7. Подонок из мыльницы

И снова тебе, Колян.

Больше никогда не проваливайся в люк.

Смотри под ноги.

Image by Maria Zarzhytska

В неодетективах странная хронология, но ляповнет. Эта повесть - продолжение событий в 'Инциденте Яны", рассказанном от лица Элисон Папандопулос (сборник "Тень S")

Глава первая

Мелководье

- Абыр пыс.

- Вау! Давно?

- Угу.

- Понятно. Выздоравливай поскорей.

Руки-ноги целы, голова ясная, аппетит отличный. Даже нос целый, потому что я очень предусмотрительно падал в кучу твёрдого снега - доктор есть доктор. Простреленную скулу надо лечить с первых секунд. Зато теперь у меня есть прекрасная возможность выражаться, как умею. 

Вспоминать приключения весело, и заодно растягивать мышцы лица. Первое время это больно, а потом ещё веселей, - наблюдая, как сосед по палате гримасничает перед зеркалом.

- Грым.

- Боткинс, прекрати надо мной издеваться своим краткословием!

Лохотрони заметно похорошел, - с тех пор, как начал за мной ухаживать с полной ответственностью за домогательства непристойного характера. Каждый день вывозит на прогулку, добросовестно поит молоком и делает вид, что мои памперсы для него проще пареной репы.

- Тпру?

- Боткинс, ты только продукт зря переводишь. Давно пора на унитаз пересаживаться.

- Вау. Кмн.

Благо дело, хоть в туалете можно спрятаться от его усердной заботы. Почитываю газету, не обращая никакого внимания на отчаянные стуки в дверь.

- Боткинс, я уйду от тебя к другому лже-трупу!

- Кмн. Го.

Дожидаюсь, пока он отчалит от двери в своих чугунных тапочках. Аккуратно прицеливаюсь и распахиваю дверь ногой. 

- Боткинс, имей совесть! - хватается за лоб, но, кажется, будет шишка.

- Мей хухо. 

Держась за стенку, неторопливо прошагиваю в палату. Мою походку после травмы сложно назвать шагом. Скорее, скольжение вдоль стены, до двери, а потом до кровати. Изучает мой перевязанный глаз.

- Ты хуже терминатора, Боткинс, - потому что живой. У меня было несколько часов долгожданного покоя, пока ты не решил отойти от наркоза! Местное обезболивание, конечно, крутая штука, но всё-таки....

- Бам.

Молча укладывается на кровать и делает вид, что не замечает моих неловких попыток влезть на свою койку. Медсестра приносит чай и радостно улыбается.

- Ох, доктор Боткинс! К вам столько пациентов, но я даже не знаю, как они вас будут понимать. Вернее, как вы с ними будете разговаривать. Может, вам ещё обезболить?

Грозно смотрю на неё с высоты своего полусогнутого роста. Медленно, очень медленно качаю головой.

- Поняла, поняла, - отступает к дверям. Лохотрони вздыхает и перелистывает страницы газеты. Громко шуршит, поглядывая на меня.

- Цы, - говорю строго. - Я слы.

- Понял. Хочешь, почитаю тебе что-нибудь романтическое?

- Угу. Баба.

- Боткинс! Я ненавижу тебя... Ладно, слушай. «В одно прекрасное утро молодая девушка вышла из дома и встретила не очень молодого юношу. Он шёл ей навстречу походкой вприпры....»

Смотрю на него с выражением глубокой жалости на здоровом глазу. Посмеиваюсь подвижной частью лица.

- ... Девушка была не очень хорошей и даже немного некрасивой. Когда юноша увидел её, то сказал....

- Вау.

- Ну, примерно так. “Он упал ей в ноги не потому, что умер от её красоты, а потому, что споткнулся. Сделал раз, сделал два, отжался и вскочил, как заведённый”. 

- Бзы-ык?

Сминает газету, выкидывает в мусорное ведро.

- Боткинс, я выздоравливаю сегодня же. Ты можешь лежать тут и делать вид, что не разговариваешь. Может, тебе и надо было помолчать. Ты и так наговорил мне по душам. До сих пор в ушах шумит. Разве можно так человеку правду говорить? А печень? А селезёнка? Ты обо мне подумал вообще?!

- Да.

- Так да или нет?

- Нет.

Встаёт, одевается, выходит в коридор и возвращается под руку с медсестрой. 

- Вы сможете за ним ухаживать?

- Не то что смогу - прям вот каждую минуту буду бегать вокруг него, ахать и пританцовывать. Да вы посмотрите на него, посмотрите! Под больницей огромная очередь, все с цветами, конфетами, даже игрушки принесли. 

Лохотрони быстро запрыгивает в спортивные штаны, застёгивает куртку и с благодарным поклоном берёт выписку из рук медсестры.

- А ты, - угрожающе смотрит на меня, - будешь здесь один! В одиночной палате!

- В одноместной, - улыбается медсестра, - вернее, в двухместной, потому что ваша койка освободилась. Для его кузена.

Лохотрони падает в настоящий, неподдельный обморок на кресло. Медсестра заботливо обмахивает его надушенным платочком.

- Апчхи! - приоткрывает глаза. - Покажите. Я всё-таки отец, и должен убедиться, что вы не подсунули мне другого кузена. То есть, сына. Господи, как я устал иметь родичей... .

- Конечно, подсунули. Можете провести тест ДНК, не выходя из палаты.

Без единого слова Лохотрони поднимается и выходит, даже не оглядываясь.

- То-то же, - усмехается Анита, снимая парик. - Он ещё будет мне рассказывать, как выводить из комы супруга. Вилл, только смотри, чтоб он не выдернул себе дыхательный аппарат. 

- Не-не, - говорю как можно строже. Медбратья, усердно пыхтя, завозят в палату каталку с беззвучно дрыхнущим Соткинсом.

- Спрашиваем у него, что снится - даже глазами не водит. Смотрит и плачет. Надежд не очень-то много, разве что случится чудо.

- Случится, - Анита поглаживает растрёпанные волосы Соткинса. - Случилось же чудо с этим вашим... Какой урод... Без году неделя обнаружил себя отцом взрослого сына, и продолжает ломать комедию. А если не он? Лохотрони... . 

- Чиччероне, - перелистываю его газету. Верней, теперь это моя газета - без сказок и перевёртышей на ходу. Можно читать даже одним глазом, пока второй усердно пытается что-то рассмотреть сквозь слой марлевой повязки.

Анита уж очень внимательно смотрит на меня вполоборота.

- Ты не напрягайся, у тебя же травма головы. 

- А я и не напрягамс, - выговариваю с акцентом Рейгана. Она страшно стесняется своей новой стрижки. Рыжая и короткая, вместо роскошной блондинистой шевелюры. После того, как Соткинс оказался в том же положении, что и я, у неё начали выпадать и седеть волосы.

Правда, мне больше повезло - я могу ходить и даже немного разговаривать. А моего кузена вырубило в кому после взрыва газового баллона в квартире Элисон. Чертовы баллоны. Городские власти постоянно клянутся, что не будут их устанавливать даже в социальном жилье, но воз и ныне там.

А я бы запретил Элисон там жить вообще, но кто такой я... .

- Послушай, - Анита долго вглядывается в зеркальце, пытаясь расправить свалявшиеся волосы. - Я не обвиняю твою... подругу. Ей повезло, она была в другой комнате, когда баллон взорвался. 

И молчит. Вот обожаю эту женскую многозначительность. Особенно, когда моя челюсть практически полностью неподвижна.

- Нумс, - киваю, аккуратно вырезая из газеты фото в разделе "Точка культуры".

- С её друзьями такие вещи - как стакан лимонада. 

То есть, со мной. И она не знает про наш случай с Касей на островах. Или делает вид.

Кажется, пора лечить ещё и паранойю. А Элисон за это не возьмется, она только психолог.

- Её подруга на красной тачке... . Ты знаешь её?

Пожимаю плечами. Если бы она спросила про друга на красной тачке, я бы спросил первым.

- Я же говорю, не напрягайся, - Анита неторопливо наводит четкий малиновый контур на губе. И так сидит, очень пристально созерцая результат. Теперь я верю, что в салоне красоты можно просидеть четыре часа.

И напрягает меня она, между прочим. Теперь я должен думать, что с Элисон.

- А у твоей гречанки всё неплохо. Её быстренько перевезли в другое жильё.

Да она просто ревнует Соткинса. Жутко ревнует, как я сразу не догадался.

- Мдамс, - киваю как можно плотоядней, с самым что ни на есть мечтательным выражением лица. На самом деле мне хочется кого-то удушить. И даже диван во френд-зоне перестал расслаблять мою горящую пятую точку. Я не устал к ней подкатывать, просто взял рассрочку.

Эминем отчаянно сочувствует мне в оба наушника.

- Вилл, это серьёзно. Вытащить пулю - одно дело, а залечить последствия сотрясения?

- Злч, - вздыхаю. Поправляет одеяло Соткинсу и выходит из палаты.

Глава вторая

Кто кого увидел

 Увидеть Хетти в своей палате - настоящее счастье. Конечно, я был бы намного счастливей, если бы в палату зашла Кася, - но сейчас мне категорически противопоказаны сильные волнения. Матч-реванш мы ещё с ней успеем сыграть. А светлые косы Хетти, заплетенные в бубен, меня умиляют. Не меньше распущенных волос, в которых она прячется от Чиполлино. 

- Вилл, я привезла тебе большой пакет леденцов. Мятные, холодные. У тебя десна совсем распухла, и может быть заражение. Ты рот полоскаешь?

- Угу. Брр.

- Послушай, я тут ненадолго. Сказать что-то важное и уехать по делам. То есть по учёбе, неважно. Так вот. Помнишь ту женщину из парикмахерской?

- Ну?

- Это была моя мама. Всё, выздоравливай, Вилл. 

Тычу пальцем на улицу. Так отчаянно, словно там туалет. Глаза Хетти мгновенно вспыхивают, как у кошки. Быстро вывозит меня из палаты по коридору через боковой вход. У стойки медсестры никого нет. Хетти ускоряет шаг почти до бега...

Нас обдаёт непривычным теплом. Хетти бежит ещё быстрее. Пересекает ворота больницы и вкатывает меня в телефонную будку. Смотрю с раскрытым ртом через окно будки на пламя, полыхающее в окнах третьего этажа.

- Платок, - выговариваю чётко. Хетти стирает слюну с моих губ.

- Доктор Боткинс, я хороший отоларинголог?

- Да. Звони.

Быстро набирает номер по моей телефонной книжке.

- Дорогой папа, - выговаривает с предельной чёткостью, - если ты ещё раз попробуешь сделать из меня сыр, я сделаю из тебя котлету на кости. Кто это? Вилл. Разве ты не узнал?

Кладёт трубку и удовлетворённо смотрит на полицейские машины, наполняющие район.

- Быстро. Даже непривычно. Идёмте, нам некуда спешить.

- Куда?

- Хоть бы куда, лишь бы нам не задавали глупых вопросов.

Отлично. Отлично, просто замечательно. Мои друзья решили сделать из меня полного, полнейшего, идеальнейшего в мире идиота. Ну, или их всех с утра покусали зомби. Вот как меня сейчас.

Взять хотя бы Хетти. Я всегда подозревал, что у этих норвежцев проблемы с головой - да, да, самые настоящие генетические последствия хронического воздействия низких температур. На её глазах только что загорелась палата, в которой остался мой кузен.

Только что. Или тогда, когда мы выбегали из больницы?

Окей, я под анальгетиками. Успокоительными, нейролептиками, - что ещё там нужно, чтобы мои ганглии не устраивали нервам электрошок? Мне стало жарко вдруг, нипочему. И, если я сейчас об этом не подумаю... .

Хетти везёт меня по тенистым аллеям до перекрёстка с такой же телефонной будкой. Осторожно стучит в занавешенную дверь.

- Он там заснул. От страха. Знаете, что было, доктор Боткинс? Мы сидели у мистера Уиттинга и пили чай с булочками. Всё, как обычно, беседовали. А потом....

Ещё раз стучит в телефонную будку. Оттуда раздаётся громкий храп.

- А потом этот старый клоун ворвался к нам с криками о помощи.

- Ага...

- Вот-вот. Упал на порог и начал колотить ногами о ступеньки. О ступеньки дома викария! Мистер Уиттинг даже калошу взял, чтобы хорошенько угостить его. А он начал рассказывать такое, отчего даже у миссис Уиттинг встали волосы дыбом. Вы представляете себе растрёпанную миссис Уиттинг?

- Неа...

- И тем не менее, она взяла вторую калошу и большой чайник. А клоун поднимает голову, показывает нам всем шишку, смотрит очень жалобно и говорит: «Вилл Боткинс попал в будуар. Там очень плохая водка». И упал замертво. 

- Ух ты... Я его тыц?

- Нет, всё как раз наоборот. Мистер Уиттинг сразу отправил меня к вам с пакетом мятных леденцов. Я прихожу, а медсестры нет. Вообще нет на посту, понимаете?

- Неа.... Была....

- Была, да сплыла. Доктор Боткинс, вы сейчас не вспоминайте, что там было. Вам нельзя перенапрягаться. Сейчас подъедет мистер Уиттинг, и мы вместе попробуем уговорить этого клоуна выйти из будки.

У неё замечательное деловое личико, - особенно, когда она не красит ресницы. И эти светлые косы, всегда заплетенные так, чтобы её не-парень ревновал к прохожим.

- Хетти.... ты кому звонила?

- Вашему папе, то есть отцу. Вот номер. Вы что, забыли?

Показывает мне мой телефон со списком вызовов на экране. Так и знал. Чиполлино опять её развёл, - то есть, мы с ним немного сговорились. Это был такой план... . И вот, всё пошло насмарку из-за какой-то медсестры в туалете.

- Хетти, ну мы же не в Норве... .

Только сейчас осознаю, что говорить я уже могу, - то есть, язык разнемел. А это значит, что моя челюсть вот-вот разболится так, что даже Лохотрони не найдёт, чем меня вырубить.

У неё был случай, вот совсем недавно. Чиполлино вместе с отцом и братьями буквально затаскивали её в свою машину. Хетти не хотела лечить зуб, потому что боялась, что его вырвут. Зуб вырвали, это случилось с ней впервые. Она плакала одна, в полутёмном коридоре, а Чиполлино сидел у лифта и целых десять минут не подходил к ней. А потом всё-таки решился... .

Мой папа... . Если бы к стоматологу меня водил папа, я никогда бы не сидел на подоконнике в полутёмном коридоре, болтая ногами, пока мама натягивает на меня комбинезон, похожий на скафандр космонавта.

- Хетти, где Соткинс?

- Ах, это. Анита увезла его следом за нами. А что?

- Нет, ничего. Больше не надо звонить. 

- А он больше трубку не возьмёт. 

Она победоносно колотит ногой в дверь будки. Чиччероне изнутри что-то жалобно бормочет. У Хетти такое лицо, будто она собирается кинуть в неё гранату - вот просто ни на секунду не отступит.

- Хетти, послушай, - несмело дёргаю её за рукав, - это была дурацкая идея. Хоть как-то помирить вас. Он понял, что ты поставила его номер на автосброс. И мы решили придумать этот трюк с моим отцом.... .

- Будто бы ты стесняешься ему позвонить, и всё такое, - Хетти оставила в покое дверь и очень пристально вглядывалась в щель между занавесок. - Извини за фантасмагно... фантасмагорию, или как там у вас говорят? Теперь я окончательно опозорилась перед семейкой Папандопулос. Кстати, ты знаешь, что все они - Папандопулосы? 

- Да хоть Ягеллончики, - я уже выговариваю с трудом от боли, поэтому очередь колотить в двери будки остаётся за мной. 

- Так нельзя, доктор Боткинс.

И это девушка, которая секунду назад была готова угробить свой финский ботинок. 

- Позор перед семьей - это когда ты ведешь себя, как собака. Всё остальное - фигня, Хетти.

Она отворачивается, но я успеваю заметить, как в глазах её блеснули слёзы. 

- Хетти, это ваше дело. Просто не ходи по тем же улицам со своими парнями.

- А я и не хожу по тем же улицам со своими парнями! - выкрикивает Хетти, ударяя кулаком по стеклу будки. - Это он ходит по тем же улицам со своими парнями!

Будка издает судорожные бульканья. Аккуратно вытираю отпечаток руки Хетти с целёхонького стекла. Пожалуй, закажу себе такое же в рабочий кабинет.

- Я не знаю, что он там выдумал, этот ваш незаменимый ингредиент для пиццы. Одно знаю - он не имеет никакого права высказываться так о тех, кого даже не видел. Я была в этой больнице не раз, они хорошие, добрые и весёлые люди. А те, которые пьют плохую водку - совсем другие. Вот как он.

Хетти судорожно ищет шнур от телефонного аппарата, но это же Англия... .

- Из-за них моей мамы не стало. Поэтому клоун боится выйти из костюмерной. Думает, что я начну колотить его ногами. А я начну. 

В будке раздаются судорожные рыдания. Стучу по стеклу так, как понимает только он. Трагикомедия сразу же прекращается.

Хетти вынимает из кармана звонящий телефон и включает громкую связь.

- Послушайте, - Чиччероне тихо говорит, но прохожие уже оборачиваются. - Вы ведь не думали, что так получится? А я думал. Я знал. Я чувствовал всеми фибрами души! Только не мог понять, что происходит. Если бы не ляпсусы этого .... этого.... Хетти, не показывай его мне даже на понюшку табаку! Он достаёт меня до глубины души, - даже когда смотрит одним глазом. Он остался без отца, только что! Сразу без двух отцов, потому что я ходил за ним, как за сыном родным....

- А то, что ваш родной сын чуть не погиб опять - вас не волнует?

Выглядывает из будки с ошалелым видом. Напротив уже стоит чья-то машина с полуспущенным стеклом. Кажется, они включили рэп... .

- Хетти Магнуссон, я тебя хорошо запомнил. Очень хорошо, а ещё лучше я помню девушку своего сына, которая родила ему сына. И сына своего тоже помню. То, что привезли в палату, не было моим сыном, а то, что его привезло - не было моей будущей невесткой. Они так и не успели пожениться, Хетти!

Садится на порог будки и рыдает, раскачиваясь из стороны в сторону. Чиполлино уже наяривает мне, но я единственной смс-кой велю ему заткнуться.

Хетти садится рядом с Чиччероне. Вот гад... . Даже у Чиполлино нет таких скиллов. 

- Боткинс, ты же видишь одним глазом, а я - двумя! Всю больницу обошёл, пока тебя нянчил. И даже не упал ни разу, ни под одним столом! А ты мне лбом по дверям туалета стукнул...

- Хватит врать, старый пьяница, - выговариваю с расстановкой, - что было, то было. Почему сгорел третий этаж?

- Потому что я чуть не спалился, когда бежал мимо дома отца Брауна с криком «Занесите меня в Красную Книгу!». Боткинс, я готов слушать проповеди самого разного толка с утра до ночи. Всё равно ничего не пойму, кроме того, что сам вычитаю. Ты же меня знаешь, Боткинс. Я неисправим! Давайте хотя бы вызовем такси. Я честно пытался сделать это четверть часа.

Поднимаюсь с коляски, делаю благородный жест. С видом величайшего облегчения усаживается и накрывает ноги пледом.

 

Глава третья

Громкоговоритель на поясе

Везти в очередной раз приболевшего Чиччероне туда, где ему точно помогут - гуманно и даже весело. Хетти толкает коляску справа, я - слева, насвистывая мотивы отъявленных народных танцев.

- Ваша ... хм... девушка-друг, Боткинс, - произносит с необычайной важностью, сдвигая очки на нос, - объяснила, что у меня истерия. А теперь вы, как врач в отсутствие кузена, объясните, где у меня матка. 

- Я знаю, что его вылечит, - вздыхает Хетти, убирая камешек из-под колёс. - Салат из клевера.

- Быкобраз?

- Гляжу, Боткинс, - медленно, с расстановкой выговаривает пациент, - что регулярное общение с моей драгоценной дочерью пошло тебе исключительно на пользу. Правда, моя Лиз настолько реалистка, что совсем не умеет рисовать фантастических животных. Научишь?

- Сам научишь. Позируй.

Хетти останавливается, достаёт из сумки бутылку с водой и тычет в его приоткрытый от удивления рот.

- Отпаивайтесь. И почаще думайте о том, что у кого болит. Люди вам не трупы.

- Застрелила, - Чиччероне безжизненно свешивает голову на грудь. Хетти достаёт из сумки ещё одну бутылку - покрупней и пустую.

- Это пристрелка. Планирую соорудить для вас воротник, а у него края могут быть острые. 

- Закономерно, - вздыхает Чиччероне, обмахиваясь журналом "Наука и культура" за год смерти Брежнева. - Случайные встречи с парнями из пиццерии никогда не заканчиваются "Колой". Я бы научил вас изъясняться с ними языком панельных дискуссий, но вы, кажется, превзошли меня в con catedra.

Хетти будто бы и не слышит. Прицельно швыряет бутылку в мусорный бак, отчего крышка превращается в пропеллер. 

- Вот видите. А ещё пренебрегаете регулярными тренировками слуха. Как же вы собираетесь слышать людей? Не слушать, а слышать?

- Прекрати читать мне нотации, строгая добрая девочка! Мне хватает нотаций от Лиз! Видите ли, я плохо разбираюсь в тонкостях изобразительного искусства. Не могу отличить Рембрандта от ван Рейна, а картины Дали вызывают у меня стойкое желание приложиться к бокалу. Нелегко, знаете ли, воспитывать детей, растущих в столь разных от меня странах. Удивительно, что они вообще собрались. 

Иногда мне кажется, что он и меня зачал. Ведь у них с мамой - никаких отношений.

- Ну-ну, - посмеиваюсь криво. - Слепок в резекторской. 

Это было лучшее, что сделал Чиччероне за время встречи со своими детьми - заказал им свою предсмертную маску для надгробия на Пер-Лашез. 

- Между прочим, Лиз недавно соорудила коллаж из обрезков металла. Вот это я понимаю.

- Страшно представить себе девушку, которая не умеет рисовать ничего больше, кроме черепов и костей, - Хетти опасливо оглядывается. - Доктор Боткинс, может, не будем везти его к мистеру Уиттингу? Вдруг он наговорит такого, из-за чего булочки зачерствеют прямо на столе?

- Дрожжами пойдут. Везём, Уиттинги не такое видали.

Мрачное послебольничное настроение понемногу сменяется хандрой, и, чем дальше, тем жёстче. Верить в то, что Соткинс жив, я не перестал - даже если он давно на том свете. Хетти невольно заставила меня вспомнить о том, чего вспоминать не хочется. О том, куда не хочу возвращаться. Есть места, где все правильные решения разбиваются о парадоксы человеческой злобы....

Миссис Уиттинг стоит у поворота на большую извилистую улицу с отвесной стеной слева, над которой возвышаются густые деревья городского парка. Хетти машет ей рукой.

- Добежал всё-таки, - вздыхает миссис Уиттинг, строго глядя на виноватое лицо Чиччероне. - Звонила в больницу, жертв нет. При таком-то пламени, надо же! А это значит, что поджигатели охотились, как минимум, на Вилла Боткинса....

- ... и, как максимум, на Хетти Магнуссон. 

А это уже я со своими версиями. Уиттинги - милые старички, но мне почему-то всегда удаётся их вывести из себя. 

- Вот и выясним, - миссис Уиттинг перехватывает у нас коляску и яростно толкает её по тряской тропинке. - Подумать только, некому расчистить дорожку от камней в центре города! Будто ждут, что мистер Уиттинг, с его больными суставами, всё бросит и возьмёт лопату!

- Жил бы кузен - расчистили бы. Вам впору булочную открывать.

- Ага, как же.... Начитаешься колонки «Происшествия» - сразу перехочется. В нашем городе тенденция к открытию заведений регулярно сменяется тенденцией закрытия. А погода, и вправду, не зимняя. Того и гляди, ледники таять начнут раньше времени....

Хетти обеспокоенно поглядывает на телефон. Неужто этот идиот не угомонился? Была бы Элисон где-то рядом - я бы уже отправил его к ней под дулом его же пистолета, но, кажется, они терпеть друг друга не могут.

- Кредитный инспектор?

- Очень дальние родственники. Месяцами не вспоминают, а потом вдруг, ни с того, ни с сего - бац! И как будто специально говорят на очень северном наречии, которое мне в уши не лезет. 

- Угу, провода заледенели в холодильнике. Разговаривай с ними на китайском. Умеешь?

- Нет... - Хетти растерянно смотрит в моё серьёзное лицо. - Мне говорили, что это самый сложный язык. Легче прочитать слово из двадцати букв, чем один маленький иероглиф.

- Знаю одну девушку, которая прочитает и даже научит. И только в этом случае, мой вечный пациент, я научу твою дочь рисовать фантастических животных.

Лохотрони поднимает на меня взгляд, полный ужаса. Мимо него неторопливо проезжает серебисто-серый "Бентли", столь же мягко заворачивая за угол. 

- Лиз? Моя Лиз?! Умеет читать иероглифы вслух?!

- Не вслух, а с переводом. Я тоже умею. А теперь, Хетти, тренируем диалоги с дальними родственниками. Что предпочитаешь - словарь Бронксхауза или разговорник Некрона?

- Как просто, - вздыхает Хетти. - Наверное, придётся переехать на юг страны, чтобы провода хоть немного подтаяли....

Глава четвёртая

Немного ретроспективы

С нашим приближением мистер Уиттинг замедляет ход метлы. Садовые дорожки посыпаны гравием, а камни уложены в замысловатые композиции между вечнозелёных деревьев. У них даже цвет разный, словно их долгое время собирали в коллекцию. Миссис Уиттинг восхищённо переглядывается со мной и Хетти.

- А говорят, старость не радость. Целыми днями возится и даже не ворчит. Вы только посмотрите!

Хетти осторожно ступает вдоль композиций, то и дело замирая в безмолвном восторге. В кустах за выбеленным забором раздаётся еле слышный шорох. Правда, Хетти его почему-то не слышит, полностью увлечённая строгой красотой сада Уиттингов.

Тихо подхожу к забору. Меж ветвей просовывается белый платок.

- Уйди, Робин Гуд, - шиплю, как змей. - Мало тебе императорской дочери?

- Нет никакой императорской дочери! - шепчет Чиполлино. - А где кнут?

- Какой ещё кнут? У тебя от пряников сахар подскочил, что ли?

- Да что ж вам всё объяснять про вас надо, а? Кнут! С топором!

Я предполагал, что он латентный садомазохист, но не решался поговорить об этом с Элисон.

- Конь педальный с вилкой. Хочешь, скажу ей, что ты пришёл. Мы как раз собрались пить чай, и у тебя есть шанс хорошенько прогреть рожу. 

Чиполлино на всякий случай надвигает на свой лошадиный нос круглые зеркальные очки асфальтового цвета. Его тёмно-пепельная грива почти слилась с кустом самшита.

- Я пью чай только с культурными девушками из китайского ресторана. Культуристки, громящие телефонные будки, вызывают у меня исключительно научный интерес. Ты же помнишь, я френолог, а она - нет. 

- Нефролог. У неё сегодня нет настроения отбивать тебе почки. Лучше принеси хорошего обезболивающего, иначе и я что-нибудь разгромлю. Да хотя бы твой контейнер с пиццей. 

Чиполлино с глубочайшим пониманием уставляется в мои, вероятно, красные глаза.

- М-м, так ты голоден. Нет проблем. И аптека рядом. Ещё минута пыток, и я вернусь. Весь город трещит, что у Хетти Магнуссон завёлся жених. Кто он?

- Понятия не имею. Меня сегодня не выписали из больницы. Жених завёлся, говоришь? Ещё и с топором... . Надо же как-то делить стороны улицы, да хоть бы и асфальт прорубить. Говорят, какой-то коп снова упал в люк.

- Это не я. Для меня они все кнуты рогатые. Желудок, я ему тестом залеплю глаза, пока он спать будет. Если я чего-то захотел - это серьёзно! Ты меня первый день знаешь? Я в приходскую больницу пиццу развозил, потому что Пиноккио, чтоб им ботинки слева направо не обуть, подрались из-за велосипеда. А подрались потому, что заказ был в женское отделение, сам понимаешь....

Он явно вознамерился издеваться надо мной до полудня. Придётся звать Хетти, но тогда в аптеку впору бежать мне.

- Можно подумать, в приходской больнице кого-то допустили бы до женского отделения.

- Не допустили бы, но через окошко можно. Погода хорошая! Девочки есть хотят, выздоравливать. Я пиццу подвожу, а они как раз переодеваются за шторкой. Только не смотри на меня так, я ни-ни! Скромно так стою, глаза опустил, а уши куда деть? И вдруг слышу историю, от которой меня как ножом по сердцу.... Чуть не умер. Желудок, скажи ей, что я лучше кнута!

Чья-то рука осторожно трогает меня за плечо. Чиполлино тотчас же исчезает, - будто растворяется меж густых ветвей. Лицо мистера Уиттинга серьёзней, чем всегда, но без единого следа укоризны.

- Твой пациент срочно хочет видеть тебя.

Хетти подкатывает коляску с Чиччероне. На его лице - самая настоящая, неподдельная тревога, которую он плохо пытается скрыть невероятными усилиями.

- Звонила мать.... Моя жена попала в больницу. Вилл...

- Можешь не беспокоиться. Идём. Хетти, побудь с Уиттингами, но, очень тебя прошу, не выходи во двор. Пока что....

Может, я и свалюсь по дороге, но странная эйфория пока что держит на обеих ногах. Давненько я хотел повидать это семейство, причем в сборе. Оливия Пайпер, или, как мы её называли, тётя Олли, была одной из донатесс нашей больницы в Аргентине. А вернее, крупным инвестором, интересы которой мы, как всегда, недоучли.

Она всегда появлялась в нашей жизни с искусно разыгранной, словно по нотам, истерикой. Эта драма была столь же правдоподобна, сколь бесценны её сумки из эко-кожи, которые она перекупала на аукционе Сотбис у известных персон. Ей всегда хотелось знать, в чём я хожу на обед, и нет ли пятен на моем новом докторском костюме. 

Она не выносила пятен, возникающих непонятно откуда - пусть даже из морга.

Евгения была всего лишь её подопечной, но какой... . Эва. Её почитали за то, что она говорила идиотские вещи с глупой, напыщенной основательностью. Ничего особенного.

И вот, Чиччероне, после - или вместо? - неудачной женитьбы на Эвксинтии Папандопулос, объявляет своей женой Эву Рибейру, консультанта по генетической экспертизе в мультинациональных сообществах. В её визитке было ещё что-то, но даже я не смог этого выговорить, не то что запомнить. 

Одно её появление приводило меня в состояние глухой ярости, а потом, по ночам, мне снились кошмары, которые нельзя назвать обычными кошмарами. Мной буквально овладевало нечто, и не отпускало, пока я не начинал молиться... .

Не знаю, что Чиччероне влекло к ней, кроме материнского веления, - но он был с Эвой исключительно нежен и внимателен. Сидел с нею на лавке под цветущими вишнями, склоняясь так, как не склонялся ни к одной женщине. Говорили, она великолепный повар. 

А она, и вправду, почти постоянно ходила в фартуке. И в халате, как у буфетчицы.

Приходская больница - небольшое ухоженное здание в окружении безлистого сада - встречает нас тишиной, перемежаемой негромким пением птиц. Окна первого этажа приоткрыты, вероятно, на проветривание. Лохотрони неловко встаёт с коляски, опираясь на мою руку.

- Боткинс, я не знаю, что случилось....

- А я догадываюсь, и это к лучшему.

Чиполлино уже сидит на лавке под платанами. Рядом - контейнер с пиццей, на коленях - огромный бумажный пакет из аптеки.

- Ах, вот оно что, - неодобрительно кивает Чиччероне. Чиполлино, будто и не слыша его, вручает мне аптечный пакет и заговорщически подмигивает.

- На твоем месте я бы хорошенько пообедал.

- А мы как раз и собираемся, - усаживаюсь на лавку и закатываю рукав. - Всё, как в пособиях по борьбе с организованной преступностью на переменах. Угощайтесь, док.

Чиччероне подозрительно принюхивается к коробке с пиццей, но похмельный голод берёт своё. Чиполлино вручает ему отдельную коробку, а мне тычет под нос свой телефон.

- Здесь её сообщения, и я всерьёз начинаю думать, что в них зашифрованы древние проклятия викингов. Имею в виду, что мне указали на моё личное пространство. И, знаешь, мне там очень даже ничего, если бы не одна заковыка. Не помню, куда положил свой глаз, а мне пытаются вернуть ухо. Вот и все дела. Бай-бай, консилиум.

Он укатывает так же стремительно, как и сворачивает контейнер. У него тайминг, а у меня его сегодня как будто нет. И Чиччероне явно не спешит подступаться к больничной койке своей благоверной. Он прямо-таки упивается беконом с оливками, от которых у него, по плану, должно скрутить подсветку на кишках. 

А солнце как будто на моей стороне. Оно сегодня расщедрилось на добрую сотню пенни.

- Я так устал, Боткинс, - вздыхает Лохотрони. - Я так устал... .

Медсестра в идеально накрахмаленном чепце встречает нас молчаливым, понимающим взглядом. Проводит в палату с недавно выкрашенной в белое дверью и аккуратно затворяет её за нами.

На кровати лежит женщина, которую я ещё недавно видеть не мог без нарастающего чувства гнева. Что меня убивало в ней? И главное, за что? Я тщетно пытался понять её непробиваемую, неповоротливую, но убийственно стремительную логику действий на опережение того, что она считала опасностью для себя. Я не видел ни явных, ни скрытых причин, которые могли бы толкнуть вполне обычную женщину на поведение ядовитой змеи....

Даже те причины, которые я предполагал мотивами её действий, не были исчерпывающими. Ограниченный здравый смысл может ориентироваться на обстоятельства, которые постоянно меняются и требуют приспособления. 

Однако, яростная болезненность реакций Эвы Рибейры не укладывалась даже в мои знания о неадекватах. Выглядеть броненосцем и даже быть им в женском обличье можно с умом и тонким расчётом. Броненосцу вообще нет смысла остро реагировать на воображаемую опасность....

А теперь эта женщина лежит на кровати, будто расплывшаяся гора перемёрзлой земли, собранной откуда-то с дальних полярных островов. Лежит неподвижно и тихо, монотонно стонет.

- Апоплексический? - тихо спрашиваю у Чиччероне.

- Не знаю, - смотрит на меня растерянно. - Боткинс, если б я знал, чем объяснить её состояния.... Поговори с ней. Она не ответит, но ты поговори.

Он придвигает мне табурет. Задумчиво разглядываю его несколько секунд, под недоуменным взглядом Чиччероне. Сажусь и беру пациентку за неожиданно горячую руку. 

- Я видел место, где вы были человеком, - говорю тихо, но так, чтобы она могла разобрать мои слова. - Видел в своём воображении буквально на несколько секунд. И поразился перемене вашего образа. Вы словно просияли на какой-то миг. Вы улыбались, ваше лицо были живым, а глаза - светлыми. А потом настал мрак, и я понял, отчего вы стали такой. Я понял, как вы стали такой, и зачем.

Монотонный стон затихает. Эва приоткрывает левый глаз, но как-то странно - будто её зрачок упирается во внешний угол. на потемневшей коже лица, в солнечных пятнах, трепещут мышцы.

- Я вам не нравлюсь, - говорю всё так же спокойно, - я очень вам не нравлюсь, и вы сами не можете объяснить себе, почему. Впрочем, и я не могу, и не испытываю в том нужды. Важно то, что чувствуете вы. Хотя, у меня возникает стойкое ощущение выкраденной кем-то души. Вашей души, которую вы пытаетесь отвоевать с упорной, слепой яростью человека, пережившего немыслимый кошмар. 

Она улыбается, почему-то. Краешком губ, сквозь которые видно зубы, не намеренные кусаться. Впрочем, я всегда готов отдёрнуть руку.

Чиччероне отдёргивает мою руку, которой я потянулся за карточкой её назначений. Глядит то на меня, то на неё в невыразимом изумлении.

- Боткинс.... моя голова сейчас лопнет....

- Не лопнет. 

Наклоняюсь к нему и снижаю голос до свистящего, змеиного шёпота:

- Твоя жена с регулярным, повторяющимся упорством пилит ножки табуретки, на которой сидит. Из раза в раз, будто кто-то дёргает её за ниточки. С одной стороны, с другой стороны. А она послушно пилит, не видя и не слыша ничего, кроме бессознательного. Личного бессознательного, Лохотрони. Память предков тут ни при чём. 

Эва медленно шевелит ногами. Её тело сейчас похоже на огромный пудинг, отчего-то не теряющий формы. 

- Дорогая, у меня к тебе дело, - каким-то стонущим, воркочущим голосом выговаривает над ней Чиччероне. - Пришёл доктор, и ему нужно уточнить кое-что. Ты не могла бы открыть глаза?

Она открывает их, но уставляется на муху, ползающую вдоль потолка - так, будто намерена загипнотизировать её даже от шевеления лапками. 

- И знаете, что самое интересное? - продолжаю, наклоняясь к её уху. - Я даже вашу свекровь в этот момент уважаю. Она пыталась помочь вам, чем могла, и как могла. Думала, это сделает вас сильнее, научит обороняться. Единственное, чего она не могла видеть - силы того, что прячется внутри вас, как бы вы ни старались. И в этом я могу вас понять. 

Пациентка закрывает глаза и приоткрывает левый, глядя перед собой.

- Я видел тёмные стороны разных народов. И ваша тёмная сторона оказалась для меня особенно болезненной. Такой болезненной, что я избегал даже думать о ней. Постоянно натыкался на острейшие углы неразрешимых, многовековых противоречий. Потому что на себе прочувствовал, за что вас ненавидят, - и за что ненавидят тех, кто вас уничтожал. Как вы думаете, я себя могу ощущать?

Пациентка медленно, тяжело разводит руками.

- Не знаете.... Откуда вам знать. Вы с одной стороны, кто-то с другой стороны. А есть люди, которые оказываются не между двух, а между нескольких огней. А это подарок небес. Я благодарен Богу за то, что могу лечить, а не отстреливаться. 

Лохотрони падает лицом на мои колени, тихо всхлипывает.

- Боткинс, я понял. О, я понял! Я буду заботиться о ней, чего бы мне это ни стоило. Я устроил её к Аврамяну, это их общая беда. Мой долг, я найду в себе силы.... 

- Чувство долга рано или поздно вынудит тебя ненавидеть её. Постарайся понять. Загляни в глаза всем. Вслушайся в звуки, которые вызывали у тебя непонятную злость и отторжение. Может, услышишь то, что слышал я. Загляни по ту сторону стены.

Мерное дыхание пациентки едва вынуждает поверить, что она уснула. Чиччероне прислушивается, облегчённо вздыхает и кивает на дверь.

- Ты беги к Уиттингам, я посижу с ней. Матери привет передать?

Я аж останавливаюсь на пороге. Воспоминание об Оливии всегда такое.

- Обязательно.

Глава четвёртая

Эбонитовая палочка

Когда бежишь по двору тихой приходской больницы, поневоле чувствуешь себя неуютно. Под ногами трещит едва подмёрзший лёд луж, брызги летят от кроссовок и на кроссовки. Едва добежав до калитки, торможу с разгона, будто на длинном катке.

У калитки сидит сгорбленная, тощая фигура с обрывками седоватых волос на крупной голове, в белом застиранном халате. Среди выщербленных плит дорожки валяются осколки чёрной статуэтки.

- Не могу собрать, - бормочет, сгорбленный, - не могу собрать....

Приседаю рядом, осторожно трогаю его за плечо.

- Так вот ты где, доктор Аврамян.... Мог ещё позже появиться? Дождаться, пока я стану окончательным циником?

- У тебя бочка тёплая, не станешь, - поднимает печальные глаза. - Объясни, в чём парадокс. Кожные высыпания знаю наизусть, а с простым житейским пазлом справиться не могу....

Оглядываю его с головы до пят, затем с пят до головы.

- Встань-ка в полный рост. Не стесняйся. 

Неохотно поднимается, одёргивает смятый халат. Ему за сорок, - а может, и за пятьдесят. У таких, как он, возраста нет. Однако, в Аргентине он выглядел куда солиднее, со стаканом фреша и пристальным взглядом праймера. 

- Где твоя жировая прослойка? - спрашиваю строго. - Где твоя здоровая жировая прослойка, толоконный лоб?

Мы обнимаемся. Он отступает на пару шагов и, опустив голову, топчется на месте. И это мой бывший самоуверенный коллега? Ну и рвануло....

- Порозовела, - вздыхает. - Пришлось похудеть.

- Ай-ай-ай, - вздыхаю сочувственно, - порозовела. Значит, в твоём представлении жировая прослойка должна быть идеально белой. Тебя к моим соседям в гости свозить?

- Был уже. Вкусная. Так и не понял, как эти ваши латвийцы кормят кабана, но прослойка отличная. А моя не такая! Работы много. Да и у тебя, гляжу ... туда-сюда, с одной девчонкой, с другой... и все сёстры. Даже маму себе завёл.

- С одной скучно, - бормочу, разглядывая его подлые армянские глазёнки. Вазген-Кожвен. Из Аргентины целиком может улизнуть только Вазген. И дохнуть в Англии, как последний плут.

- С одной мамой не может быть скучно. А про твою сестру и так вся больница сплетничает. Да вон идёт, смотри. Я-то думал, хоть здесь жиру не наберётся....

Смотрю за калитку и без всякого удивления вижу Хетти под руку с Чиполлино, который тащит за собой небольшую тележку с пиццей. Лицо Вазгена блаженно расплывается, аж глаза становятся, как две оливки. Он обожает прибедняться и худеть. 

Хетти останавливается и торжественно вручает ему с тележки аж три коробки. Чиполлино чёркает в чековой книжке дрожащей рукой.

- А как же кнут? - спрашиваю ласково. Хэтти шумно вытирает нос рукавом.

- Мой брат не имеет привычки объясняться. Тем более, кнутом, но если надо... .

Лицо Чиполлино вспыхивает гневом, аж губы синеют. Он и так похож на ярмарочного лоха, когда ревнует, а теперь ещё и на брокколи. Самый настоящий овощ из мульта. 

 - Всю дорогу не могу выяснить, насколько он ей двоюродный. А ты, Боткинс, упал на дурачка, и поделом тебе. Я всю эту вашу мафию рогатую насквозь вижу. Извините, доктор Аврамян. Кола, пепси, фанта, спрайт - холодные.

- Три, - вздыхает Вазген. - И эту девушку мне на практику отпусти, пожалуйста. Иначе этот мальчик придумает, как распилить ножные браслеты. Здесь неплохо измеряют уровень глютена в крови. Например, я от него худею. Мне категорически нельзя толстеть, у меня сердце. 

- А у моего однокурсника весеннее обострение ревности, - кивает Хэтти на Чиполлино. - И склонность к нарушению весьма четко оговоренных границ. Доктор Аврамян, у вас нет необходимости спрашивать разрешения Бенито. Вообще.

- Да, понимаю, царь Тигран давно умер, - Вазген нежно греет руки на коробках с пиццей, затем нехотя отдает их мимо проходящей медсестре. Чиполлино с демонстративной любезностью тащит ей до холла три бутылки отравы, а я покупаю у Хэтти ещё три.

- Нет у меня глютена, - сообщает Чиполлино, размахивая бланком анализов и победоносно глядя не Хэтти. - А прыщи от нервов. Потому что я очень нервничаю, когда кто-то большой и добрый живёт выше меня и регулярно плюёт мне на голову. Здравствуйте, доктор Гастроном.

- И тебе не хворать, разносчик нездорового питания. Мясо настоящее?

- Такое же, как и у вас под кожей. Только собачье. Со скидкой.

- Вот так всегда, - Вазген глядит на меня искоса, - приходит и с порога луком воняет. За что?

В изнеможении закатываю глаза. Вот-вот я выйду за порог этой замечательной уездной клиники, кое-как доберусь до дома - верней, почему кое-как? На обезболивающем даже доскачу, и по дороге встречу кучу знакомых, которым от меня что-то надо. Зайду к соседу, которого опять скрутила подагра, и он не может достать что-то там со шкафа. А потом... .

- Поешь, меланхолик. Ты меня своими костями до смерти пугаешь. Где Элисон?

- А я откуда знаю, - пожимает плечами. - Теперь это тайна за семью печатями. А тебе пора отвыкнуть от сиськи. Так что сам поешь. "У Брайана" подают отличные стейки. С безалкогольным пивом и соусом по-болгарски. Ты уговоришь.

Ну да. Брайан умело торгует в Англии литовским острым соусом. 

- Я с тобой, - Хетти протискивается в калитку, отбиваясь от вездесущей руки Чиполлино. Однако, меня так просто с места не сорвать. Вазген обнимает её и тихо всхлипывает, благодарно возводя глаза к небу.

- Отоларинголог! Наконец-то! Да хоть интерн, хоть студент, лишь бы со стажем употребления полезных жирных кислот. Давно практикуешь?

- С пятнадцати. Очень помогает.

- Значит, и мне поможет. Боткинс, я с чистой совестью навешаю на вас задач по дифференциальной диагностике. Вот представь, появляется у меня на приёме женщина с трудновыводимым дерматитом. А гастроэнтеролога нет! Верней, есть, но не то, что мне надо. Приходит другая - поры забиты аж до экзодерма, и в ушах серная пробка. Как тут не заподозрить воспаление среднего уха?

- Тебе повезло, Хетти, - вздыхаю. - Будешь практиковать у самого занудного, но, в общем, доброго доктора. Он так занят своей работой, что иногда забывает лечить самого себя. И даже Чиполлино не будет тебя ревновать. Правда, Чиполлино?

- Может, и не буду, - ворчит, просматривая список заказов. - Одни женщины, вот какой я популярный. Ух ты... ой... что это, Боткинс? Пицца «Кальцоне», заказчик .... питекантроп! Я этих Пиноккио чесноком натру! 

- Погоди, погоди, - заглядываю в бланк, - может, и бывает такая фамилия. Заказ для женщины?

- Тоже думал, что для женщины. Звонило женским голосом. Я лук тушил, не вслушивался. Пиноккио записывали. 

- Вы не поверите, - шепчет Вазген, - однако, в этой больнице действительно есть пациентка с фамилией Питекантроп. Мой личный парадокс! Уровень тестостерона ниже обычного, никогда не бреется. 

- Питти Кантроп, - укоризненно глядит на него Хэтти. Вытаскивает у Чиполлино из рук записную книжку и аккуратно выводит имя с фамилией. Немного подумав, что-то дописывает. А я всю жизнь мечтал встретить Питти Кантроп, когда меня накрывает, и срочно нужно с кем-то поговорить.

Хетти послушно и очень уверенно идёт за нами по коридору, но у самой палаты вдруг останавливается и решительно усаживается на скамейку. Достаёт из сумочки что-то сладкое, обёрнутое в прозрачную упаковку, и начинает громко жевать.

- Деточка, - Кожвен глядит на неё, склонив голову, будто видит нежданный прыщ на идеально чистой коже, - это угощение оставляет много крошек, на которые сбегаются тараканы.

- Да? У вас в больнице бегают тараканы?

Вазген очень аккуратно извлекает из своего серого бездонного кармана пару перчаток.

- Даже если нет, - испортишь себе пищеварение. А это плохо влияет на кожу в периоды....

- .... пубертатного периода. Если я не съем хоть кусочек, мне смерть. Я с самого утра... .

- Надеюсь, не из-за однокурсника, который прогуливает мои уроки. Он умеет продавать, поэтому я порекомендую его в аптеку. И ты, Боткинс, поешь. Стейки мы уже заказали.

Хетти с готовностью отламывает от угощения плитку и даёт мне. Пробую и едва отдираю верхнюю челюсть от нижней.

- Доктор Аврамян, - еле выговариваю, потирая щёки, - я всё понял.

- Съешь ещё. Если женщина чего-то хочет, не спорь с ней. Иначе настанет день, когда она вообще ничего от тебя не захочет. А я бы хотел... вот что.

Он толкает ногой дверь палаты и тут же закрывает её, вытирая пот со лба.

- Если честно, психолог нужен и мне. Теперь придётся всё менять. Очень жаль. А у тебя, кажется, есть бывшая жена... .

- Она - социальный работник, а вернее, помощница, и ни за что в жизни... .

- Понял, - достаёт из кармана телефон. - Говори номер, меня всё устроит. 

Ф-фух, сдыхался. Заглядываю Хэтти через плечо. Это действительно вкусно, собака.

- Грильяж «Пападрильо». Видал у них в магазинчике, но давно. Как-то не обращал внимания. И давно ты на него присела?

Хетти открывает сумочку, основательно роется в ней и достает блокнот с календарем. 

- Не присела. Он с таким важным видом преподнёс мне этот грильяж.... Мол, исключительно для тебя, из старых запасов.... Опять наврал, то есть, преподнёс. Чиполлино умеет преподносить товар с неограниченным сроком годности. Я всегда покупаю две разновидности. Одну или другую. Остальные тоже вкусные, но я предпочитаю эти.

Вазген хватается за сердце, но Хэтти успевает его подхватить, и он блаженно улыбается.

- Просто соскучился за стейками. Идёмте, я весь нетерпение. У нас оказия.

Глава пятая

Питекантроп и чеснок

С первым шагом за порог палаты Вазген меняется на глазах. Куда только подевалась сутулость и неуверенные, робкие движения! Передо мной снова тот, кто удивлял всю мою аргентинскую интернатуру исключительно вдумчивым отношением к дерматологии. Он совершенно ничего в ней не смыслит. И воображает, будто качество кожи связано с моральными принципами.

Ещё и Элисон его в этом поддерживает. 

- Боткинс, как челюсти? - он наседает на меня, будто из тумана. 

- Бо-бо, - вздыхаю.

- Вот и сиди тихо, не пи-пи. Вон там сядь, в уголке. Когда понадобится, ответишь. 

Да что мне - молчать нетрудно. Зато не думать невозможно, и тем лучше для меня. Слушаю женские сплетни, отвлекаясь от боли в ещё неокрепшей челюсти. Слушаю и с удовольствием сочиняю ответные сказки - про Бодрое Привидение, про Внезапную Смерть От Пончика, на котором сахарная пудра оказалась чьей-то пудрой. Эта клиника славится на всю округу. Её так и называют "Смертельный прыщ".

Нет, я не буду их разубеждать. Пусть, пусть себе. Я мог два часа разубеждать Касю. Она слушала, почти всегда молча. И кивала с милой улыбкой, и так с готовностью слушала, будто голодающий с Поволжья. А потом говорила какую-то ерунду и звала пить чай. 

Я бы убил её в эту минуту. Может, потому она и уехала.

- Вот печенье «Автобус» - что это, скажите на милость? - разливается Вазген. - В нём же сахара на несколько анализов мочи! А вы, мало того, что съели всю упаковку, ещё и принялись за «Естественнонаучное»! Даже я рискнул срезать с «Естественнонаучного» лишь сахарную корочку. Вот этот мальчишка попал в компанию очень плохих кондитеров. И что вы думаете, многоуважаемые дамы? Прекрасный тошнотворный порошок «Сырые ботинки», всегда с собой. Требуются добровольцы на изучение побочных действий препарата, платно. 

Глазастые сплетницы застыли в своих кроватях, будто бабочки, пришпиленные к большой шляпной картонке. Изучают меня с ног до головы, как редкое насекомое. Улыбаюсь и подмигиваю.

- Что касается фрау Питекантроп, - Вазген переводит многозначительный взгляд на дальнюю кровать за шторкой, - я вообще не берусь предсказывать, чего ей захочется в следующую секунду. 

- Регулярно брить ноги, - одна из пациенток стучит себе пальцем по лбу. - Советовали сахарную депиляцию. Говорит, что упадёт в кому.

- И ведь упадёт! - Вазген подымает указательный палец. - Упадёт, потому что у неё на ногах поры расширены. Потому что бреет она волосяные луковицы. А всё оставшееся можно легко удалить обычным депиляционным пластырем, но... лень-матушка! Лень!

Гигиена питекантропов - последнее, что мне хотелось бы знать. Однако, возражать Вазгену, с его неожиданно проснувшимся вдохновением, почти что грешно. Впрочем, он и не спешит показывать свою самую знаменитую пациентку.

Хруст грильяжа за дверями настолько громкий, словно Хетти жуёт возле самой замочной скважины. Вазген укоризненно поглядывает на меня, но я пожимаю плечами. Что взять с ребёнка?В ежедневное меню питекантропов, как ни странно, входят девочки с неокрепшей психикой. Потому что питекантропы - создания очень ленивые. Зачем тратить время на подслащивание мяса, которое вдохновенно напихивает себя промышленной сахарозой?

- А фруктоза лучше? - подаёт слабый голос пациентка из угла.

- В таких количествах, которое вы привыкли поглощать - хуже! 

У меня такое впечатление, что его пациентки вот-вот похудеют на глазах. И потеряют ещё больше гемоглобина, отобранного у девочек с окрепшей психикой.

- Боткинс, даже и не думай, - шепчет Кожвен. - Я её сюда не пущу! Сожрут! Мне она нужна для других задач. Спросишь, для каких - отберу грильяж. У обоих!

Он прекрасен, когда занят. А я, в общем-то, свободен, потому что у него нет совести. Меня клонит в сон, и надо бы прилечь хотя бы на обитую дерматином скамейку в коридоре. Это не то что у нас в поликлиниках, это настоящий диван. Вот как в кухнях, только длиннее.

Сам не зная, почему, выхожу из коридора через боковой выход на улицу - и тут же замираю с ногой, вытянутой над слишком коротким порогом. Тротуар такой узкий, а движение настолько интенсивное, что я едва верю своим глазам. Где тихая улочка, по которой мы с Хетти везли нашего незадачливого пациента? Где уютный дворик с безлистыми, но приветливыми деревьями? Автомобили проносятся на огромной скорости, даже не притормаживая. И я почему-то должен здесь пройти. 

Почему?

Отчего бы не открыть только что закрытую за собой дверь?

Что мешает вернуться в пахнущий старыми книгами кабинет занудливого, но доброго доктора Кожвена? 

Звук проезжающих автомобилей подобен шуму нарастающих и спадающих морских волн. И мне больше не хочется усыпляющей тишины.

Я должен его найти. Подонка, устроившего пожар в больнице. И я не успокоюсь, пока не найду его. Может, я ещё не отошёл от ранения, и меня вернут назад через пару километров быстрого хода. Если я сознаю это, - значит, не так уж и нездоров. Во всяком случае, пройтись не помешает. 

Тротуар очень узкий - шириной как раз в такого худыша, как я. Идти легко, автомобили не претендуют на мою часть дороги. Порывы ветра то и дело хлещут в лицо, но я - как всегда в таких случаях - чувствую прилив бодрости. 

Мало кому из своих друзей я мог бы объяснить, почему мою кровь горячит холодный ветер. А возвращаться за Хетти опасно. Не тот я человек, с которым без потерь пройдёшь оживлённые дороги.... Даже я сам не всегда знаю, что меня ждёт за очередным поворотом.

За спиной - отчаянный перестук очень быстрых шагов. Или бега?

- Боткинс, да чтоб тебя ветром в туалет носило! Я с тобой! Не смей никуда ходить без меня! Ты слышишь, любитель спорить с ветрами?!

- Слышу, не глухой. Беги медленней.

- Не могу! Я уже разогнался!

- Тогда обгоняй.

- А разговаривать я чем буду?

Не по бровке ж его вести за руку.... Останавливаюсь. Чиччероне усаживается на бровку, достаёт из кармана пачку сигарет.

- Боткинс, я всё понимаю. Закончились. Хреново. Магазин далеко, но, как говорится, для подорванного пса пять километров не круг. Мне тоже не хочется оставаться там, где я не пришей кобыле хвост. Сиделка из меня такая же, как из тебя доктор по пятницам.

- Да уж, точно. Одного не понимаю - какого драла ты гоняешь за мной? Спать спокойно не можешь? У меня нервы. Ты сам наизусть выучил мою медицинскую карточку во всех больницах. А я хочу остаться один. Один, понимаешь? И плевать я хотел на то, что у тебя болят отрезанные кишки.  У меня есть запасы жратвы с неограниченным сроком годности. Мои, собственные! Я пришлю тебе их по адресу, куда ты уволок Элисон. Поешь, блин, и не вынуждай меня в триста первый раз тащить тебя из очередной задницы!

Чиччероне обиженно надувает губы, если у него они вообще существуют. Он сух, как изюм, и даже уши его похожи на две бесцветные кураги. 

- Уволок бабу и не уговорил её приготовить мне еду. Может, я и конченый человек, Боткинс, но мужик во мне ещё не сдох. Да я на коне, можно сказать! И могу так далеко ускакать, что ни одно лассо в мире меня не поймает. У тебя есть что-нибудь успокоительное?

- Есть, и - ты не поверишь! - это еда. "У Брайана", отличные стейки с североболгарским соусом. Давай, до свиданья. А тебе лучше сменить имя на что-то, вызывающее больше доверия.

- То есть, я должен пожертвовать своим патрицианским достоинством ради сиюминутной выгоды? Ни за что! Можешь обзывать меня, как вздумается, гусь воды не боится. Однако, дорогу мне перейти надо.

Он даже привстаёт, вытягивая руку к оживлённому движению, - словно трибун у толпы, которая и не думала вслушиваться в его убедительные речи.

- Отчего же, - вздыхаю. - Можешь зваться Публий Теренций Хилл, или Омнибус Подбитый Глаз. Ты хоть бы пригнулся. Идеальная мишень для любителей швырнуть из машины жестянку "Пепси". 

Тяжело вздыхает, садится на бровку и закуривает. Дым поднимается аж над трассой.

- Эх, Боткинс, в таком темпе мы будем искать твой маленький домик ещё три дня. Правда, у тебя маленький домик? Сам собирал из чего есть, и домик - уж как пить дать! - на дереве? А может, в дупле, Боткинс? Я сам не прочь пожить в большом сухом дупле, пахнущем прошлогодними листьями. Сколько стоит квадратный метр дупла в этом районе, всезнайка?

Всё, у него спик-ап. И, пока не накурится, буду слушать это и хотеть курить. Меня жутко трясет, то ли от холода, то ли от его присутствия. Ещё и заблудился. Или он сбил меня с пути?

- Лучше спроси, сколько стоит древесина. Это не дупло. Нам очень повезёт, если там свободно хотя бы на пару дней. А запасы я держу в другом месте. Это печенье, так что не пытайся меня разжалобить. С чесноком. 

 Жалобным его лицо больше не назовёшь. Оно сияет - от весеннего солнца или от опрокинутых тайком ста грамм. Да и мне всё равно, что он там пил. За долгое время, наконец-то, всё равно....

Ему негде жить, его выгнали даже из социального жилья. Чиччероне - самый нестерпимый сосед, которого я знал со времени моего рождения. Вторым был орущий всё время сиськин мот, поэтому ему, в конце концов, налили в смесь сто миллиграммов.

Нам везёт, автобус на Хоршем останавливается в пятидесяти шагах. Тот момент, когда я умудряюсь бежать быстрее Чиччероне, ещё и подтаскивать его за руку. Водитель окидывает нас взглядом с понимающей ухмылкой. 

- Он не в моём вкусе, - сую ему купюру с доплатой и усаживаюсь на сиденье первым. Чиччероне подсаживается к какой-то девуле, крашеной в малиновое, и начинает сходу ей что-то втирать на своём высоконаучном наречии. А меня вырубает почти сразу же. Просто намертво, как во тьму провалился.

И просыпаюсь я уже дома, от аромата жареных стейков. Или нет, показалось. Соседи... .

- Боткинс, тебе письмо.

- Отстань, - поворачиваюсь к стене. Может, так он исчезнет. Это глюк. Просто глюк... .

- Я бы отстал, но письмо не мне.

- Плевать. Хочешь есть - пожуй ещё печенья.

- Боткинс! - моё плечо ходит ходуном от вроде бы небольших, но цепких рук. - Я когда-нибудь научу тебя вставать раньше твоих врагов?!

- Да я и не ложился, коль уж так, - лениво приоткрываю один глаз. - Ты заплатил за выход?

- Поздно, я выучил эти шутки. Письмо прислала не Элисон, и даже не Кася, так что можешь спать дальше. А я почитаю. Мне страшно интересно узнать, кому я ещё здесь должен.

- Выкинь. Можешь использовать вместо туалетной бумаги, если не очень жёсткая. И пожалуйста, отодвинься. У меня теперь испорченная репутация, и надо восстановить хоть какие-то приличия.

Вздыхает в ухо вчерашним перегаром. Лучше б я не угощал его...

- Я бы попросил тебя, Боткинс, не фантазировать о том, чего я не совершал, несмотря на количество гормональных препаратов, залитых в меня твоим добрым доктором Кожвеном. Сюда заходила только соседка, и даже поправила мне одеяло, потому что ты стащил оба. Я попросил её носить нам воду и проветривать помещение, хотя бы в благодарность за твои услуги. А теперь скажи, что я отвратительный сосед.

Значит, я успел наговорить ему всё, что думал. И он вылакал все мои "три девятки" для дорогих гостей. Отлично. И он успел позвонить маме, чтобы заказать ещё. На моем телефоне десять пропущенных звонков, с методичностью в час. Элисон... . Я точно это вижу?

Блин. Что-то случилось, а я здесь валяюсь. Или она сидит в подвале у меня, связанная, а ключи у этого кишкоброда. Хотя, как так произошло, что он не отобрал у неё телефон? 

- Боткинс, - свистящий шёпот моего соседа по дивану подозрительно терпелив, - я всё-таки настоятельно рекомендую тебе прочитать письмо. Хочешь, я прочитаю. «Спасите папу!». Разве это не убедительный аргумент?

- Ничуть. Хуле я должен спасать чьего-то папу. Есть у него свои сыновья, получше некоторых. А я так... приблуда подзаборная. Я сказал, не дыши на меня. Тошнит.

Спросонья тянусь за бутылкой воды, спрятанной под кроватью от вездесущих и очень цепких рук. И это газированная, и я намерен как-то слезть с дивана, чтобы сварить себе кофе, но ни одна рука почему-то не слушается. Зато у Чиччероне руки длинней пульта от кондиционера. Он прямо-таки царапает пробку поверх моих непослушных пальцев. 

- Ах ты говяжий балык! Я всё утро посвятил тщетным поискам хотя бы капли целебной жидкости.... Если ты ещё раз нальёшь мне из своей заветной бутылки....

- Если ты ещё раз подумаешь, что в моей бутылке компот - лепи цеппелины. Омнибус, я одного не понимаю во всей этой канители. Какого лысого тебе ноют чьи-то сыновья? Ты ж вроде как даже не сочувствующий. Или решил-таки лбом пол пробить?

Вылезаю из-под одеяла, нащупывая ногами тапки. Безо всякого удивления обнаруживаю их на ногах у соседа по комнате, вытирающего воду из-под моего электрочайника. Второй потекший "Филипс" за месяц". Я больше не верю в любовь.

- А что поделать, если у меня в кармане только бахилы, - вздыхает, кивая на подоконник с ровным рядом свежевыстиранных. Слава Богу, хоть чашка кофе на тумбочке дышит свежим паром. С издевательской улыбкой подвигает мне тарелку печенья. Пожимаю плечами, откусываю, с удовольствием запиваю первым пенным глотком.

- Дай-ка письмецо. Нет, лучше накалякай сам, у тебя почерк покрасивее. «Тем, кто не спас моего папу. Если мой папа вам не папа, то какого папы ваш папа мне папа?». Заметь, ни одного матерного слова. Отправь туда, где нашёл. За ответом не ходи, всё равно будет та же полива. Неинтересно.

- А мне интересно, - с шумом отхлёбывает из своей чашки. - Мне очень интересно, почему сыновья папы перекидывают свою прямую обязанность на тебя.... кто ты там ему? Праплемянник?

- Я ж говорю, приблуда подзаборная. Схизматик, кое-где догматик, несколько тыщ лет несогласный с очень существенными мелочами. Только за это меня надо априори подозревать во всех смертных грехах, не успей я пукнуть за обедом. Неправильный я, Омнибус. Вот и весь ответ на твои бесконечные апелляции к логике.

Мне кажется, или он делает вид, будто ничего не понимает? Кто угодно, только не он, которому можно объяснить причины любых несовместительств. Беда в другом - Чиччероне мошенник. И это первое, что я должен о нём помнить, но почему-то всегда забываю

- Значит, работа грязная, - Чиччероне задумчиво крутит в бледных руках чайник, доливающий ему на ноги тёплую воду. - А тех, кто воском не депилирует - не жаль. Да,  я слушал под окном. Ждал, так сказать, своей очереди. У меня обнаружилась непоправимая сыпь на животе. И говорят, от соли. Всего лишь от соли, которую я добавил в клизму.

Идиот. Какой же он непроходимый идиот - солить клизму для искусственных кишок... .

- Я украл у Каси туфельку, - достаёт из своей сумки давно знакомую мне красную туфлю с бантиком. - Ну как украл... она выставила их за порог, набойки стёрлись. Возможно ли такое в этой вашей Польше? Кому они нужны здесь - актёрам театра "Глобус"? Я доставлю, редкая модель. Десять процентов с предпродажной цены, и ещё пять от скидки.

Он ставит туфельку мне на сервант и с упоением любуется формой. Каблук-рюмочка... . Омнибус, этот вечный профессор из техасского пригорода, так же мечтает об актрисах, как и крестьянин из Норфолка. Он готов умереть за честь короны, но только не под мисс Пигги. А зря, Нуриев не был так разборчив.

- Давай сменим тему. Или это единственное, что сегодня болит?

- Отчего же? Тебе звонил психолог, я сказал, что ты умер. 

- Прекрасно. Позвони и пригласи на похороны. Форма одежды - "Адидас". 

Вздыхает, пьёт воду шумными глотками, высмаркивается в мой платок с мамиными вензелями. Я уже готов убивать, но у меня не хватает размаха ног - они превратились в две чужих макаронины. Пожалуй, пристрелю его соседским табуретом.

- Боткинс, я патологоанатом. Конечно, у меня есть кое-какие познания по гастроэнтерологии, но ты же понимаешь.... Я могу пойти туда, Боткинс. Пойти, сесть на бревне и ждать дыма из кухонной трубы. Это всё, на что я способен. И знаешь, что самое интересное? Не успеет из трубы вылезти первое колечко, как я буду нестись по улице на тридесятой скорости. А за мной - толпа оголтелых папиных сыновей, племянников и внучатых племянниц, с подручными средствами для выведения заядлых попирателей всех правил. Уж лучше я потерплю твои колкости. Это даже приятно.

Вытягивается на ковре, в позе умирающего, складывает руки на груди. на нём золотистая шёлковая пижама хозяина квартиры, ковёр уже выложен подушками, не хватает лишь кальяна, за который я бы сейчас отдал вторую бутылку газировки. Не знаю, насколько меня хватит. А он ещё собирается листать мои учебники по анатомии. Так, как будто не его авторы пририсовывают третий желудок или пятую почку.

- Боткинс, - выговаривает одними губами, - ну хочешь, пойдём прогуляемся. Райончик нешумный, пока машины не начинают ездить. Можно сварить макароны на костре, здесь пикники не запрещены. А хочешь, вяленого мяса пожарим? У тебя ведь есть вяленое мясо, потомственный жадюга. Я ведь знаю вас, латышей. У вас всегда есть вяленое мясо. И брусника, с джемом.

Не знаю или мне кажется, но он намерен выжить меня из обжитого мной дома.

- Нет, в Риге оставил. А за макаронами сбегаешь ты. Похороны так похороны.

Глава шестая

Лапша в кармане

Заботливый Омнибус - пожалуй, самое большое удивление за последние месяцы. Сложно сказать, исправило ли его шатание по безалкогольным заведениям с большими порциями. Впрочем, в нём образовалось что-то гуманное, напоминающее человека, которого я знал очень давно.

- Как тебе моя лапша, Боткинс? - вопрошает с нескрываемым самодовольством, поддевая промасленное блюдо пластиковой вилкой.

- Хм-м, даже не ожидал, - добавляю приправ, аккуратно перемешиваю и пробую. - Не разваливается, не слипается, не умножается многократно в объёмах. Твой рецепт?

- Увы, нет, - скромно опускает глаза. - Народный. Ступень развития кулинарной цивилизации, привыкай. У меня была уникальная возможность - и не одна! - попробовать лапшу, которой кормили тебя. Боткинс, даже мой лужёный желудок отказывался её переваривать. 

Я не то чтобы ненавижу его в эти минуты. Просто не хочется переубеждать, и Элисон опять звонит. Мне так и хочется наговорить ей всё, что думаю, и я, пожалуй, сделаю это.

- Вилл, это я, - недовольный голос матери. - Ведь я же просила тебя пить только пиво? Соседка наплела такой чертополох, от которого в самых лучших районах Амстердама вянут уши. Теперь Бельгии грозит эмбарго на поставку пивного солода. Нет, это не из-за тебя. Она грозилась позвонить в министерство соцполитики с жалобой на расширенную квоту мигрантов с Востока. Пожалуйста, убеди этого араба отселиться в общежитие. Я узнавала, там куча мест.

- Пожалуйста, мам, убеди Элисон не отселяться ни в какое общежитие. Я отчиму сказал... .

- Ничего ты ему не сказал. Он звонил, ты бормотал какую-то чушь про налоги на зелёное сукно, отчего мы окончательно переполошились. Элисон оставила свой телефон на всякий случай. Ещё на прошлой неделе.

Понятно. Осталось придумать, как на всякий случай отселить этого араба под куст. Я умею рыть землю. Даже руками. Ни один вепрь в мире не станет искать здесь трюфеля, если я не оставлю предупреждающую табличку.

Наверное, у меня в этот момент видок анаконды - но мне уже всё равно.

- Однажды, в доме своих родственников, я нарыл целую пачку бумажной лапши, - начинаю неспешно. - Съел до половины, потом стало неинтересно.

- Вот как.... Лапша «Таксист»?

- А ты неплохо усвоил уроки доктора Аврамяна. Название не помню, но точно не «Таксист». Я что, дурак - жрать то же, что и все, а потом кричать на каждом углу, как было вкусно? 

Омнибус очень аккуратно растягивает ветки, собранные в положенном месте.

- Я узнавал, здесь можно даже ловить рыбу без лицензии. Платишь за час и ловишь. 

- Частная собственность государства. Так вот, я испробовал эксклюзивный суррогат, и даже не блеванул. Производитель пытался переплюнуть «Таксиста» и обрёл ценителей. Жаль, лапша была не моя.

- А то что же? - Омнибус роняет вилку в тарелку. - В печку?!

- Отчего бы не приготовить что-нибудь стоящее на том, что хорошо горит?

Омнибус падает на траву, аккуратно прощупывая, не сыро ли под ним.

- Тебе вредно, - шепчет, закрыв глаза, - вредно читать письма оттуда. Я позабочусь о том, чтобы тебе больше не писали.

- Да мне плевать. Я же не призываю всех. Это моя собственная позиция, моё право делать то, что хочу, с тем, что мне не нравится.

- Боткинс, ты.... ты.... да ты хуже папиных сыновей! Можешь называть меня скопидомом, но я склонен собирать образцы даже самых отвратительных кулинарных экспериментов. Ты хоть понимаешь, что такое история, Боткинс?

- Отчего же, понимаю. Я готов признать, что страшен в праведном гневе. Однако, уж извини, кое-что я всё -таки спалю. 

Приподнимаюсь на локте и швыряю в костёр книгу в безобидной красной обложке. Она почти сразу же начинает источать едкий чёрный дым, от которого у самого Омнибуса начинаются рвотные позывы.

- Господи, я всё-таки начну в Тебя веровать, - Омнибус медленно приподымается с травы. - Боткинс, теперь я понимаю, отчего папины сыночки повисли на твоих руках, как на спасательных нарукавниках. Там, где у них качка и морская болезнь - Боткинсу хоть бы что. Ещё и двух разгильдяев тащит к берегу на своём худосочном тельце! Давно они у тебя списывают на экзаменах по собственной истории?

- Понятия не имею. Я с ними в одном университете не прогуливал.

- Что ж, я научу их читать. Коль Тырло решится взять меня их репетитором.

Смертельный номер в исполнении Омнибуса - вещь, настолько привычная, что я даже не поперхиваюсь лапшой. Жаль, я больше не увижу его после душевных посиделок в китайских безалкогольных заведениях. Или увижу ноги, торчащие из стены. Где будет голова, одному Богу известно.

- Не надо мрачных прогнозов, - Омнибус озабоченно поглядывает на моё лицо. - Да, Боткинс, в этой ситуации я думаю исключительно о себе, как все. И те, кто не устаёт писать тебе, тоже думают о себе. И тебе рекомендовал бы делать тоже, если бы не знал тебя. Отчего бы не подумать о себе, Боткинс? Чем выгодно для тебя спасение чужого папы?

Выбираю из поленницы самую большую палку и аккуратно ворочаю ею остатки пособия по изведению мозга в пластилин для завсегдатаев Бедлама. Не жаль, там каждая история заканчивается одним и тем же. 

- Ничем. Его сыночки всё равно понимают меня через пень-колоду, а мне плевать. 

- Метафизика на десерт, - Омнибус закатывает глаза и шаткой походкой приближается к трухлявому дереву. Долго шарит в дупле, достаёт жёлтую бумажку, перевязанную красной ленточкой.

- Вслух читать? Или ты не доверяешь моему переводу?

Так и знал, что он намерен отыграть свою роль до конца. Что ж, пусть. Я попрошу антракт и наемся булочек. 

- Ладно, - Омнибус швыряет бумажку в костёр. - Я пошёл ловить рыбу - не могу пропустить столь заманчивой халявы. А ты... да, можешь идти домой. Мне уже надоело сидеть в одиночестве.

В отличие от моих гостей, мне никогда не надоедает сидеть в одиночестве. Казалось бы, и гостям так проще, но нет же - окружающий мир как будто привык, что я должен постоянно его развлекать. Молчаливый, задумчивый Боткинс вызывает не меньше беспокойства, чем Боткинс, рассыпающийся в остротах. 

Может, к старости лет я отыщу золотую середину между тем и другим. Однако, быть тёплым для меня губительней, чем холодным или горячим. 

- Боткинс, о чём ты думаешь круглыми сутками? Я перечитал всё, что полезло в голову, пересмотрел все дурацкие телешоу, позвонил даже тем родственникам, кого при жизни дома на нюх не переносил! А ты, взрослый мужик, торчишь в плеере, как недозрелый пубертат. У тебя же в голове многотомник! Скажи хоть слово, жмот худосочный!

- Отвянь, ты сбиваешь меня с логической нити.

- О Господи.... Знаешь кем я себя чувствую в твоих логических нитях? Огромной навозной мухой, облепленной сладким ядом. Я уйду от тебя к психотерапевту! На целый курортный сезон!

Кажется, ждал я этого момента уже третий день, а вот настал он - и жаба давит. Я не смогу. Пусть Элисон. Нет, только не она... .

- Созерцательные упражнения, снижающие кислотность желудочных соков.

Я выговариваю это так медленно, что он, похоже, начинает сомневаться в моей адекватности. Хмыкает, роется в своём рюкзаке и достаёт полосатый халат.

- Если я в этом выйду на прогулку, меня отправят к психотерапевту?

- Меня похвалят за выгул хронического язвенника. Пожалуйста, надень фрак и бабочку.

И снимаю с полки наушники помощнее. Он меня, и вправду, достал. 

Глава седьмая

Шишки на десерт

"Не забудь термос из расчёта на кого-нибудь ещё". 

Это записка мамы, - вернее, вписка в мой мемори-блокнот. Я очень даже памятливый, но мне надоели брезгливые рожи, когда я предлагаю кому-то кофе из своего термоса.

Однажды я превращусь в бутерброд. Не знаю, как, не знаю, с помощью чего, но сюр моего выздоровления от дурацкой пули в челюсть меня занимает ровно настолько, насколько я готов его описывать. Видишь ли, Омнибус, некоторым счастливцам даже не приходится мазать себя сыром. У них сыр где-то на уровне межклеточной жидкости. Это такая жопа, Омнибус, такая жопа, что ты благословишь все свои самые несчастливые дни.

Всё-таки я умею развлекать гостей. При слове «жопа» лицо моего неистребимого пациента всегда выздоравливает от кислой мины. В считанные минуты он наполняет увесистый термос, запихивает его в свой зеленый рюкзак и выбегает за мной навстречу весенним ветрам.

- Боткинс, я знал. Я догадывался, блин ты морской! Я даже проведу тебя туда, где мы точно кого-то встретим. Соображать безалкогольные напитки на троих гораздо веселее, поверь. А на четверых - вообще сказка. Я привык жить по-вашему. Знаешь, очень даже ... безгранично. Правда, собутыльники почему-то местные.

Едва успеваем дойти до поворота очень извилистой дороги. Мимо проносится раздолбанное авто, и тут же с ближайшего дерева свешивается перекошенный дорожный знак. Омнибус едва успевает отскочить, невольно потирая лоб.

- Ну и места! Может, здесь чайку хлебнём? Или дождёмся, пока нам зарядят мегалитом?

С насыпи под колючими кустарниками скатывается тело и замирает у бровки лицом вниз. Спина и задница облеплены репейниками, сухой травой и остатками прошлогоднего мха.

- Отлично, - бормочет Омнибус. - Просто отлично.

Наконец-то я вижу на его самоуверенном бледном лице с вечно сверкающими очками хоть что-то, похожее на озадаченность. И ни шагу к телу - стою и смотрю на него. 

- Освидетельствовать смерть.... должен ты, - он сжимает челюсти, но зубы всё равно предательски стучат. - Может, у него нож в желудке торчит. Или баночка ночного крема с ядом. А я не местный. 

Отлично. Просто отлично. Теперь палка с конской головой в моих руках.

- Давай, вставай, - легонько подталкиваю тело носком в подошву. - Ягодичные мышцы шевелятся, значит, искусственное дыхание ты у меня не выпросишь.

Омнибус аккуратно переворачивает его лицом вверх. И тут же вытирает пот со лба - хотя, после недавней операции на кишечнике уверял, что потеть для него теперь роскошь.

- Боткинс, я тоже умер. Похорони меня где-нибудь здесь. Или тут. Или там, где помягче. Может, хоть после смерти перестану вертеться во сне. Ты антигуманное чучело. Это ты его убил. А я пошёл, у меня дела поважнее. Будь добр, убери за собой пластиковые бутылки.

Заглядываю в лицо телу. Человек - и человек, чего бздеть? Перемазался немного, с кем не бывает. Зато у него прекрасный цвет глаз, не то, что у Омнибуса. Никакой сивушности, ни одного тёмного круга под глазами. Ещё и куртка из натуральной чёрной кожи. Щёки упитанные, как и полагается одному из моих бывших соотечественников. 

- Эй, где тут слалом, человек?

- Я бы сказал, где, но меня оттуда попёрли на санках.... Так здорово ехал, а потом - опа! - и снег закончился. Врезаюсь в перила моста, санки вдрызг, ноги целы. Бока болят.... 

Ну вот. Омнибус даже не уходит - делает вид, что ему плевать, а у самого аж ухо раскраснелось. В этот момент он похож на монгола из старых фильмов. Такой же хищный оскал и взгляд искоса.

- Может, у меня кишки сместились? - бормочет лыжник, отряхивая густо-синюю куртку, но всё ещё лёжа на земле. - А вы врачи, да? Я слышал, как вы говорите. Сам плохо говорю, но кое-что понимаю. Я заплачу. 

- Я тоже, - ворчу, ощупывая его бока. - Может, и сместились, но такие сказки лучше рассказать унитазу. Очень недоверчивая вещь. Пока задницу не увидит - хоть криком кричи! Санки в реку выбросил?

- Да я сам хотел броситься, потом передумал! - приподымается на локтях, пока Омнибус ощупывает ему бока. - Он же патологоанатом... . 

- В очках. И будь добр, говори с ним потише. Он ещё и нервный.

Омнибус с ненавистью косится мне прямо в рот. Лыжник крутит пальцем у виска.

- Ты аккуратней, у меня там ещё мозги .... Встаю, подгребаю санки под мышку - мост вроде как знакомый. И тут опять облом.... Женщина стоит. Красивая. Думал, она первая в очереди. У меня синдром. Ностальгия, но здесь это называется как-то по-другому.

Омнибус многозначительно поводит бровями. Я показываю ему язык.

- А что такого? - наш пациент разводит исцарапанными руками. - Да, я поговорить хотел. Убедить её не бросаться с моста, а она смотрит на меня, будто привидение, и говорит: "Уйди отсюда, чтобы с моста не бросаться". Это легенда такая тут ходит. Встретишь женщину на мосту - не к добру. Я в приметы не верю. А посреди моста меня встретил вышибала. Вот прям самый настоящий, как в ресторане. И дал такого пинка, от которого я долетел сюда. Может, у них там... корпоратив?

Омнибус падает на сухую траву и закидывает ногу на ногу. Достаёт из кармана сигареты, не глядя, протягивает одну через плечо лыжнику. Тот закуривает, стараясь не дымить мне в лицо, но всё равно дымит. 

- Я всё понял, - вздыхает. - Я всё понял... . Ты - тот самый доктор, которого проклинают мои соседи. Так смачно и громко проклинают, что даже захотелось подлечить у тебя ... чего-нибудь. Я это... немного выпил перед лыжнёй. Надеюсь, это не слишком уточняющее обстоятельство.

- Мозги уже в пятках. Омнибус, он может ходить. Налей ему чаю, только немного. 

Пациент выпивает чай залпом и падает на траву рядом с Омнибусом. Чудесное соседство. Пожалуй, я не буду брать никакой платы. 

- Легче, - вздыхает, закрывая глаза. - Намного легче, даже репей приятно колет в спину. Правду говорят про английский чай, иначе бы они его сутками не хлестали. Подумаешь, санки.... Всё равно не мои. Я на заднице катался, сэкономить хотел. Разве плохо? А эти придурки соседи меня на санках решили прокатить. Мол, хорошие санки, с ветерком, с присвистом. Знал бы - дома б сидел, картошку чистил.

- И что? - усмехается Омнибус. - Тоже мне, жизнь, картошку чистить с утра до вечера. Безработный, что ли?

А он прекрасно говорит на языке, который ненавидит. Или делает вид, ради меня, горбатого. 

- Вы как думали? С такими соседями?!

Всхлипывает, размазывая слёзы по пыльным щекам.

- Вот что, безработный повар со стажем, - тычу пальцем в его слегка заплывший живот, - передай соседям, что вы провтыкали очень важную штуку. Мне их проклятья до того же места, что и обычно. Логики не вижу.

Пациент усмехается, отряхивается с головы до ног и накрепко завязывает шнурки. 

- А я вижу. По законам их логики я оказался тут, чтобы, по законам твоей логики, снова оказаться у них под забором. А в нашем с ними заборе одна доска плохо держится. Допёрло, зачем?

- Да ежу допрёт, - усмехаюсь. - Я бы попросил тебя заткнуться.

У меня, и вправду, от них всех голова раскалывается. Пожалуй, сменю место жительства на столицу. Кто-то поселит у себя бедного доктора за еду. И не обязательно дяденька с подагрой.

А потом пойду в министерство соцполитики, сяду на ступеньках и буду качать права мигрантов. Я готов жить рядом с кем угодно, только не с бывшими соотечественниками. Любой, так сказать, национальности.

- Так они не трогают! - пациент умоляюще складывает руки. - Мы даже вместе читаем, а потом бьём друг друга по головам одной и той же книгой. Это модно или надо так тут. Собраться в избе-читальне... мне бы такую избу, я бы ресторан открыл. Или мотель. А тут колхоз. Скучно жить, понимаешь? Не понимаешь.... Эх, доктор! Может, и хорошо, что ты с ними спорить устал. Лучше мы будем спорить, у нас веселей получается.

Хоршем - замечательный городишко, в котором никто никогда не вмешивается в чужие дела. И вообще, вся эта история с женщиной на мосту пахнет духами и туманами. Я согласен вариться в сплетнях, только бы сутками не думать об одном и том же.

- Доктор, ты бы не мог пожить на спорной сотке? Ну хоть чуть-чуть? Несправедливо! Там есть времянка. Или флигель, как это у них правильно называется. Идеи лучше у меня, а везёт не мне. Целыми днями сижу и думаю, что бы ещё улучшить. Купил то, что хотел - а вот нет же, старый дуб на лесополосе никого не устраивает. Они его спиливать собираются. Старый, мол, говорят. А я щупал. И в муниципалитет ходил, а они только лыбятся. Гады. 

Омнибус берёт его за шиворот и решительно перетаскивает через бровку. Пациент осторожно наступает на асфальт, - будто ждёт, что дорога провалится уже с первых секунд.

- Давай, давай, - приговаривает Омнибус. - Вышибалу позвать?

- Не надо! - подпрыгивает и бежит с нарастающим ускорением. Омнибус машет ему вслед кружевным платком и аккуратно прячет его в нагрудный карман.

- Спёр у одного любителя подобрать за женскими сумочками. Очень полезная штука, ни одно кружево не оторвалось. Боткинс, ты любишь ходить по бабам?

Молчу, медленно ворочая в голове всё то, что произошло. Или не произошло, но у меня чувство потери контроля над собственной жизнью.

- Я Ланселот, мистер Омнибус. Ланс Фортескью, и на этом месте мы расстанемся, или ты труп. Меня стесняют лишь женщины с хвостом. Таким большим хвостом, что он кажется мне кишкой. Взять и отодрать хвост я не могу, это неэтично. Изучать его под лупой, когда он ходит в руках - опасно для зрения. Хвост не трогай, пусть болтается. Да, у меня поехала крыша. Давай, до свиданья - больше не будете прятать от меня психотерапевтов.

Глава восьмая

Кожвен и соседи по разуму

Со времени моего выхода из клиники "Смертельный прыщ" как будто ничего не изменилось. Хетти сидит в коридоре с плеером в ушах, но уже без грильяжа. На коленях - коробка мармелада в ассортименте.

- Отлично, - вздыхаю. - Как уровень сахара?

- В норме, - тычет мне под нос уколотый палец. - Добрый доктор действительно большой зануда. Может, мне завтра перехочется есть мармелад. Просто перехочется. И что? Из-за этого всю коробку выбрасывать в мусор? Может, кому-то другому захочется....

Сажусь рядом и откусываю немного мармелада. 

- Да, вкусно. И даже не приторно. Мы можем себе отказать. А его пациентки не могут. 

- Даже понимаю, но всё равно это не повод выбрасывать....

Она вынесет мозг Чиполлино за сутки. Зря он выдумал повод на ней не жениться. Не учёл одного - без женитьбы у него ничего не выгорит. Он ещё и музейную редкость продул.

А я не против уговорить Элисон выйти за меня замуж. Хоть как-нибудь. Нельзя так, взять и бросить пациента, ещё и халявщика. К тому же, я её лучший друг. По переписке, как минимум. И лечащий врач-диетолог. Она не выполняет ни одного из моих предписаний.

Коридор старого здания больницы совсем облуплен и потёрт на каждой буковой панели, но они ежедневно обметают резьбу. Я бы тоже обметал. 

Н-да. Как же я сразу не догадался... .

- Я с ним поговорю, Хетти. Может, у него самого слабость на мармелад.

- Угадал, - Кожвен высовывается из дверей кабинета и мрачно суёт мне под нос бумажку с анализами. - Кому отдать? Детям? Я одинок, будто перекати-поле. Медсёстрам? Станут пациентками. Здесь все бабы, как одна, понимаешь?

Хетти делает вид, что его абсолютно не слышит - либо, и вправду, оглохла. 

- Доктор Аврамян, я вашей логики не пойму никогда. Спрячьте в холодильник, в дальний угол шкафа, держите для очень дорогих гостей. Вы производителю как в глаза смотреть собираетесь? Что напишете в рекламации?

Разглядывает коробку Хетти, махает рукой и надвигает очки обратно на нос.

- Пусть ест. Логика, говоришь.... У грильяжников праздник - новый бренд. Солёный! Зато под окнами не ошиваются, занятие себе нашли. Свежие вкусы изобретать. Хоть бы спасибо девчонке сказали! Эх, люди, люди....

Хетти презрительно усмехается и отдаёт мне коробку с мармеладом.

- Уиттингам не давать. Дайте вашей подруге. Она умеет себе отказывать?

- И да, и нет. Вот этот мармелад похож на неё, - но только похож. Сходство бывает коварной штукой, малышка Хетти. И всё-таки поправимой, если вглядываться внимательней.

Открываю коробку и вижу телефон, написанный крупными буквами. Наконец-то я могу позвонить Элисон. И даже быть уверенным, что она возьмёт трубку с первых секунд вызова.

- Вилл, - голос усталый и даже печальный, - мне приволокли целый ящик обломков. Чего там только нет! Пытаюсь сложить во что-то связное, и всё время вспоминаю тебя. Хочешь, отправлю?

Я знал, что психотерапевты иногда сходят с ума, но это сюрприз даже для меня. 

- Обломков чего, Элисон?

Вот и я псих. Кто в своём уме такое спрашивает по телефону?

- Обломков, - говорит тем же печальным, стонущим, туманным голосом. - Прислать?

- Э, нет, я собираю метеориты. Как Тырло?

- Правда, обломки красивые. Великолепные. Можно сказать, штучные....

- Ладно, давай один. Только маленький! Я тебе коробку мармелада передам. Нет, лучше не буду передавать. Вышибала на мосту всё сожрёт.

- Ах, вышибала, - смеётся, - пусть жрёт. У меня пакет грильяжа третий день висит в окне. И что? Не хочется. Отсылала - на следующий день опять в окне. 

- Похоже на то. Не обращай внимания, птички склюют. Чинция, послушай... .

- Конечно, думала. Потому что я не на мосту. И даже не там, куда напрасно стучат желающие передать кому-то моё мнение. Не изучай женщин, Вилл. Просто живи. Пока!

Я больше не заблужусь в картинной галерее. И даже не узнаю, куда она отправилась. Главное, подальше от Тырло, - и это успокаивает моё сердце. Редкостный гад, ни себе, ни людям. Что ж, Элисон права - слишком пристальное изучение женщин всегда приводит к одному и тому же.

Касе звонить уже стыдно. Однажды она сама ко мне придёт. И я-таки начну курить трубку. 

Утром я узнаю, что Элисон больше нет. Может, решилась попробовать грильяж, или в обломках было что-то чужеродное.... Теперь уже не узнать. И я не пойду туда, где напрасно колотит в двери папа Тырло.

Мне достаточно факта. И всё, но я не забуду.

И даже не подойду к той, которая будет носить её имя.

Он сам мне позвонил и сбивчиво начал что-то объяснять - мол, так было надо после всего, что случилось, и он сам теперь на таблетках, если на уколы не пересадят. Бывшая жена всё-таки. Он справится как-то, не надо ничего. Так даже легче. Он сможет начать новую жизнь с прежней женой, от которой ушёл по глупости.

А у меня нет никакого желания слушать бред этого депрессивного маньяка. Элисон больше нет, и в двери колотить нет смысла. Её нет и за дверями. Она там, где он просто не сможет не оставить её в покое. И я впервые чувствую себя не взрослым ребёнком Элисон, а человеком, потерявшим друга. Мне плевать на чувства Тырло. Точно так же, как ему было наплевать на то, что чувствовала она....

Идя по знакомой дороге из приходской больницы, сильно и размеренно вдыхаю свежий ветер. Увы, в этой больнице я не чувствую силы. Наоборот, здесь есть что-то, напрочь отбирающее силы у всех, кроме Вазгена. А быть еле тёплым для меня смерти подобно.

Машины проносятся мимо с той же скоростью, - и я впервые начинаю понимать, отчего здесь так любят скорость. Я не мог бы водить быстрей, и даже медленней, потому что вообще не могу водить. Зато моя быстрая ходьба вдоль оживлённой дороги никого не смущает. Словно каждый, здесь живущий, прочувствовал вкус разгорячённого мотора - или сердца, или крови в жилах. Неважно. Главное, то самое чувство....

Найти гада, устроившего пожар в больнице. Найти гада, убившего моих друзей. У меня нет ни единого сомнения, что это один и тот же человек. И я найду его, как бы он ни прятался. Потому что здесь, в этих местах, я потерял ещё кое-кого.

Того, кто мог бы ответить, что случилось с Элисон. Ведь я разговаривал не с ней. Им так и не удалось меня провести. Ту женщину, из аргентинской больницы, я хорошо помнил, хоть и едва терпел. Это была Чинция, Эуксинтия Папандопулос, - как и было записано в её документах.

А в медицинской карточке Элисон записано - плод из недоношенной двойни. Кожвен всегда всё записывает очень тщательно, не то что кардиологи с рентгенологами. У них никогда не хватает времени задать лишний вопрос.

Иду, смеясь в лицо ветру, как распоследний истерик. Я должен был догадаться сразу, но как? Сколько раз она ни появляйся, у меня всегда одно и то же чувство. Или не одно и то же. Приду домой и завалюсь спать. А в тот дом, где всё наполнено изделиями её рук, даже не загляну. Пусть заглядывают судмедэксперты. Я буду ржать под окном, как конь.

И соседи лыжника будут сплетничать, что от того проклятого доктора жена сбежала в Италию. 

Не помню как, но я пешком одолеваю свой кросс, длиной в три километра. И вваливаюсь в дверь, которая уже открыта. Копы. Или судмедэксперты, один хрен... .

Элисон ставит турку на огонь, помешивая кофе длинной ложечкой. И я спотыкаюсь об порог.... .