есть девушки, которые привлекают определённый тип мужчин. Не специально, а сами по себе. По своей, так сказать, природе.

- Есть. Коц, так ты, наконец, понял простую истину по Фрейду?

- Да, Боткинс! Да, но не в той степени, в которой её понимают всякие извращенцы. Я понял и сразу же спохватился - как минимум, по двум причинам. А за тебя почему-то не переживаю.

- Ага, - посмеиваюсь мрачно, - потому что я, по-твоему, экземпляр беспощадного медика. 

- Он ещё сомневается! - Коц благодарно поднимает глаза на официантку с большой тарелкой салата. - Мадемуазель, знаете, почему мой друг - хороший гастроэнтеролог? Ни за что не догадаетесь. Потому что помогает пациентам экономить на хирургии. Режет без ножа!

Официантка скептически поглядывает на моё бесстрастное лицо.

- А хирурги тоже благодарны вашему другу?

- Будьте уверены. Боткинс, колой сыт не будешь. 

- О, что ты.... Я сыт по горло пациентами с расстройствами пищеварения. Так значит, ты, самый гуманный психотерапевт, поймал себя на желании плотоядно глядеть на пациентку?

- Вот именно! - Коц запускает вилку в гору салата и с удовольствием хрустит свеженатёртой морковью. - Я испугался своего желания спросить у неё нечто.... такое, что может очень расстроить. А на тебя пациенты почему-то не обижаются.

- Угу, это ты так думаешь. А теперь нарушь ещё раз свою профессиональную этику. В целях науки, ну и, конечно же, блага самой пациентки. С какой проблемой она к тебе пришла?

- С моей. С «Толкованием сновидений» под мышкой. Как тебе?

Глава вторая

Закадычная подружка

Если бы моя пациентка пришла ко мне со справочником по диетическому питанию - я бы отправил её к психотерапевту. Потому что Коц всего за несколько минут научил меня продуктивно лениться. И вправду, чего ради пыжиться, если пациентка и так подкована?

- Боткинс, только не говори, что я суеверный. Удивительные совпадения действительно бывают. Иногда недосказанное, недодуманное и недоделанное вдруг сходится в одной точке. Я даже перестал беспокоиться по этому поводу. Просто знаю, что бывает. А почему - не всегда понимаю. 

- Потому что «почему» - самый увлекательный вопрос. Итак, плод желаний сказок начитавшихся появляется у тебя в кабинете с книгой, очень непростой для дилетантского чтения.... 

- ... и просит меня помочь разобраться. В книге. Не в проблеме! Разницу чувствуешь?

Тут уж и у меня просыпается нешуточный аппетит. Открываю меню.

- Доктор Коц, я намерен заказать себе очень хорошо прожаренную отбивную размером с подошву слона. 

- Не пропадут, ей-богу, - Коц с интересом поглядывает на замысловатую эмблему кофейни. - Да, Боткинс, я ощутил родственную душу с порога. Мне пришлось потратить около часа, чтобы хоть немного догадаться об истинных причинах её визита. О причинах, которые она сама, возможно, не осознавала.

- Что ж тут осознавать, когда в сумочке зеркальце, Коц?

- Боткинс, к анемии привыкают - будто к тихому соседу, который иногда плачет за стеной. Мою пациентку интересовали сны, не дающие покоя. Впрочем, она сама сюда придёт и всё объяснит. 

- Ты в своём репертуаре, - вздыхаю. - Упадёт в обморок - сам будешь выносить её на свежий воздух. 

- Не упадёт, - смеётся Коц. - А вот и она. Лиз, мы здесь!

К нашему столу, неловко пробираясь между выдвинутых стульев, спешит девушка в длинной клетчатой юбке и немного старомодной, но очень стильной курточке из плотной шерсти. На голове берет, а на носу - большие очки в тёмно-зелёной оправе. Бледное лицо особенно ярко выделяется на фоне волос цвета чёрного шоколада.

- Опа, - шепчу. - Коц, я тебя понял на все сто. Привет, Лизабелла.

Девушка очень плотно прижимает к груди большую папку.

- Все так говорят. Надоело уже. В один прекрасный день я намажусь тональным кремом и даже не буду подбирать тон. И, наверное, поменяю имя. Какое мне больше подойдёт, доктор Коц?

- Похоже, Лиз, ты ещё у меня недолечилась. Знакомься, это доктор, который не всегда подбирает слова. Фактурный?

Лиз пристально изучает моё лицо - сначала вблизи, потом, чуть отступив несколько шагов назад.

- Да.... Очень фактурный. Доктор, я люблю рисовать во время беседы. Не смущает?

- Рисуй на здоровье. Можешь звать меня Виллом, не смущает. Этюды в кафе, Лиз - не менее интересная штука, нежели чтение загадочной книги в городском парке.

- Этюды - это на природе, доктор Вилл. То, что я сейчас буду делать, называется портрет в интерьере. А вернее, набросок, потому что красками я напишу дома.

Педагогичка! Круче некуда, ещё и по гуманитарному предмету. Наконец-то можно почувствовать себя маленьким и даже не скучать по Элисон, которая будто бы старше и будто бы умнее. Подпираю щёки обеими руками. 

- Закажи себе томатного фреша, Лиз Неиспорченная.

- Ошибаетесь, - смеётся, перелистывая меню. - Я очень испорченная, как и вы. Томатный фреш.... Из зимних помидоров.... Нет, пожалуй, закажу пачку обычного сока. Доктор Вилл, однажды я потратила на создание помидорного натюрморта меньше часа. Знаете почему? Потому что натюрморт из помидоров лучше всего смотрится на зелёном фоне. И вы даже не представляете себе, как некоторые люди могут испугаться обычного гуашевого рисунка!

Коц едва не фыркает салатом от приступа смеха.

- Лиз, можешь угощать таких людей моей визиткой. Доктор Боткинс - известный специалист по ночным болям в желудке.

- Не болям, - Лиз мягко улыбается, - мне хочется есть ночью потому, что по ночам я рисую. Днём преподаю в школе, а там, сами понимаете, не очень много простора для свободного творчества.

- Ну да, - вздыхаю. - Попробуй вдолби соплякам из подворотни, что Пикассо - не их ровесник. 

Лиз достаёт из папки очень большой блокнот и маленький карандашик. Затем, подумав, извлекает грифель. 

- Я нарисую вас немного непохожим, но вы удивитесь. Впервые вижу гастроэнтеролога, который столь тонко разбирается в классике футуризма.

- Профессиональный дилетант, Лиз. Однако, зрение у меня не хуже, чем у доктора Коца. Тебе часто встречаются гастроэнтерологи с наклонностями блуждать по картинным галереям?

- Часто, как и другие разновидности врачей. Вот подумайте сами: что видят врачи целый день? Разве это живописно? Теряется всякое ощущение загадки человеческого тела, его привлекательности, красоты. Остаётся только тлен и брен. 

- Лиз, всё намного проще. Нас задалбывает, и мы идём разгружать мозги, кто куда. Одни - в бар, другие - в картинную галерею. Третьи - в галерею, а потом в бар. Люди, Лиз. Всего лишь люди.

Движения Коца в тающей горке салата уныло замедляются.

- Твой психотерапевт ревнует к гастроэнтерологу. Живописно?

- Привычно, - вздыхает, размашисто водя грифелем по бумаге. - Мой сосед сверху ревнует меня к моим ученикам, хоть я ему ничего такого не обещала. Мы просто друзья. Ученики ревнуют друг к другу, потому что каждому из них представляется, что я уделяю другому больше внимания. Люди - очень эгоцентричные существа. Им всю жизнь кажется, что мир обязан крутиться вокруг них одних. 

- А Лиз Наблюдательная - очень уставшая девушка, - вздыхаю и подзываю официантке. - У вас в меню есть что-нибудь железное?

- Ореховый грильяж «Печени радость». На троих?

- На троих, и всем кофе, - Коц доедает салат и вытирается салфеткой от макушки до самого подбородка. - Можно со льдом. Лиз, однако, в твоих фантазиях мир крутится вокруг одной тебя....

- Потому что это единственное место, где хоть немного можно побыть одной. Правда, мой отец так не считает. 

Ну вот, приплыли. Подвигаю Лиз тарелку с половиной отбивной.

- Что, предок любит лазить по твоим снам без стука?

- Постоянно! - Лиз даже сбивается с линии, лезет в папку за резинкой. - Мама разошлась с отцом, когда я была совсем маленькой. И он ушёл, уехал куда-то далеко.... а потом нам сообщили, что его больше нет.

Она опускает голову, пытаясь удержать слёзы. Сглатывает и глубоко вздыхает, отодвигая рисунок в сторону.

- Я не верю, доктор Вилл! Доктор Коц говорит, что надо поверить. Так проще, так реальнее. Что мне хочется верить, будто он жив, и потому часто вижу отца во сне. Умершие люди снятся очень редко. А живые могут сниться и сниться. Как будто требуют что-то понять, что-то сделать для них. А что сделал он?! Когда был нужен больше всего - не приезжал, не звонил, даже не писал месяцами. Теперь, когда я повзрослела - снится, будто я в чём-то перед ним виновата. Обязана чем-то. И я действительно чувствую себя обязанной!

- Погоди, Лиз, - наливаю в стакан колы, кладу льда и протягиваю ей. - Не переживай. Ты не повзрослела, если так считаешь. И чего же требует от тебя этот залётчик, гуляка и выпивоха с широкой душой нараспашку?

Лиз ошалело смотрит на меня, - будто я сон наяву.

- Откуда вы знаете?

- Потому что в целой Вселенной ни у кого больше нет таких снов, и таких папашек, как у Лиз Несравненной. Очень хорошая бледненькая девочка обычно прячет в семейной истории очень плохого папика, - который, несмотря на свою потасканность, видит в обожаемой дочери лучшую копию своей мамы. Правда, доктор Коц?

- Молчу и отдыхаю, - Коц плотоядно впивается зубами в грильяжную плитку. - Лиз, я тоже фактурный. Правда, совсем не похож на твоего папу, который обязательно исправится к концу своей грешной жизни.

- Вряд ли, - вздыхает Лиз. - Я даже нарисовала его мелом. Самую настоящую карикатуру, а он пол-сна смеялся и требовал шаржа. Меня другое беспокоит, доктор Вилл. Почему не снится сосед сверху? Ведь он, по сути, неплохой парень, хотя у него много плохих привычек. Если сравнивать отца и моего соседа, то выяснится, что никто из них не хуже и не лучше другого. Потому что я мало знаю о неплохих парнях.

- Вот! - поднимаю палец, глядя на изумлённое лицо Коца. - А ты спрашиваешь себя, откуда берутся придурки. Да они просто рекламируют себя перед хорошими девочками, что есть мочи. Лиз, хочешь знать всю подноготную неплохих парней?

- Нет, вовсе нет. Вы забываете, кто я.... Знать не обязательно. 

- Да, прости, - делаю большой глоток очень крепкого кофе. - С женщинами всегда трудно спорить. А с женщинами, которые преподают изобразительное искусство - ещё трудней. Лиз, просто сосед не в твоём вкусе. Нудный он. А мы с доктором Коцем неплохие, но, кажется, забавные.

- Очень! - Лиз расцветает в широкой улыбке. - Килбрайт не нудный. Он с причудами. Мы, можно сказать, соседи по ремеслу. Только Кил рисует на компьютере.

- Как ты его назвала? - Коц аж роняет ложку. Смотрю на него, будто на пришельца из домашнего кинотеатра.

- Дизайнер. Веб-дизайнер. Спорим, он рыжий?

- Нет, - смеётся Лиз. - Даже не спорьте. Удивительно темноволосый, и такой же белокожий, как я. И самое интересное, что у него нет анемии!

- А с чего бы ей быть, при такой соседке?

Коц укоризненно посматривает на меня.

- Боткинс....

Лиз глубоко вздыхает и достаёт платок. Обмахивается, будто ей внезапно сделалось жарко.

- Вы опять угадали, доктор Боткинс. У Кила большие неприятности. 

- Скажи, что из-за имени и цвета кожи.... Ну скажи, Лиз! Это будет очень политкорректное объяснение внезапного приступа хулиганства у хорошего мальчика.

- Нет. Его обвиняют в том, чего он не делал. 

Лиз наклоняется ближе. Придвигаемся к ней с обеих сторон.

- В убийстве на расстоянии.

Глава третья

Рыбка из пруда

За свою докторскую практику я всякого наслушался. Люди приходят с такими невероятными диагнозами, что проще отправить их в кружок научной фантастики - если подобный кружок вообще где-нибудь существует. Зато, когда вполне адекватный пациент с абсолютно спокойным лицом говорит о чужом невероятном диагнозе....

- Лиз, только честно. Ты с натуры рисуешь?

- Всегда, - смеётся, - пропорции увиденного и выдуманного бывают разными. Вот и я подумала: вдруг Килбрайт выдумал эту историю? Без всякого злого умысла, - просто переработал. Ведь он даже не сидит в тюрьме. Только говорит, что обвиняют его. 

- Ах, вот оно что, - вздыхаю облегчённо. - Лиз, когда-то я очень плотно просидел в онлайне, пытаясь понять закономерности поведения людей и особенности восприятия цифровой реальности. А знаешь почему? Потому что мне было интересно, вот и всё. Само собой, побочные эффекты - как при любой интенсивной деятельности. А теперь представь себе, что твой Килбрайт видит сутками....

- Он очень талантливый дизайнер, - вздыхает Лиз. - Проблема в том, что Килбрайт не всегда знает, для кого выполняет заказы. Ему и не обязательно это знать. Правда?

- Конечно. Так на него пытаются переложить чужую вину?

- Вот именно! Кто-то использовал его работу в своих целях, а обвиняют Килбрайта. Понимаете?

- Неа. Я полный придурок в отношении веб-дизайна, Лиз. Фантастически.... Невероятно. Гениально, психопаты всех времён и народов. Убийство лейблом. Нападение из-за угла с рекламным стендом. Выпиливание из оков скучной жизни коварно задуманной страницей сайта в мрачных тонах. Любовь и ненависть в Лас-Пегасе. Лиз, когда я вижу очередное убийственное творение рук человеческих - мне больно лишь от того, что мир полон тупых и злобных идиотов. А когда перестаю воспринимать их всерьёз - мне тупо наплевать.

Однако, встревоженное лицо Коца вызывает и у меня лёгкое, но неотступное чувство тревоги. Лиз кажется совершенно наивной и полностью увлечённой своим предметом, сновидениями об отце, покинувшем семью. И Коц, едва выбравшись из передряги с папашей-людоедом, рискует снова угодить в силки ....

Лиз, безусловно, запала ему в душу - видно невооружённым глазом. Объяснять себе чужую влюблённость нет смысла. По крайней мере, в Лиз есть более глубокое и важное для Коца, нежели в Тикки. Возможно, сам Коц не в силах объяснить себе, что именно. 

Лиз снова роется в своей папке и достаёт небольшой альбом.

- Хотите взглянуть на Килбрайта? 

- Да, очень интересно, - беру развёрнутый альбом и замираю. Лицо, как будто непохожее на того, кого я знал.

- Лиз, живопись - не фотография, тем более, карандашный рисунок.... Уверена, что нарисовала именно Килбрайта? 

Она поднимает на меня глаза с неподдельной растерянностью.

- Может, и нет, но вам видней со стороны....

- Может, и я сейчас плохо вижу, Лиз. 

Коц вглядывается в рисунок, то придвигая очки поближе к глазам, то сдвигая на нос.

- Парень как парень, вполне обычный. Очень серьёзный, будто его что-то гложет. Он всегда такой, Лиз?

- Почти всегда. Может, из-за работы. Мы часто спорим об эффектах живых и цифровых красок. Я объясняю, что в цифровой картинке невозможно достичь изображения, близкого даже к акварели. Хорошей, качественной, профессиональной акварели, а не школьному набору. Простите.... я говорю непонятно?

- Вполне понятно, Лиз. Сам люблю помалевать на досуге. Очень помогает привести мысли в порядок, да и душе не вредит. А Килбрайт рисует только на компьютере?

- Да, у него, можно сказать, мозг и руки заточены на цифровой рисунок. Сколько я ни пыталась - выходит хуже, чем у первоклассницы. Такой парадокс! Однажды Килбрайт сказал, что я из прошлого, а он из будущего.  

Коц усмехается, берёт ладонь Лиз и бережно изучает её пальцы.

- Если бы здесь была рука Килбрайта, то я не нашёл бы  существенного различия. Значит, мозг. Выживание в условиях обилия информации, Боткинс? Узкая специализация как способ самосохранения?

- Обсудите с Лиз на очередной чашке кофе. Коц, узкая специализация не гарантирует самосохранения. Заточенность на что-то одно - препятствие в познании других важных вещей. Отчего Килбрайт воспринял обвинения?

- Очень впечатлительный, как все творческие люди. Другого объяснения не нахожу. В практических делах он мало что смыслит. 

- Привычка к обыденному ходу вещей, о которых заботится кто-то, более приземлённый. И кто же заботится о Килбрайте?

- Вероятно, родственники, но я с ними не знакома. Он живёт один.

Настороженность - а может, ревность? - придаёт лицу Коца ещё более мрачное выражение. Парадоксально, что самая холодная голова из троих сейчас у Лиз. Он для неё не более, чем несостоявшийся ученик или младший братец - которого, возможно, у неё никогда не было. Правда, кое-что в лице Килбрайта вынуждает задуматься об его чувствах к Лиз....

Похоже, история пациентки двух докторов перестаёт быть забавной. И обретает черты загадки, которая пахнет нешуточной драмой.

Я бы позвонил Элисон - только, боюсь, посмеётся над выученной врачебной беспомощностью. Впрочем, Элисон я бы меньше всего хотел впутывать в это странное дело. Зато знаю, кому оно придётся по вкусу на все челюсти.

- Лиз, ты любишь путешествовать?

- Очень! Когда не удаётся куда-нибудь поехать, я путешествую в рисунках. Можно нарисовать себе всё, что угодно, даже то, чего не бывает. И хоть на несколько минут поверить, что так бывает. Например, необитаемый остров, куда приплываешь на собственном кораблике, а потом уплываешь - когда надоест. Вот, смотрите.

Достаёт из папки яркий мультяшный рисунок. Из небольшого корабельного сундука выглядывает мордочка коварного монстрика. Коц жадно впивается глазами в рисунок.

- Вот это, Лиз, намного более правдивый портрет Килбрайта. Я в этом уверен! Боткинс, и ты ещё со мной будешь спорить об эффектах подсознания?

- Может, Лиз будет спорить?

На лице нашей собеседницы отражается сильное смущение.

- Иногда мне кажется, что это был не Килбрайт.... Другой человек, или его суть. Знаете, есть такие детские игрушки. Нужно их выращивать несколько дней в воде. Никогда не знаешь, что вырастет. Покупаешь - милое, забавное существо. А потом в стакане оказывается мерзкий, бесформенный слизняк. И даже цвет бывает неопределённым.... 

Коц решительно поднимается из-за стола и подзывает официантку. Лиз аккуратно складывает альбом и рисунки в стопку, засовывает в папку. Её губы мелко дрожат, словно вот-вот расплачется.

- Мне страшно, доктор Боткинс, - дрожащей рукой проводит карту в терминале и быстро прячет её в кошелёк. - Вдруг Килбрайт связался с плохой компанией? Вдруг у него неприятности, о которых боится рассказать даже родственникам? Он не умеет разобраться даже в обычных домашних счетах. Никогда в них и не разбирался. Еду заказывает с доставкой на дом, уборку - тоже у посторонних людей. Ручная работа и Килбрайт - два несовместимых понятия. В его душе почти такой же беспорядок, как и в квартире, когда он впопыхах разбрасывает вещи....

- Лиз, а он принимает гостей?

- Думаю, намного проще пригласить его к кому-то из вас. 

- Ну уж нет, - выдыхает Коц. - У таких обычно случается расстройство пищеварения на нервной почве. 

- Так я знаю, где его лечить. И вот ещё что. Позвони Тикки, объясни ей всё. Так будет честно.

Коц с выражением немой благодарности смотрит мне в глаза.

- Пропавший папик лучше людоеда?

- Пропавший папик хуже людоеда, но меня это абсолютно не волнует. 

Глава четвёртая

Очень мясная пицца

Всю дорогу в поезде Лиз рисует и слушает мои пространные рассказы о народных ценителях высокого искусства.

- Так значит, они любят натюрморты?

- Не только любят, но и сами готовят. Натюрморты и портреты, которых у тебя нет в альбоме. И даже в книгах по живописи. 

- Доктор Боткинс, - мягкое лицо Лиз сразу же делается строгим и серьёзным, - то, о чём вы говорите, я могу срисовать с кинокартин. Зачем повторять то, что уже нарисовано? 

- Эх, Лиз, ты даже не представляешь себе, какую честь оказываешь народным ценителям. Только подумай: в былые времена это считалось дорогим удовольствием. Можешь изобразить их в костюме графов, герцогов и даже королей очень маленьких стран. С полной серьёзностью и почтением. 

Лиз ошеломлённо смотрит в мои смеющиеся глаза.

- Доктор Боткинс, они же обидятся! Может, лучше нарисовать их за работой? В стиле Брейгеля?

- Лиз, ты делаешь невероятные успехи в постижении психологии народных ценителей. Складывай папку. На перроне уже толкаются ценители твоей неземной красоты.

Решительно расталкиваю Пиноккио и Пиноккио, наперебой стремящихся подать руку Лиз. Дуются почти одновременно.

- Паж, что ли? А может, Ланселотом подрядился?

- У дамы весьма строгий глава несостоявшегося семейства. Спать спокойно не даст, пока не придумаете для него что-нибудь.

- Так это мы легко! - Пиноккио аж подпрыгивают. Лиз глядит на них с лёгким скепсисом.

- Откуда вы знаете, что любит мой папа? Я сама не знаю, что ему взбредёт в голову завтра.

- Взбалмошный папа? - Пиноккио переглядываются. - Вы ещё не видели взбалмошного папу, неуки мужских капризов. Самый взбалмошный папа придумал такое, отчего мы второй день боимся заходить в пиццерию.

Загадочно улыбаются и кивают на витрину магазина мужской одежды. Лиз внимательно смотрит на манекенов, облачённых в костюмы и демисезонные пальто.

- Ваш папа хочет быть, как все?

- Ещё чего! - фыркают Пиноккио. - В том-то и беда, что наш папа не хочет быть, как все. Из того, что у всех, он третий день пытается создать неповторимое. Видите ли, гостям приятней, когда он выходит к ним в галстуке с бабочкой.

Лиз недоумённо смотрит то на одного, то на другого.

- Сочетание классического галстука и бабочки.... Оригинальные дизайнерские решения?

Пиноккио застывают посреди улицы с руками Лиз в своих руках.

- Я буду с неё рисовать.

- Нет, я! Ты рисуешь, как Модильяни в детские годы!

- Зато я не срисовываю у Лиотара! У меня своё видение сюжета!

- Что я тебе говорил, Лиз? - аккуратно высвобождаю её из цепких объятий то ли учеников, то ли учителей. Пиноккио поддаются без видимого сопротивления, нерешительно топчутся на месте.

- Вообще-то у него настроения нет. У Чиполлино тоже. Боткинс, это всё твои девчонки виноваты! Приводишь знакомиться, расстраиваешь нас всех, а потом они вдруг - вдруг! - решают упорхнуть от нас к высокообразованным варварам. У папы приступ шовинизма, так и знай. Нашёл Чиполлино невесту, а он её даже смотреть не хочет!

- Так из-за этого сыр-бор?  Лиз, мы напрасно приехали. А теперь найди десять отличий между Пиноккио и ещё двумя твоими кавалерами.

Пиноккио мгновенно перегораживают нам тротуар.

- Что, даже кофе не попьёте? А папа уже тесто замесил....

- Умеют уговаривать, Лиз. Холсты и краски. У нас очень серьёзный повод пообедать - как минимум, на четверых.

Пиноккио хмурятся и кивают на вывеску чайной.

- Тебе же ясно сказано - у него нет настроения. Так и объявил: «Чтоб я их здесь не видел!». А поговорить можешь с нами. 

- Не было печали. Собственно, Лиз могла бы рассказать кое-что интересное, но вам оно уже ни к чему. Вы и так всё знаете.

- Ничего мы не знаем, - Пиноккио толкают дверь чайной. - Оглохли вы, что ли, на чёрствых булочках.... Второй день в пиццерии не появляемся. Чай уже в печёнках сидит, а что делать? Надо лечиться от несварения правой кишки с левым желудочком. 

Лиз бледнеет ещё больше обычного и занимает место в дальнем углу дальнего стола. Пиноккио растерянно глядят на меня.

- А что такого мы сказали?

- Да ничего. Человек творческий, легко расстроить. Большой чайник успокоительного, на всех.

Пиноккио и Пиноккио садятся напротив Лиз, глядя в четыре глаза. Она задумчиво рисует, даже не поднимая головы.

- Лиз, ты лучше покажи им портрет соседа.

Пиноккио чуть не разрывают поданный листок. 

- Вот это тело! Да я красивей его в десять раз! 

- Глаза злые. Даже у варваров добрей. Когда свадьба?

- Никогда, - вздыхает Лиз. - Его грозят убить...

- Кто, мы? Да мы бы так долго не ждали! Мне уже хочется его прихлопнуть огромной мухобойкой!

- За что? - удивляется Лиз. - Он же вам ничего плохого не сделал....

- Это ты так думаешь. А у нас другое мнение. Верней, подозрение, потому что рисунок у тебя получился очень подозрительный. Я бы сказал, подозрительно правдивый. И мой брат бы так сказал, только молчит. А знаешь почему? Потому что подозревает другую правду, которой не хочет делиться с родным братом!

- Да у вас тут настоящая межсемейная драма, - разливаю чай в чашки. - А эта девушка живёт одна, между прочим. Без отца, который исчез в неизвестном направлении.

- Да-да, неизвестное..... Если бы нашему отцу был интересен её отец - из-под земли бы достал. А наш отец категорически запретил нам иметь дело с девушками, которые живут одни. Ещё и художница!

- Учительница рисования. Считайте, что у неё есть жених. Лиз, ты не против стать невестой доктора Коца?

- Что?! - Пиноккио аж подскакивают на стульях. Лиз кивает.

- Ну вот, видите.... Любовь с первого взгляда. И вам спокойней, и вашему папе. Одна проблема - сосед сверху, который не даёт девушке спокойно жить своими бесконечными жалобами.

- Всё сходится, - вздыхают Пиноккио. - Нам тоже жаловался, что мы не даём ему спокойно жить. Значит, спокойно жить ему не даёт кто-то ещё, который не даёт спокойно жить и нам. По методу исключения - один из двух. Желудок, от которого папу выворачивает уже на подступах. Гастроэнтеролог, которым папа бредит в малейшем приступе колик. И даже не хочет завести себе другого гастроэнтеролога!

- Бредит - значит, любит. А может, сосед Лиз пытается спихнуть свою вину на того, к кому его соседка пришла за помощью?

- На него пытались - он пытается. Не такой уж глупый мальчик. Правда, совсем не умеет врать так, чтобы ему поверили. Вот доктор Боткинс - другое дело. Сразу готов брать на себя чужие грехи. Не надорвёшься, Боткинс?

- А вы не вешайте. Итак, остаются ещё два из двух. Сосед Лиз, который в чём-то виноват. И - кто бы вы думали? Папа Лиз, который появляется тогда, когда ему что-то нужно. Так нужно, просто кровь из носу.

- Вау! - Пиноккио бегло просматривают меню. - Тут нечего есть вообще. И бутерброды какие-то маленькие. Сейчас напьёмся чаю и пойдём просить у папы разрешения сожрать соседа Лиз. А что? На него жалуются очень уважаемые люди!

- Опять?

- Опять.... И все наперебой, даже не знаешь, чьи жалобы читать первыми, а чьи - с особенным выражением. Сосед Лиз не такой уж одинокий. У него куча братьев и сестёр, которые тоже хотят жрать с доставкой на дом. 

- И сваливают всё на Килбрайта? - тихо спрашивает Лиз.

- Именно! Потому что старший и самостоятельный! А теперь ты дала ему ещё и повод ревновать. Самый настоящий! Да не просто ревновать, а с ума сходить от ревности!

- Не завидую Коцу. Исчезнувший папаша, ревнивый сосед.... И гастроэнтеролог, которого при взгляде на портрет невинного дитяти мучают очень нехорошие воспоминания. О безвременно ушедшем коллеге.

Пиноккио наливают мне в две руки большую чашку чая.

- Это его братец. Там вся семейка такая, ничего удивительного. Мы уже привыкли. Хочешь противоядие? Забей и развлекайся. Просто в аптеке успокоительные закончились. Выжрали всё, а теперь у них глюки. 

- Лиз, я ж говорил тебе - Килбрайту показалось.

- И ещё покажется, коль будет день и ночь пялиться в экран. Идём искать пропавшего папу. Лиз, ты хочешь найти своего папу?

- Да, но мне сказали, что папа умер....

Пиноккио переглядываются с величайшим удивлением.

- Умер - так умер. Значит, не погуляет на свадьбе. От чего умер?

- От каши, которую никогда не ел. 

Пиноккио дружно падают в обморок со стульев. Лиз привстаёт и внимательно вглядывается в их побелевшие лица.

- А что я такого сказала, доктор Боткинс?

- Всего лишь то, что сказали тебе. Идём, догонят.

Глава пятая

Луковый суп

На выходе из чайной Лиз даже и не думает задерживаться. Её телефон вздыхает от звонков Коца. Приходится усадить её на автобус и отвезти до вокзала. А меня что-то не пускает обратно в столицу....

Наверное, чувство незавершённости. Осталось сделать что-то важное, привнесённое Лиз в общую кучу разбросанных пазлов. И это важное похоже на очень размытый акварельный рисунок. Может, пейзаж?

Общение с искусствоведами всегда успокаивает, но лишает ощущения чёткости мысленной линии. Один образ легко и незаметно сменяется другим, - как будто плаваешь в окрашенной воде, которая постоянно меняет цвет в зависимости от освещения....

Причуды папы Тырло меня совершенно не волнуют. Хочет обижаться, пусть обижается. Его жилетка для слёз давненько укатила в соседнем направлении....

Ах, вот оно что. Как я мог забыть.... 

- Боткинс, - протяжно выдыхает в трубку. - Только ты меня понимаешь. Только ты! Эти бездельники готовы сутками пить чай в чужих заведениях, лишь бы ничего не делать. А у меня кризис! Глубочайший кризис презентабельности. Звезду с неба достал. Подарил. Грызу себя за неосмотрительный поступок.

- Хочешь сказать, отжали?

- Вручную, Боткинс! Вручную! Я потерял персонального психотерапевта на все случаи жизни. Теперь жду, когда она ему надоест.

- А когда это людям надоедала жилетка для слёз?

- Когда находят жилетку покрасивее. С ног сбился в поисках! Не то!

- Слушай, может, не всё так плохо?

- Плохо, Боткинс, что психотерапия в конкретном случае не имеет практического смысла. Ни начала, ни конца. Всё одно и то же - свободные уши, влаговпитывающая прослойка, есть куда голову приклонить. Справа и слева. Я даже пить перестал. И есть. А он ест! И пьёт из моих чашек, чтоб ему место в чартах пусто было!

- Не понял.... Это же ваше достижение музыкального искусства.

- Да знаешь сколько у нас достижений! Почему именно я? Предлагал Коца - не хочет. Предлагал тебя - хохочет. Рыдать в жилетку намного приятней, оказывается. Сам пробовал....

- Вот видишь. Ты пробовал, тебе было приятно. И даже помогало. А теперь мучаешься от комплексов сословной неполноценности.

- Боткинс, когда у твоей жены появятся постоянные пациенты, поймёшь меня полностью. И даже расскажешь, как это - знать, что твоя жена жалеет другого мужчину. Пусть даже не так, как рисует твоё воображение. У меня заканчиваются резервы благородства. У меня возникает острое желание открыть бочку прошлогодних помидоров и....

- Стоп, стоп. Я еду. Выпей успокоительного и сделай себе яичную маску. Мне пришло в голову одно удивительное совпадение.

Папа Тырло возлежит на диване подсобки, закрыв глаза и сложив руки на груди. Чиполлино, не теряя серьёзного выражения лица, методично нарезает гору лука.

- Боткинс, куда ты дел картину светопреставления?

- Уехала. Не вынесла грубого мироощущения твоих братцев. Украшать жизнь доктора Коца намного приятней, чем разбирать земные споры, которые разберутся сами собой.

- Есть споры, - подаёт слабый голос папа Тырло, - которые тянутся годами. Надо же чем-то разбавлять сухую, пресную, скучную жизнь обитателей очень высоких домов. А в девочке Лиз, невзирая на всю её безобидность, обнаружилась удивительная сила цепной реакции. Как? Откуда? Ума не приложу....

Чиполлино подаёт ему блюдечко лука. Папа Тырло жуёт и протяжно чихает. Затем чихает ещё раз и садится на диване, приоткрывая глаза.

- Сын мой, единственно работящий, сложи весь лук в котятницу и хорошенько протуши. Ты не ослышался, Боткинс. В котятницу. Есть у меня и такая разновидность посуды. Погоди, не спеши. Дай мне стопку газет за прошлый год. Да, все, не смотри на меня так! Боткинс, не выношу, когда мои родные дети сомневаются в моих же добрых намерениях!

- Я неродной, мне можно. Вспомнил, да?

- Вспомнил. Хочу воочию убедиться, что не показалось. Я нашёл следы Лиззиного папы. Того, кто позировал ей на уроках анатомии.

Даже не удивляюсь. Пиноккио и Пиноккио затаскивают в комнату едва дышащего Пепперони.

- Ого, он от вас так и не уехал.... 

- Да ты что! - Пиноккио укладывают его на диван вместо папы Тырло. - Какой идиот возьмёт и уедет оттуда, где его холят, лелеют и лечат от всевозможных болячек? И даже разговаривать не надо, потому что наш пациент удачно примёрз языком к злополучной двери. Видишь, как ему везёт! На все вопросы про Лиз он кивал головой так охотно, что мы засомневались в его лживости.

Беру стул, сажусь возле Пепперони. Приоткрывает левый глаз.

- Так ты и на факультете искусств отличился. Натурщиком?

- Макулатурщиком, - Чиполлино похлопывает его по колену. - Даже не дёргается. Усядется на гору старых журналов и рассказывает студентам в красках, как рисовать его правую икроножную мышцу. У Лиз была бы на нём дипломная работа, если б не случилось непредвиденное. 

- Даже два непредвиденных, - Пиноккио толкают друг друга под бок. - Это мы, но по холодным следам. По горячим было ну очень горячо бегать. 

Я бы мог поверить в то, что Пепперони - папа Лиз. И даже в то, что он приходится настоящим отцом моему кузену Соткинсу. Мог бы поверить, если б не поразительное несходство. Или я чего-то не понимаю в изящно закрученных генах Пепперони?

- По логике вещей, выходит, что Соткинс и Лиз - родные брат и сестра по отцу. От разных матерей. Тогда как, объясните мне, как Лиз могла не узнать в натурщике с факультета искусств родного папашу? Того, кто ей не давал спокойно спать своими подстреленными шуточками?

- Всё дело в том, - Чиполлино с глубочайшим сочувствием гладит меня по голове, - что Лиз не видела своего родного папашу с очень, очень раннего детства. Остались одни фотографии, а человек меняется. Особенно такой человек, как этот гениальный патологоанатом. Ну чего ему стоило приделать себе икроножные мышцы, которым обзавидовались бы лучшие скульпторы?

Пепперони с тихим самодовольным вздохом расправляет ноги.

- Дождался, пока дочь уехала, - Чиполлино приклеивает ему луковые усы. - Стыдно. А кое-кому с верхнего этажа не было стыдно вычислять тебя во всевозможных обличьях и подкладывать пакости. Потому что сердечный Килбрайт, как говорится, ни сном, ни духом, что ты мог бы стать его потенциальным тестем. 

Пепперони протяжно всхлипывает и разводит слабыми руками.

- Значит, наша логика оказалась не такой уж далёкой от истины. Пепперони с Килбрайтом парадоксально не поделили девушку, которая оказалась дочерью одного и даже не девушкой другого.

- Увы, Боткинс, на земле существуют места столь нелогичные, что в них нет места даже бочке Диогена, - папа Тырло с наслаждением втягивает запах тушёного лука из кухни. - Неужели эти оболтусы научились правильно помешивать? А ты знаешь, Боткинс, я даже одобряю Пепперони. За очень однозначные и недвусмысленные угрозы горе-дизайнеру. Была бы у меня такая дочь, я б угрожал ещё искусней.

- Так он всё-таки убил кого-то своими творениями?

- Конечно! Убил чувство прекрасного, возвышенного, терпение, благородство и ещё множество добродетелей. Всего лишь несколькими взмахами электронной кисточки. Когда встретишь Лиз ещё раз - аккуратно спроси, почему она выкинула наброски к своим снам. 

- Потому что потому. И правильно сделала. Цепная реакция - не шутки, а завершённый рисунок всегда лучше. И, кажется, всё устроилось благополучней, чем можно было представить.

- Да уж, второй душещипательной Шляпки мои нервы не выдержат, - папа Тырло косится на хмурого Чиполлино. - Ты женишься на девушке из императорского рода! И плевать, что её прадед в энной степени натирал полы на императорской вилле! Зато он был незаконным, но родным внуком самого императора, имя которого даже страшно произносить без стука! Пепперони, ты прощён и награждаешься титулом.... как его титуловать, Чиполлино?

- Императорского ритора. И пчелиный воск на язык. 

- Сынок, ты настоящий принц-консорт, - папа Тырло сияет, как свеженачищенная монета. - А эти Йоллапукки.... Жестокосердные, коварные, упрямые, с косичками в бородах и с рогами там, где у людей мозги.... Я их.... Я их.... Буду приглашать на самые сложные случаи, в которых мне больно разбираться. А теперь иди, Боткинс. Не нервируй меня перед презентацией. И найди своей Шляпке хорошего му....

Исчезаю за дверью быстрей, чем он успевает придумать имя. 

Глава шестая

Каша с приветом

Бродяжничать по городу, в котором тебя ждут везде и вроде бы нигде - одно из самых любимых моих занятий. Впрочем, на обычного бродягу я не очень похож - если доверять отражению в магазинных витринах. Скорее, на завсегдатая туристических виз, решившего задержаться в привлекательном местечке ещё на денёк.

Дух странствий - необъяснимая штука. Приезжаешь куда-то по трудноуловимому внутреннему чувству, будто пытаешься найти ответ на неотступный вопрос. Ещё до конца не сформулированный, лишь ощутимый на уровне разрозненных мысленных набросков - то тут, то там. И как из них складывается общая картина, тоже непостижимо. 

Желание заскочить в хостел к старым друзьям тут же сменяется странным тоскливым чувством. Именно сейчас я отчего-то не выдержал бы всеобщего внимания и забился бы куда-то в дальний номер. Что-то нужно обдумать, выложить в стройный ряд пазлов - а с чего начать? В голове снова неразобранный склад, но чувство лёгкости в душе даёт надежду на быстрый поиск ответа.

Не успеваю пройти даже десяти шагов от хостела, как из боковой двери выбегает Элисон - с большой сумкой на плече, растрёпанной причёской и сияющей улыбкой.

- Даже и не думай, что проведу тебя до вокзала, - хватает меня под руку и ускоряет шаг. - Очень спешу, столько дел, даже нет времени на стаканчик чая из автомата.

- Скорость обычной женщины при быстрой ходьбе составляет до двух километров за час. Скорость Элисон, по моим скромным подсчётам, можно приравнять к скорости авиалайнера. Угадываешь мысли папы Тырло?

- Предугадываю. Ты удивишься, Вилл, но я даже не выезжала из страны. Мои методы позволяют существенно экономить на авиаперелётах. Ты слышал о переносе?

- Авиаперенос? - даже приостанавливаюсь. - И кто кого?

- Фрейд в интерпретации странствующего психотерапевта. Вилл, ты не представляешь себе, сколько раз переживаешь то же самое в обычной врачебной практике. Однажды не поленись и посчитай, сколько раз за день пациенты обескураживают тебя собственной интерпретацией личности врача.

- То есть меня? Да постоянно! Я даже перестал обращать внимание.

- Потому что ты гастроэнтеролог, и думаешь о том, что у человека в животе. Прежде всего, когда пациент к тебе приходит. И только потом, когда он начинает говорить с тобой, ты, как хороший доктор, задумываешься о том, что у него в голове. Так сказать, об анамнезе.

- Элисон, и всё-таки чай. Тебя мне сам Бог послал. Надо.

Она ещё и экономная.... Чай из термоса, огромный пакет сухарей, съеденный наполовину. Скептически оглядываю её фигуру, замотанную в широкий шерстяной шарф поверх лёгкой курточки.

- Опять толстеешь? Незаметно.... Или папа Тырло снова папа?

- Боткинс, ещё одна такая шутка - дам сдачи ниже пояса. Ешь сухари, они мне уже в печёнках сидят. Когда я выпила в хостеле стакан обычной чистой воды, мир хотя бы на минуту показался мне лучше, чем есть на самом деле. Так вот, о переносе. Жизнь любит шутить с людьми очень коварные шутки. Вместо пациента мне притащили огромный железный сундук и поставили его - где бы ты думал?

- На городской скамейке, которая не провалится даже от сундука.

- Увы и ах! За скамейкой, которую - видите ли! - нужно подпирать, чтобы не обломилась спинка. Я простучала железо ногтем, потом ручкой, потом пилочкой для ногтей и даже маникюрными ножницами. Акустика потрясающая! 

- Говорящий сундук.... Пик практики?

- Всего лишь уникальный случай, но только на первый взгляд. У сундука, конечно же, не было замка, чтобы я не поломала ногти, которые у меня и так постоянно ломаются. В осторожной уверенности, что там сидит пациент, приоткрываю крышку. А внутри большая коробка, в коробке - коробка поменьше. И в самой последней коробке....

- ... яйцо с иглой? - вопрошаю с невыразимой мольбой в голосе.

- Хи-хи, нет. Записка в форме бумажного медвежонка. С намёком, который тотчас же дал мне полное право считать, что курс психотерапии успешно пройден. А ты думаешь, отчего у меня такое замечательное настроение?

- Вау! - хватаю её за обе руки. - Так ты ему всё-таки надоела?

- Я очень старалась. Перенос - кризисный метод, а вернее, антикризисный. Что последует за его применением, не знает ни пациент, ни даже сам психотерапевт. В предпоследней коробке я нашла оду самому лучшему гастроэнтерологу последнего времени. Вилл, ты не обижаешься, что я очень активно тебя рекламировала?

- Грех на вас, лентяев, обижаться. Неужели моя очередь?

- А ты думаешь, у неизлечимых пессимистов идеальное состояние желудка? Да там такая кислотность, от которой у лаборантов слезятся глаза! Всего лишь полдня поела сухарей и ощутила себя на грани эмоциональной гибели. А некоторые люди питаются всухомятку всю жизнь! Можешь себе представить?

- Неа.... Ещё и желудок стальной?

- Не знаю, не щупала. У некоторых детей наблюдаются очень специфические пищевые привычки. Например, жевать мел, побелку и даже сухую молочную смесь, которую удаётся стибрить у младшего брата. То, что я нашла в самой маленькой коробке, утешило меня. Потому что зыбкая гипотеза обрела достаточно чёткие очертания. 

- Везёт же некоторым.... А я ношусь со своими гипотезами, как законченный придурок - по городу, который ещё и подкидывает на каждом шагу. Сделай ещё раз хитрые глаза. Была в пиццерии?

- Пробегала мимо, но меня успели поймать за шарфик. Так что все новости я уже знаю. А ты знаешь, что великий домоправитель опять снимается с места?

- Опа.... Он ведь недавно открыл пиццерию....

- Для того, чтобы великим домоправителем стал несравненный Чиполлино. Удивлён?

- Вообще нет. Всё к тому шло, просто я не думал, что так быстро....

- Потому что ускорение надо задавать. Куда его понесёт - не скажу, потому что сама не знаю. У него сегодня и так праздник. Надеюсь, не нажрётся.

Внезапная мысль озаряет меня, пока Элисон доливает чай в стаканчики. Прячу руки в её колючий, но очень тёплый шарф.

- Ты хорошо разбираешься в детском питании?

- Неплохо, - вздыхает. - Готовишься?

- Всё-таки дала сдачи, спасибо. Меня интересует статистика взрослой смертности от поедания растворимых детских каш.

Элисон медленно приподымается со скамейки. В глазах - невероятное изумление, смешанное с восхищением на грани преклонения.

- Вилл, я предполагала, что ты выбьешь десять из десяти. Даже не знаю, как назвать. Можно, я буду сестрой таланта?

Тяну её за руку и усаживаю поближе к себе - даже не оглядываясь по сторонам, хотя в воздухе витает едва уловимый аромат лука.

- Элисон, было бы можно - я б голову потерял. Значит, плохая каша. Всего лишь плохая каша, от которой никто не умер.

- Кто-то, а не никто. Знаешь ли ты, любитель суровой статистики, что некоторые виды привычных нам круп используются в качестве корма для домашних животных - и только для них, потому что такова традиция?

- Элисон, я лох ещё и в кулинарии.... Вернее, очень забывчивый лох. Так увлекаюсь наведением порядка в голове, что совершенно забываю, куда всё разложил. Время выбрасывать старый хлам?

- Именно, Вилл! Именно. Ты чувствуешь?

Я бы сейчас позвонил Пепперони, но, к счастью, он не может говорить. Придётся звонить Лиз и просить её позаботиться о новоиспечённом папеньке. Хотя бы научить его мало-мальским особенностям приготовления быстрорастворимых каш. Умеет ли он обращаться с цельными крупами - даже предположить страшно....

- Не занимайся гиперопекой, - Элисон достаёт из сумки толстую книгу «Диеты на каждый день». - Читать умеет? Там всё написано - точно так же, как и на пакетах с крупами. Боится брать наразвес - пусть боится дальше, если не умеет промывать. Это подарок от Коца. Лично, для будущего тестя.

Глава седьмая

Кузен по душам и не только

После болтовни с Элисон в голове наступает нежданная лёгкость. Я вспоминаю о том, куда действительно нужно пойти. Ведь у хозяев осталась часть моих вещей, а в столицу всё-таки нужно вернуться. 

Хозяйка задумчиво хмыкает в дверях, но впускает. Хозяин, как обычно, поглядывает на меня поверх очков из-за большой газеты.

- А, явился, не запылился. Думали, тебя разнесло северным ветром. Все новости обыскались в поисках достойного некролога.

- Значит, рады видеть, - вздыхаю и отвешиваю поклон хозяйке. - Он ещё здесь?

- Ха! Он ещё здесь! И не один, хоть я строго-настрого запретила....

- Так это пациентки. А может, сёстры?

- Именно! - грудь хозяйки бурно вздымается от возмущения. - Так и сказал - сестра! Признавайся, сколько ещё у него сестёр?

- Это вы у его папаши спросите. А сколько там сидит?

- Подымешься - увидишь, - хозяин аккуратно складывает газету самолётиком и засовывает её в корзину с такими же самолётиками. Хозяйка с невыразимым скепсисом оглядывает мою куртку.

- Такие ветра с равнины - а он налегке! Не говори, что не мёрзнешь. Как можно не замёрзнуть в столь влажном климате?

- Привычка, мадам. И долгие годы тренировок.

Проворно взбегаю вверх по лестнице и стучу в приоткрытую дверь.

- Проктолог не принимает, он в заднице! - орёт Соткинс. Захожу и остолбеневаю на месте. Напротив друг друга сидят Лиз и Тикки.

- Ни шума, ни драки, - беру табурет и сажусь между ними. - Ну что, девчонки? Кто сегодня круче?

Лиз молча пожимает плечами. Тикки косится на Соткинса.

- Вообще-то я зашла проконсультироваться. И даже по предварительной записи. Обязательно было делать это?

- Не знаю, кому что обязательно, а я имею полное право познакомиться со своей сестрой даже на вокзале. Боткинс, если бы ты познакомился со своей сестрой на вокзале, у тебя хватило бы совести приглашать её на кофе в зал ожидания?

- У тебя очень галантный брат, Лиз. И главное, скачет быстрей лошади, которой у него не было отродясь. На свадьбу прискачешь?

- Спрашиваешь тоже! Да я сто лет не гулял на свадьбах у родственников. А Тикки не хочет. За папу стыдно.

- Ничего стыдного! - вскидывается Тикки. - Вы же не подаёте на свадьбах человечину? Вот и не переживайте, мы все равно не придём. Лиз, только не подумайте, что я на вас чем-то обижена. Вы ведь не знали....

- А что я должна была знать, если вы расстались до нашего знакомства?

- Не хотите знать - ну и не надо, всё равно узнаете. Потом не говорите, что не предупреждали. Правда, у Коца есть очень полезное качество - расставаться друзьями. Это значит, что дружить придётся и вам.

- С вами? И с вашим папой?

- Ну, с папой не обязательно. Все уши проныл - подай да подай, соуса не надо. Лиз, я переживаю за одну-единственную тонкость. Верней, эта мелочь должна быть очень толстой, чтобы папа её не прогрыз.

- Вот задача, - поглядываю на задумчивого Соткинса. - И вроде бы есть чем, а захочет ли? Тикки, у твоего ветрогонного предка есть что-то более совершенное, нежели домашняя утварь каменного века?

Тикки печально вздыхает, обмахивается записной книжкой.

- То, чего у него нет, он умудряется доставать самыми немыслимыми способами. Я предупредила, дальше пусть Коц сушит голову. Теперь это его забота. Знаете, как папа возмущался? Все кости необглоданные разбросал по периметру хижины и даже внутреннего двора! Я ему пыталась объяснить всё с рациональной точки зрения, по методу Коца. Затем по методу Боткинса и даже по методу несравненного доктора Соткинса. Поднял такой крик, что в дальней деревне скончался двухсотлетний шаман! И как теперь я с ним буду разговаривать?!

- На языке искусства, - кротко отвечает Лиз. - Представители диких племён - отличные живописцы. Вы видели полотна Наматжиры?

- О! - Тикки даже привстаёт. - Лиз, мы подружимся. Неужели сублимация? Всё, дорогие мои, мне нужно бежать в канцелярский магазин. Школьный набор подойдёт?

- Для начала - да, но лучше гуашь... если ваш отец такой темпераментный. И купите ватман, а лучше белые плотные обои. Недорого стоят, и клеить не надо. Плотный скотч для оклейки окон....

- Поняла, поняла, - Тикки чмокает её в щёку и, радостно стуча каблучками, убегает из импровизированного кабинета.

Соткинс облегчённо вздыхает и наливает себе полный стаканы воды из графина. Затем, поглядев на Лиз, наливает ещё один.

- Мой кузен - твой кузен. Галантности ему не занимать, просто язык острый. Привыкла?

Лиз улыбается, поглядывая на моё невинное выражение лица.

- Хотела рассказать новости о Килбрайте, но появилась Тикки....

- О, Тикки чувствует, когда надо появляться. Рассказывай нам, не стесняйся. Соткинс, ты уже наслышан?

- Так наслышан, аж оглох. От его воплей, когда чистил ему рыло.

- Да, Килбрайту немного влетело, но не это самое интересное. Он подарил мне на память музыкальную шкатулку.

Лиз достаёт из сумочки небольшой розовый плеер с наушниками. Гляжу на Соткинса с полным взаимопониманием.

- И как тебе музыкальные вкусы Килбрайта, Лиз?

- Ну, как вам сказать.... Его предпочтения всегда одинаковы, в разных вариациях. К примеру, раньше он слушал одно, а теперь тоже слушает одно, только другое.

- Понятно. Ну-ка, дай-ка....

Вставляю наушники в уши, включаю плеер и блаженно созерцаю озабоченное лицо Соткинса.

- Ну что там? Изъяснения в несостоявшейся любви? Или чего похуже?

- Как тебе сказать.... У бедняги Килбрайта развилось очередное подострое состояние. Музыкальная клономания. Боюсь, парень зациклится совсем.... 

- Дай мне уши попарить, - Соткинс выхватывает у меня из ушей наушники, вставляет себе и кривится. - Бли-ин, что за лапшемёты это наварганили? Лиз, специально для таких благодарных слушательниц, как ты. Да без проблем, слушай, детка, только не начинай рисовать в своих мечтах необитаемый остров с красивым домиком специально для тебя. Ух ты, там ещё и поныть есть.... До самых до печёнок! Прям вот любовь и кровь, но не его, а твоя, вестимо. Розы и слёзы, но не его, а твои, само собой разумеется. Боткинс, у тебя есть гемоглобительный музон?

- Полно. Приедем в столицу - попробует. Может, Лиз напишет очередной полноцветный натюрморт. Или даже портрет в стиле позднего Модильяни. Лиз, ты какой стиль предпочитаешь?

- По вдохновению. Вы обещали доктору Коцу доставить меня домой.

- Не доставить, а довезти. В целости и сохранности. Соткинс, ты видел? У неё появился румянец! Живи здесь, хозяину и хозяйке - глубокое почтение. Лиз, дорисуешь по дороге, нам пора.