3. Просто вариант

 

Глава первая

Дуплексный ход

После ухода гостей мне остаётся закончить уборку и погрузиться в долгожданное чтение. Сосед напротив припёр связку книг, - чертыхаясь, кашляя и кривя губы.

- Вам плохо? - спрашиваю с редким для себя участием. Кивает.

- Лучше и не было. Зимнее несварение. Все люди, как люди, - едят, жирок наедают. А мне мимо. Я уже и травы заваривал, и грелку клал - стоит, что колом. 

- Аптека тоже помогает, вы в курсе?

- Боткинс! Ты меня решил избавить от несварения за один присест?!

- Оптом, сэр. Уж коль я разматываю, то и обратно могу замотать, как было. За это не переживайте. А может, будет даже лучше, чем было. Как думаете?

- Посмотрим, - бурчит. - Спасибо за участие. Дождался, наконец, на старости лет....

Дурак или умный, неважно - главное, доброта. Меня так учила мама, но жизнь внесла свои закономерные коррективы. Расставляю книги на полке, бегло просматривая названия и удовлетворённо вздыхая. Раньше я бы на такое и не глянул, а сейчас готов целые вечера посвятить неспешному, вдумчивому чтению. 

Звонок факс-аппарата. Неужели добрался до аптеки?

- Боткинс, я вот что тебе скажу, - кряхтит в трубку, - ты читай, да не слишком зачитывайся. По молодости я был не то что ты, книгоглот. Читал вдумчиво, но думать не умел. Вечно заносило куда-то в дебри. Теперь здоровьем расплачиваюсь. Усёк?

- Спасибо за добрый совет. Выздоравливайте, это не смертельно.

Завариваю себе кофе, выбираю книгу и снимаю с верёвки на заднем дворе плед, проветренный после перегара трубочиста. Ни одного следа сажи - надо же, аккуратист....

История всегда увлекала меня с головой, полностью выключая из реальности за окном. Странно, ведь она тоже когда-то была реальностью, имеет непрерывную связь с настоящим, но кажется чем-то далёким и почти фантастическим. Пока не начинаешь сравнивать и понимать, как мало изменилось за сотни, даже тысячи лет существования разных цивилизаций....

Пронзительный звонок в дверь. Да чтоб их.... Ну кому, кому не сидится у тёплого камина в такую погоду? Набрасывая плед и залезая в тапки, бреду к двери. Заглядываю в глазок и отпрыгиваю от неожиданности.

Женщина. В этом месте. Ну ничего себе поворот.... Светло-зелёная шляпка без единого следа снега и даже влаги. Такого же цвета пальто и запотевшие очки в желтовато-коричневой оправе. Лицо как будто незнакомое, но где-то я его видел. Где?

- Вилл, это ваша знакомая из больницы. У меня срочное дело. 

Так.... Предчувствие меня редко обманывает. После череды спокойных, сонных дней, в которых затеряны дальние коридоры памяти, должно случиться что-то, из ряда вон выходящее. Где я её видел? А может, слышал? У меня на приёме она точно ни разу не была...

Открываю двери, впускаю гостью. Она с некоторой растерянностью оглядывается по сторонам.

- Вас поселили здесь? Я бы так не поступила. Вы заслуживаете большего. 

- Мадам, извольте представиться. Нельзя вот так сразу торговаться с порога. Я могу принять вас за очень искусного коммивояжера. 

- Искусные коммивояжеры давно перевелись, - усмехается, скидывая пальто мне на руки. - Можете называть меня Оливией. Ваши друзья меня хорошо знают.

Оливия.... Что-то знакомое, но вряд ли я даже встречал её в коридорах больницы. И спросить не у кого. Да и зачем? Сам разберусь. 

Она отдаёт мне шляпку и встряхивает светлыми, очень хорошо прокрашенными волосами. Протирает очки, водружает их на круглое, невероятно улыбчивое лицо.

- Дорогой Вилл, я наслышана о том, что вам приходится доказывать свой профессионализм на новом месте. Поверьте, этот путь прошли все замечательные люди. Правда, некоторые.... не дошли до конечной точки назначения.

Всхлипывает и достаёт платочек из нагрудного кармана. Показываю на гостиную и пропускаю её к большому креслу. С видимым удовольствием усаживается и протягивает ноги к камину. 

- Тапок не надо, отёчность в голенях. Правда, я не с ней. Справляюсь сама, как могу. Главное, не перемерзать и не ходить по мокрому. Такси очень дорогое. Тем не менее, пришлось брать, иначе я бы застряла на полдороге, в каком-нибудь отеле с непомерно завышенными ценами за одноместный.

- Мадам, вы в столице, ничего не поделаешь. Чаю хотите?

- С удовольствием, но только на травах. Можно успокоительные, мне придётся держать себя в руках, чтобы объяснить вам.... почему я сюда пришла.

Опять всхлипывает и робко высмаркивается в платок. Ставлю чайник и принуждаю себя вспоминать, как обращаются с дамами, которые разгуливают слякотными зимами в светлом пальто.

Пока чайник закипает, она изучает мою книгу, оставленную на столе возле камина.

- У вас отличные литературные вкусы, Вилл. Не ожидала от молодого человека. Мой младший сын.... был совсем другим, хотя в профессионализме отказать ему было нельзя. Никак нельзя. 

- Был? Так его больше нет?

- Я в этом уверена. Именно потому я здесь. Мне больше никто не хочет помочь. Все отмахиваются, отписываются или ссылаются на необоснованные причины смерти.

- А какова официальная причина? Та, что вам озвучили?

- Разрыв магистрального сосуда. Бумагу не дали. Только назвали диагноз.

Опускает глаза к отёчным голеням. Подскакиваю - не от свистка чайника, но от внезапной догадки.

- Вы его мать? - называю имя однокурсника, чьё тело бесследно исчезло из мертвецкой. Кивает.

- Приёмная. Впрочем, это неважно. Я заботилась о нём, как могла. Все силы вложила в его достойное воспитание, но не всё удалось. Это нормально, можете меня не успокаивать. У каждого человека свой выбор, как ни направляй. Ведь дети не всегда хотят того, чего хотим мы, правда ведь?

- Да, так и есть. Мадам, то, что я знаю, может подтвердить озвученный вам диагноз, но может и опровергнуть. Вы к этому готовы? В полной мере?

- А как вы думаете, почему я здесь?! - шепчет гневно. - Все пороги обегала, везде одно и то же. Хуже равнодушия только лицемерие. Слава Богу, в ваших глазах я его не вижу. Правда, вы оскорбили одну мою родственницу, но ей это даже на пользу.

Замолкает, многозначительно глядя мне в грудь. Ухожу на кухню за чайником и чашками. Женские интриги для меня - лес тёмный. Особенно, когда женщин больше одной. Моё поведение часто считают оскорбительным. Всего лишь потому, что я отказываюсь соблюдать неписаные правила лицемерия и малодушия в ответ на изысканную подлость.

Ставлю на поднос всё необходимое для чаепития и захожу в гостиную. Гостья всплескивает руками.

- Так вы галантный кавалер, Вилл Боткинс! И действительно любите свою девушку, коль так яростно заступились за неё.... тогда. 

- Ах, тогда? - улыбаюсь мягкой змеиной улыбкой. - Может быть, сегодня выразился бы по-другому, но тогда ваша... как вы сказали?... родственница?... вела себя не просто отвратительно. Это было хуже ложки дёгтя в бочке мёда. Чистый дёготь под сладкой мастикой. Это я и объяснил ей - в грубой, но доходчивой форме.

- Вы будете смеяться, но такие объяснения ей по нраву, - берёт чашку и с сожалением поглядывает на сахарницу. - Я на диете, отёчность большая. Так вот, моя родственница тоже... эм-м... нездорова. И по месту жительства никто не мог ей помочь. Только я и ещё некоторые проницательные люди разглядели проблему. Что называется, вовремя спохватились, иначе быть большой беде....

Кто-то говорил, что мне скучно живётся без родичей. Угу, да. То глухо, как в пустыне, то ходят вереницами - даже родичи прародичей, если уж считать себя гражданином мира.

- Я отправила её к вашему знакомому доктору, потому что надо дифференцировать... так у вас, кажется, говорят?

- Что от чего, мадам, позвольте уточнить?

- Женскую болезнь от ... э-м-м... пищеварительной, правильно?

- Пусть будет так, не суть важно. Правда, некоторые болезни - особенно те, что вы назвали - очень близко соседствуют. Настолько близко, что могут представлять собой одно комплексное заболевание. 

- Ох, я даже не уверена, что это женское.... Ваш друг, кажется, психотерапевт?

- Он вообще мастер на все руки, в положительном смысле фразы. Возможно, это...

- О нет, разве я о том?! - едва не проливает чай на свой безупречный жемчужно-серый костюм. - Хотя... вы знаете.... о вашем докторе... кузене, да?... говорят такое, что я готова поверить в чудо.

Тут уж и я не могу сдержать смех. Соткинс и баба из музейных архивов.... То ли настоящая, то ли удачная копия оригинала с неизвестной судьбой.

- Я понял, мадам, но давайте вернёмся к главной проблеме. Ваш приёмный сын.

- Так и я об этом, друг мой! Родственница.... можно сказать, моя дальняя сестра.... не будем уточнять степень, главное, добрые отношения.... а мы с ней в добрых отношениях, она их заслуживает, невзирая на.... Впрочем, что я? Если бы вы не поскандалили тогда, то могли бы узнать о её достижениях. Известный эксперт по евгенике. Вы интересуетесь евгеникой?

- Редко, но приходится. Ваш сын тоже интересовался?

- Само собой разумеется, он же был гинекологом. Высококлассным гинекологом, и постоянно повышал свою квалификацию. Моя родственница занималась его образованием, когда я находилась в разъездах. Что-то вроде мастер-классов или лекций. Может, именно этот интерес его и погубил...

Упс. Я слышал, что некоторых учёных загоняет в опасные дебри, - но чтобы вот так, до почерневших пяток.... Такое надо заслужить. 

- Он успел получить степень?

- Нет, только аспирантура. Всего несколько месяцев. Его убили, понимаете?! У него никогда не было проблем с сосудами, ни-ко-гда!

Закрывает лицо платком и шумно всхлипывает. Наливаю ей полную чашку чаю и стакан воды из графина. Протяжно вздыхает и промокает глаза платком. 

- А чем он болел?

- Он? Болел? Вряд ли это можно назвать болезнью, скорей, хроническое состояние.... врождённые гормональные нарушения, которые повлекли за собой другие проблемы.

- Вот видите. А говорите, не могло быть разрыва сосудов. Тем более, на ногах.

- Откуда вы знаете?!

- Мадам, я не слепой. Итак, гормональные нарушения. Проблемы с весом?

- Скорее, с обменными процессами, поэтому вес постоянно менялся. Ему нельзя было сладкого, но без сладкого он становился очень нервным. Приходилось идти навстречу.... Ужасные перепады настроения. Он совершенно не ел что-то нормальное, человеческое. Организм моего мальчика требовал... не то чтобы деликатесов, но чего-то, что нельзя купить в обычном магазине.

- Да? Я слышал, он мог питаться вполне нормально. Может, вы слишком ему потакали?

- Его бывшая... хм, невеста тоже так считала. Правда, я не очень доверяю её мнению, из-за семьи. Могли бы и поласковей с ним обращаться. Ох, это была такая семейка....

Она снова закрывает лицо платком и аккуратно промокает с него пот.

- По сравнению с ними Адамсы - просто образец добродетели. 

Минуту молчу, вглядываясь в её неподдельно удручённое лицо.

- Мадам, после травмы я много чего не могу припомнить, но то, что вы говорите, звучит как преувеличение. По меньшей мере. Почему вы сделали такой вывод?

- Ох.... С ними просто невозможно было нормально разговаривать. Их смешные шутки могли доконать кого угодно. Стадо комедиантов! Мой мальчик с ними натерпелся, мой старший сын едва не отправился на тот свет, а я едва унесла ноги после очередной их вечеринки!

- Странно. Не помню. А что было?

- Да ничего! Они постоянно обвиняли меня в том, что я мешаю им жить! Якобы мои методы лечения не соответствуют их представлениям о настоящей медицине. Конечно, я не доктор, но кто, как не мать, лучше знает своих детей, чем какие-то врачи?

- Мадам, мадам, - успокоительно кладу свою руку на её дрожащую ладонь. - Вы сейчас в гостях у какого-то врача, и ваша родственница тоже. Давайте не будем спорить о методах, которые доказывают свою успешность в одних условиях, но абсолютно бесполезны и даже вредны в других.

- Может быть, - вздыхает. - Как бы там ни было, я считаю их виноватыми в гибели моего сына.

- Вот как? У вас есть основания так считать?

- А как же! Постоянные склоки, интриги, зависть. Да, зависть! Мой сын был прекрасным специалистом, мог бы сделать головокружительную карьеру, но вся беда в том, что он связался с этой... этой.... Нет, пожалуй, она могла бы оказаться нормальным человеком, но в других условиях. 

- Мадам, давайте не будем спорить о границах нормальности. Та женщина очень мне помогла, и её родственники не сделали мне ничего дурного. Зато ваш сын, насколько я припоминаю, регулярно попадал в неприятные истории. У него была склонность искать дурных женщин вместо порядочных.

- Эту женщину вы считаете порядочной?! Я бы так не сказала, но вам, конечно, видней. Правда, и дурной я её не считаю, - напротив, она умна, даже слишком для своего окружения. Ей было бы лучше уехать оттуда, но она предпочитала то, что привычнее. Надёжнее, так сказать. И куда ж было деться от таких заботливых родственников!

- Мадам, хватит. Вы тоже проявляете заботу, которая не всегда понятна посторонним людям. Итак, я жду обоснований для вашего обвинения в убийстве. 

- Обоснований.... Какие там обоснования. От них невозможно было добиться внятных обоснований. Хотя диагнозы ставить умели, надо признать. Что-то у них получалось, раз просуществовали столь долгое время.

- Через тернии к звёздам, мадам. Не всем так улыбается судьба, как вашему младшему сыну. Правда, он перестал быть её баловнем - вдруг, без вашего участия. Так тоже бывает, когда слишком любишь деликатесную жизнь. 

- Да, он пропал после ужина в баре. И что? Вы лучше спросите, с кем он ужинал.

Если существует звенящая тишина, то вот она, в моей гостиной - у камина, где даже дрова перестали потрескивать. Я смотрю на скрещённые ноги моей гостьи в тонких нейлоновых чулках. Давно таких не видел. 

- Мадам, я не на викторине. Любителям загадочных лиц уже не до вас. Впрочем, как и не до вашего сына. Поэтому говорите прямо, с кем он был.

- Я не знаю, - шепчет. - Он позвонил и сказал, что ужинает с коллегой. А потом пропал. 

Коллеги моего бывшего однокурсника - понятие весьма широкое, как и круги его знакомств. Настолько широкие круги, что даже я терялся при попытках определить сферы его профессиональных интересов. И теперь эта дама хочет, чтобы я опроверг вполне очевидный диагноз?

- В каком баре он ужинал?

- Японский ресторан, не помню названия. Где, тоже не знаю. Их ведь много по всему миру. Он любил японскую кухню, но заказывал всегда что-то необычное. Мидии, например. Или моллюски. Я ему говорила, что эта еда не годится для его желудка. Доказывал обратное. Вилл, вы хорошо разбираетесь в японской кухне?

- Так себе. Предпочитаю суши в различных вариантах. Никогда не приедаются и не отягощают желудок. Что касается моллюсков, то ими вряд ли возможно отравиться. С трудом представляю себе отравителя, который изощряется над мидией или устрицей. 

- О, всякое бывает, дорогой Вилл, всякое бывает! Иначе почему не отдают его тела?

- Возможно, потому, что его нет, мадам?

Глядит на меня широко открытыми глазами, затем прикладывает платок ко рту.

- То есть как - нет? Вы хотите сказать, что....

- Пока ничего не хочу сказать. Диагноз разрыва магистральных сосудов, хоть и звучит странновато, но всё-таки вполне вероятен при его образе жизни. Некоторые процессы в организме протекают скрыто, не заявляя о себе до определённого момента. И вдруг, как гром среди ясного неба...

- Хм. Но где же тело?

- Где угодно, мадам. Там, где удобно быть, чтобы ваша семья могла похвалиться собственным привидением.

Она вскакивает, едва не опрокидывая столик с чайными чашками. Губы мелко дрожат.

- Вилл Боткинс! То есть, я хочу сказать - доктор Боткинс! Я понимаю, где нахожусь, и что вы успешно адаптируетесь к необычным условиям вашего существования, но.... но.... это уже слишком!

- Спокойно, мадам, - беру её за руку и усаживаю обратно в кресло. - Вы в столице, где привидений на один акр земли может быть около десятка, и все, как на подбор. Вряд ли там, откуда вы приехали, ситуация уж слишком отличается. Мне самому не нравятся бесследно пропавшие тела. Однако, если они пропадают, значит, это кому-нибудь нужно. 

- Кому? - шепчет, в ужасе прикладывая руки к разгорячённым щекам.

- Например, тому, кого посмертный диагноз вашего сына интересует не меньше, чем вас.

В каминной трубе раздаётся громкий шорох и свист.

- Боткинс! Если ты разнервируешь мою мамочку, я украшу твою каминную трубу павлиньим хвостом!

- Заходи давай! - кричу в трубу. - Тебя-то как раз и не хватало здесь, для пущей ясности.

Входная дверь весело скрипит на весь дом. Почётный трубочист нашего района залетает в гостиную, раскланиваясь и отряхивая капли дождя на потёртый ковёр.

- Очень освежает. Мамуля, рад тебя видеть! Какими судьбами?

- Всё то же, - гостья без сил откидывается на спинку кресла. - Твой брат. А этот молодой человек пытается убедить меня, что я зря проделала столь долгий и опасный путь.

- Не зря, потому что я здесь. Правда, ради меня, грешного, ты бы так не старалась.

- Марко! 

Упс. Кажется, в прошлый раз у него было другое имя. Или я всё-таки не до конца восстановился после травмы?

- Мама, будь добра, не называй меня Марко. В длинном ряду моих родовых имён найдётся что-то поблагозвучнее. Поищи внимательней. Можно просто «сынок», я не хочу тягаться с местными претендентами на знать. Не царское это дело.

- Ох, сынок.... Ты не мог бы шутить по-другому? Не как те люди, которых я не хочу вспоминать?

Он берёт с пола кочергу и шумно ворошит угли в камине.

- Замечательные люди были, жаль, что всё так закончилось. Я пережил кучу интереснейших моментов, пока находился в их своеобразном обществе. По крайней мере, не так скучно, как в обществе, которое вы активно пытаетесь мне навязать.

- Мы?! - ахает гостья. - Ты о чём? Я проделала такой долгий путь, и...

- Знаю! - он вскидывает руку в защитном жесте. - Моя супруга серьёзна, умна, добродетельна и абсолютно нечувствительна ниже пояса. Боткинс, моя мама считает, что после операций мне категорически противопоказано напрягаться, как мужчине. Что скажешь?

Изучаю взглядом его подвижную фигуру в свежем чёрном костюме, белой рубашке и бабочке.

- А тебе какая разница? Ты легко справлялся с неподвижными объектами. В чём проблема?

- Захотелось разнообразия. Так вот...

Наш увлекательный разговор прерывается громким звонком моего мобильника. Соткинс....

Глава вторая

Крик из трубы

- Вилл, Вилл, ради Бога, да сделай ты что-нибудь!

Скороговорку Соткинса заглушает монотонный, но весьма громкий вопль на заднем плане.

- У тебя что, обезболивающее закончилось?

- Вилл, я не могу его вколоть! Никто не может, да и не в боли дело. Это.... это....

Трубочист прислушивается. Его мать бледнеет до полотняного цвета и тянется за водой.

- Понимаешь, она пришла и села, - Соткинс прерывисто вздыхает. - Спокойно и внятно пояснила, что с ней происходит. Мол, чувствительность понижена, и всё такое, ну ты понимаешь. Говорит, болей нет. И так монотонно, спокойно вещает, что я чуть не уснул за столом. Лицо абсолютно неподвижное, будто маску напялила. В глазах ноль эмоций. Меня насторожило, конечно. Предложил залезть на кресло. Залезла, хоть бы хны. 

- Сынок, я здесь. И бабуля тоже. Ради Бога, не нервничай. Ты пытался с ней поговорить?

- Да пытался! Дай ты досказать, папандос! Смотрю там, смотрю сям, всё гладко-идеально. Никаких проблем. Лежит смирно, в потолок глядит. У меня такого ещё не было. Я даже обрадовался, Бога начал мысленно благодарить. Думаю, ну, обычное дело. И тут...

Он глубоко вздыхает и шумно выдыхает в трубку.

- Я вспомнил кое-что. Нажал. Сам понимаешь, куда. И тут.... Она заорала, как... как.... Это даже сиреной не назовёшь. Просто орёт и орёт на одной ноте. А там сухо! Ты такое видел когда-то?!

Трубочист растерянно открывает рот и тут же закрывает, передавая трубку мне.

- Соткинс, - говорю спокойно, - пойди к ней и нажми на ту же точку.

- А вдруг она меня своей ножищей двинет?! 

- С твоим-то прессом? Иди, говорю, и нажми.

Звуки шагов, под нарастающий крик. Чертыхания, возня, резкая тишина.

- Ну, что я говорил?

Оборачиваюсь к трубочисту и его маменьке. Они растерянно переглядываются.

- Боткинс, - шумный выдох в трубку, - я тебе по гроб жизни обязан. Всех интернов смыло, как говно из унитаза. Только она глаза свои закрыла. И типа не дышит, но пульс прощупывается.

- Кузен, а ты не подумал о классической истерии по Жане?

Молчание, сопение. Мама трубочиста заглядывает мне в лицо, будто я какая-то музейная диковинка.

- Предлагаешь её засунуть под душ Шарко? Может, вместе с ней искупаться? Она ж типа мачеха моя будущая. Ты только представь, кого придётся домой приглашать. Анита уйдёт от меня тем же вечером.

- Да ладно тебе. Не придёт она к вам домой. У тебя есть набор массажных игл?

- Найдётся. Ой, она глаза открыла.... И губы сжала в линию. Мадам, а ну вставайте!

Оглушительный грохот. Я порываюсь бежать за ботинками, но трубочист хватает меня за плечо и вынимает трубку из дрожащих рук.

- Дорогая, ты меня слышишь? Почему - нет? Ты же отвечаешь.... Прекрати пугать детей, это неэтично с твоей стороны. Да, он хороший парень. Да, у него получилось. И что теперь? Ты уходишь от меня к моему собственному сыну?!

Из трубки несётся что-то вроде продолжительного ответа в одном диапазоне. Хе, вряд ли он вылечит свою глухоту в таких обстоятельствах....

- Дайте я с ней поговорю! - Оливия хватает трубку. - Дорогая! Это я, ты узнаешь меня? Да, конечно, я в порядке. А ты? Видишь, я же говорила, ничего страшного. Ты просто переработала. Нельзя так напрягаться. Ах, ты расслаблена? Полностью? Будь добра, не повторяй больше таких опытов. Да, я понимаю. Да, конечно, нетрадиционные методики. Однако, подумай сама, как это отражается на твоих учениках. Евгенику нельзя объяснять загробным голосом. Или я ошибаюсь, доктор Боткинс?

Беру трубку, прокашливаюсь. В трубке - зловещая тишина.

- Мадам, я намеревался сгладить своё впечатление о нашей последней встрече, но теперь, думаю, это лишнее. Как считаете?

Молчание. Еле слышное шипение. Набираю воздуха в лёгкие.

- Проваливай отсюда, змея подколодная, чтоб тебя подземные воды унесли!

Удаляющийся стук каблуков по кафельному полу. Мама трубочиста стоит с раскрытым ртом.

- Ну, у вас и методы.... Впрочем, я начинаю кое-что понимать. Сынок, но ведь вы же нашли общий язык!

- Да, и что с того? Какого чёрта я должен жениться на укушенной бабе?

- Она не укушенная, она.... Ох, сынок, ей просто не повезло в жизни. Только ваши параметры совпадают поразительным образом. Все! Поверь, тебе лучше связать свою жизнь с ней, чем с той откровенно истеричной гречанкой, которая ловко прикрывается итальянским именем! И намного надёжней, чем с молодой лаборанткой, которая путает реактивы! И спокойней, чем со свежеиспечённым психотерапевтом, который боится своих клиентов!

Меня мгновенно передёргивает. Подхожу к трубочисту вплотную.

- Что я сейчас услышал?

- Это просто вариант, Боткинс. Мы рассматриваем варианты.

- Если я ещё раз услышу что-то подобное, тебе будет нечем и рассматривать, и разнюхивать. 

На его лице появляется дерзкое, злобное выражение. Мать отступает и усаживается в кресло.

- Может, всё-таки вернёмся к нашему делу?

- Пожалуй, - он стискивает зубы и занимает пуф у камина. - Я готов опровергнуть диагноз, которым тебя накормили. Боткинс, говорят, твой кузен - мастер возвращать память. Отчего же он не вспомнит про двадцать трупов, среди которых якобы нашли моего названого брата?

- В его-то состоянии? - усмехаюсь. - Да там здоровый лишится остатков памяти. Я помню, но что с того? Трупов нет, ни одного. И я не солгал ни в одном слове, разговаривая с твоей матерью. Мы просто не успели добраться до сути.

- Так давайте доберёмся, коль уж мы здесь. Те двадцать трупов были холодными? Я хочу сказать - ледяными, как полагается в таких случаях?

- Ну да. Полностью подготовленными ко вскрытию.

- А теперь задай себе вопрос, умник: почему труп моего названого брата оказался одним из тех, двадцати?

- Понятия не имею. Их привезли в одной партии, вот и всё. Мы не успели толком ничего понять.

- Зато я успел. Когда среди двадцати обычных трупов попадается один необычный, он сразу же привлекает к себе внимание. Так?

- Ну да. Его сложно было не заметить. Лицо неузнаваемое, но я определил по другим чертам.

- Вот как! У тебя была ранее такая возможность?

- Я наблюдательный, в отличие от тебя. И замечаю то, что надо заметить - даже в условиях плохой видимости.

Косится на мать, которая с отрешённым видом попивает холодный чай.

- Мне нравится жить здесь. Местные настолько упрямы и непоколебимы в своей любви к собственным убеждениям, что я чувствую себя вправе существовать так же. А почему нет? Я чищу трубы, имею дело с оригинальными разновидностями сажи, могу отличить сажу от следов разрыва сосудов, а следы разрыва сосудов - от классического обморожения. Удивлён, Боткинс?

Смотрю на него с выражением глубочайшего сочувствия. Не знаю, как оно выглядит в его краях, но здесь это выражение имеет настолько тонкие, неповторимые оттенки, что я не уверен, заметил ли он его вообще.

- Какое обморожение, причиндал ты подковёрный?! Мы отдыхали в тёплых краях, можно сказать, в бархатный сезон! 

- О да, весомое обоснование невозможности обморозиться в другом месте. Например, в запертом холодильнике. 

Оливия начинает тихо рыдать в платок. Я распаковываю свежую связку дров у каминной полки.

- Окей, допустим. Мы не видели, в чём привезли трупы. Нас пригласили в мертвецкую на экспертную оценку необычного случая. Как видишь, мы и на отдыхе не всегда можем нормально отдохнуть. Так вот, предположим, что наш бывший коллега оказался в то же время в том же месте. Зачем? Успеть проверить трупы раньше нас?

- Вспомни, как он ушёл с предыдущей работы. И с чем. Конечно, это могло быть его амбициозной целью. Он ведь был исключительно амбициозен и поразительно беспечен в существенных бытовых мелочах. Увлёкся, и тут кто-то закрыл дверь рефрижератора. Как ты думаешь, он решился бы сразу поднимать шум?

- Он?! Да он его поднимал регулярно, как только у его невесты появлялся очередной пациент!

- Это другая ситуация, и её я хорошо помню. Моему названому братцу нельзя было отказать в умении драматизировать. Впрочем, в тех условиях и нельзя было вести себя по-другому. 

- Сомневаюсь, но спорить не буду. Если бы я попал в рефрижератор....

- ... если бы ты попал в рефрижератор, то кто-то из трупов уже воскрес бы. И ты бы грелся от его восстановленного дыхания. Такие, как ты, выживут даже в канализации. Наш бывший коллега просто испугался. Он понял, что его могут обнаружить, и что будет, если обнаружат. Вероятно, рефрижератор проделал неблизкий путь, а это значит, что мой названый брат надеялся выскочить на ближайшей остановке. Рефрижераторы не так часто загружают под завязку на точке отправки. Большей частью, их наполняют на промежуточных точках.

- Значит, его интересовал труп, который поступил где-то в начале?

- Ну да. Труп, который не должны были обнаружить посторонние люди. То есть, по моей гипотезе, в мертвецкую должно было поступить не двадцать, а девятнадцать трупов. Один должен был уйти на промежуточной точке. Это значит, что нашего коллегу всё-таки обнаружили. То есть, он занял место «плохого» трупа. Вот и все дела.

Внимательно гляжу в его самодовольное лицо, на изящные жесты, которыми он поправляет галстук-бабочку.

- Твоя уверенность, макарон, говорит лишь о том, что ты был его визави на ужине в японском ресторане.

- Да, и что тут такого? Я предчувствовал нежелательное развитие событий. И не один я, это предчувствовала вся больница. Он сам заявлял о своём желании стать героем-патологоанатомом. Вот и стал. Я предупреждал его за ужином. Мы оба внимательно наблюдали за процессом приготовления еды и никуда не отлучались из-за стола. Перед уходом тщательно вымыли руки, а он достал из кармана крем. Знаете, какой? Для защиты в экстремальных климатических условиях. И намазал им руки. Мелочь, но какая!

Мать всплескивает руками, роняет голову на подлокотник мягкого кресла.

- Бедный мой мальчик! Он сделал всё, чтобы выжить там... в этом аду... О Господи!

- А теперь угадайте, куда повезли «плохой труп», - торжествующим голосом продолжает трубочист. - Мне самому интересно. В институте, насколько мне удалось разузнать, ничего необычного не появлялось. 

- Если он «плохой», то его могли повезти только туда, где он никому не помешает. Например, в больницу, где его могут без проблем оформить, как «хороший».

- Логично. В какую больницу?

Четыре торжествующих глаза смотрят в мой холодный, спокойный взгляд.

- В мире существует лишь одна больница, в которую можно возить «плохие трупы»?

- Была одна. В один прекрасный день её не стало. И тебя в тот день там не было. Даже те, кого моя мать называет парочкой «Гречневая вермишель», укатили на отдых. Кто оставался в больнице?

- Вот у них и спросите. Если вообще кто-то из них остался. Насколько мне известно, люди бесследно исчезли. Только я вам вот что скажу, профессор кислых макарон. Те люди, с которыми я работал, никогда не выдавали плохие трупы за хорошие. Именно поэтому к ним возили плохие трупы. Если плохой труп завезли к ним, значит, кто-то действительно хотел понять, что произошло. А кто-то другой не хотел - как в случае меня и Соткинса на отдыхе. Тем более, оба случая произошли почти одновременно. Когда я вернулся с отдыха, то оказалось, что мне больше некуда возвращаться. Больницу просто снесли. 

В комнате снова повисает многозначительное молчание. 

- Да, и те, кого я пытался хоть о чём-то расспросить, отказываются говорить. Я бы на их месте тоже долгое время не мог бы нормально разговаривать. Правда, Боткинс?

Киваю, сглатывая ком в горле. Мать трубочиста глядит в сторону с видимой усталостью.

- Теперь ещё и плохой труп.... Я говорила, что всё ужасно закончится. Он не слушал.... Копался в тонкостях евгеники - зачем?! Нужно было всего лишь изучить науку для общего развития. Если мой сын чем-то увлекался, то с головой. Всем бы такое рвение!

Она поднимается из кресла и бредёт в прихожую. Трубочист остаётся на месте.

- Зря, у меня в запасе много интересных гипотез. А у тебя, Боткинс?

- Не меньше. С моим-то счастьем попадать на плохие бутерброды и плохие трупы. Верней, тех, кого так и прёт попасть в безвыходное положение. Вот почему я терпеть не могу патологоанатомию. И тот раз был последним, я так думаю.

- Наивный! - смеётся трубочист. - Я тоже так думал в своё время. Говори, пока мама ещё здесь.

- Может, всё проще. Может, он действительно не успел выскочить и умер по естественной причине. Только он выглядел не обмороженным, а сильно избитым. До черноты. Знать бы, кто рулил тем рефрижератором....

- Забить до смерти, перепугаться и закинуть труп в рефрижератор? Не вяжется, Боткинс. Его бы выкинули где-то по дороге. Однако, труп завезли в мертвецкую, а потом всё вычистили, пока вы бегали на взрывы газовых баллонов. 

- Может, с ним случился панический приступ? В закрытом пространстве?

- И водители ничего не услышали? Быть такого не может. Он умер внутри, я в этом уверен. И разрыв сосуда мог случиться только там, внутри. Больше нигде. Кроме того, я уверен, что тем чудо-кремом он обмазался с головы до ног. Чтобы не промёрзнуть. 

Гостья стоит на пороге, уже одетая в свою новомодную верхнюю одежду.

- Да, я всё поняла. Больше ничего не надо пояснять. Спасибо вам, доктор Боткинс. И тебе, сынок. Надеюсь, ты... после всего пережитого.... не повторишь...

Сглатывает рыдания и быстро спешит к дверям. Я иду, чтобы затворить их на замок.

- Знаешь, трубочист, - говорю, оборачиваясь, - твоя теория о загадочных путешествиях «плохого трупа» не выдерживает никакой критики. Ты то ли детективов начитался, то ли фильмов насмотрелся. А может, сажей надышался в своих трубах. Вот с чудо-кремом носись, пока сам не нарвёшься на подобную гадость. Твоего брата вознамерились убрать ещё до его захода в тот злосчастный рефрижератор. Все трупы были плохими, все до единого. И труп нашего коллеги указывал на то, куда их надо везти. Персонал больницы, в которой мы работали, видимо, пытался сделать всё возможное, чтоб спасти наши неопытные задницы. Однако, задача оказалась непосильной даже для тех, у кого мы учились. А может, они успели её решить - к своему несчастью....

Выпереть трубочиста из дома не так-то просто, но возможно. В его бытность моим пациентом он так привязался ко мне, что и сейчас пытается демонстрировать больные места - будто я обязан дуть на них, как его мамуля. Впрочем, это больше похоже на хвастовство боевыми ранениями, которые он недополучил в своей бурной молодости на далёких фронтах.

- Я бы тебе своих книжек припёр, но ты, вижу, нагружен под завязку, - с умным видом бродит вдоль моих полок, изучая названия под карманной лупой. Иногда мне думается, что здешние даже в туалет ходят с лупой. А вдруг в дерьме заведётся какой-нибудь фамильный бриллиант?

Смеётся, будто мыслит со мной в унисон.

- Так что, Боткинс, ты меня отговариваешь жениться на этой фригидной музейной неваляшке?

- Сам подумай, какой с неё толк. Поговорить о евгенике можно и так, за чашкой чая.

- Не пьёт она чая, категорически. Кофе тоже, в классическом понимании. У неё какие-то свои рецепты, от которых у меня голова кругом.

- Вкусные?

- Да как тебе сказать.... Вроде приятное на вкус, а распробуешь - дерьмо дерьмом. Суррогат какой-то доморощенный. Она всё задницу свою бесчувственную вылечить пытается. Может, после Соткинса наступят положительные сдвиги.

То, что я слышал в трубку, не оставляет мне положительных надежд. Меня больше удивляет несбыточный оптимизм трубочиста и его мамаши, которая готова проявлять доброту к суррогатам человека. При этом терпеть не может нормальных человеческих проявлений, которые немыслимым образом восстанавливают её обменные процессы.

Мой утренний сон без единого сновидения - мягкий и уютный, как ранний туман - прерывает ну очень мелодичный звонок. Так звонить могут только из дому, - верней, из городка, который я уже начал считать своим вторым (или каким там по счёту) домом. 

Сложно сказать, как я определяю свои домашние места, но я всегда чувствую себя в них особенным, неповторимым образом. Уезжаю - покоя нет от воспоминаний и желания вернуться назад. Приезжаю - нет покоя от тех, кто заждался. И так в разных точках мира. 

- Да, - бормочу сонно. - Как погода?

- Ничего, мы уже привыкли, - звонкий голос Гвендолин с низкими медовыми нотками. - Наняли команду из приезжих, - правда, работают спустя рукава. Студентики, из хостела. Не понимают, зачем это нужно, если есть машины.

- Вы наняли, вам и воспитывать. Ко мне что?

- Хо, гость расскажет. Муж мой. Ты его вспомнишь, обязательно. 

- Да ты что.... Кажется, уже начинаю припоминать. Гвен, а ты давно покрасила волосы?

- Я их крашу каждый месяц, и ресницы наращиваю в разных направлениях. Это так развлекает в глуши! Ты бы видел лица посетителей. Каждый день свежая сплетня о том, что в мэрии новая секретарша. Всего-то и надо, что поменять размер лифчика или каблуков. Эх, Вилл Боткинс, как мало ты знаешь женщин!

- Чем больше узнаю, тем меньше хочется знать. У тебя почтовый ящик надёжный?

- Увы, мой мальчик, только для своих. Сам понимаешь. Несбыточных обещаний не даю. Зато на моего супруга можешь рассчитывать, как и раньше. Он из больницы пару дней как вышел, ты с ним помягче. И вот ещё что, Вилл.... Твоя гостья, вчерашняя. В больницу попала.

Мгновенно сажусь в кровати, чувствуя резкую боль в пояснице. Неужто работа начинает сказываться? Рановато вроде...

- Когда? Верней, где? Она хоть успела добраться до отеля?

- Да, её оттуда и забрали. Нервное потрясение. Муж объяснит. Не вини себя, так должно было случиться. Мы сами пережили не меньше, чем она. Целую, возвращайся скорей!

Бреду в ванную, изучаю фронт работ и вспоминаю свои не очень богатые познания по домашнему ремонту. Благо дело, мама приучила меня работать руками, не то что некоторых книжных червяков. У неё дома - равно, как и здесь - это даже за честь почитается. Ничуть не удивительно, когда достопочтенный бюргер стоит у окна с кистью и ведром краски, либо, покряхтывая, лазит вверх и вниз по стремянке. Как им это удаётся в почтенные годы, одному Богу известно. Все страшно гордятся своими умениями, у каждого свой фамильный рецепт домашнего уюта, в который новые поколения привносят свои гармоничные нотки. 

Я бы позвонил мистеру Уиттингу, - но теперь, после внезапной болезни Оливии, опасаюсь и его разнервировать. Приступы профессиональной мнительности - ужасная, но по словам отца Брауна, полезная штука. 

Звонок в дверь. Если это снова трубочист, то заставлю его делать кладку в моей ванной....

На пороге стоит кряжистая фигура в искусственной дублёнке и такой же кепке. Ворот и отвороты кепки надёжно защищают от снега, летящего наискосок.

- Ты как сюда добрался, старый хрыч? - пропускаю его в прихожую, где он грузно обтаптывает налипший снег. - Спасибо, будет чем почистить полы. На перекладных ехал?

- А ты как думал? - сипит, прокашливаясь в кулак. - Ещё и пешком шёл, плутал по нескольким кварталам. Таксисты ж как работают нынче? Дрыхнет себе в кафешке за угловым столиком, пока не дождётся заказа куда подальше. Доезжает до ближайшей кафешки, - всё, типа, мотор заглох. И дальше дрыхнет. Даже деньгами не заманишь, потому что ремонт авто дороже обойдётся. Расчётливый народ пошёл. Даже радует.

- Отчего ж не радоваться? Всё лучше, чем бабки в унитаз спускать. Чаю хочешь?

- Давай, и погорячее. Меня в больнице такой дрянью поили, что словами не передать. Дома выпил три чайника, даже без сахара. Вкус припоминал, соками жизни наливался. С памятью хреново совсем. У тебя, слышал, такая же беда.

- Подлечиваюсь, и неплохо, - ставлю чайник, пока мой гость греет руки на батарее. - Камин растопишь?

- Отчего нет? Сам соскучился за домашним огоньком. Есть старые газеты?

- В кладовой поищи, там целые связки валялись. Не знал, куда деть. Видать, тебя ждали.

Шуршит газетами в кладовой, хмыкает и гмыкает, что-то шепчет себе под нос.

- Ты знаешь, таким жалко растапливать. Я рекламу отгребу, а чтение тебе оставлю. Будет чем заниматься, когда в гости приду. Ты вот что, Боткинс, не стесняйся при мне гостей принимать. А, забыл представиться. Джерри Пейн. Как звучит?

- Голливудил, что ли?

- Хе-хе! Ну, что наголливудил, то моё теперь. Телик в больнице прикольный, одни комедии вперемешку с познавательными программами. Для великовозрастных подростков. Я глянул на те жутко умные, загадочные лица и решил себя назвать попроще. Жене понравилось. Прихожу домой и с порога такой: «Привет, киска, я Джерри Пейн. Будем лечиться от цирроза?» Полдня за мной по дому гонялась со шваброй. Так и вылечили боль в животе. 

Человеческие имена, пусть даже и придуманные, бывают милее прозвищ. Пейн берёт из-под каминной полки топорик и с явным удовольствием колет дрова у решётки. В трубе раздаётся сумрачное гудение.

- Давай, давай, ты ж отсюда не вылазишь сутками! - кричит в дымоход. - Или забыл, как я тебя гонял кругами в больнице?

- Так вы в одном месте подлечивались? - не верю своим ушам. Кивает, смеётся.

- Да, но в разных отделениях. Он, как увидел меня, сразу бульон с костями жрать начал. Тушёные такие кости, знаешь? Их жевать можно вместо мяса. Оказалось, то, что ему и надо. Врачи глаза вылупили. Ему ж пару дней оставалось, чтоб подохнуть от хронического несварения. А теперь воет, скотина неблагодарная. 

- И вою, вою! - несётся утробный голос из дымохода. - Знал, что ты сюда припрёшься и тут не дашь мне покоя. У мамы был?

- Только что оттуда. Крестец ей разминал, там боли жуткие. Вчера её забрали из отеля в полусогнутом состоянии. Ни разогнуть, ни согнуть. Дуру одну стоеросовую из палаты выгнал. Знаешь, чем она её лечила? Кровью молодого осла!

- Ну-ка, ну-ка, - подхожу ближе к камину. - Что у неё с причёской было?

- Да ничего, лака полбутылки, как минимум. Воняло на всю палату. Я как схватился за эти космы, потом руки не мог отмыть полчаса. Звоню кузену твоему, а он орёт на меня. Мол, какого чёрта я её упустил, надо было хватать за юбку и к нему тащить. Что у вас тут происходит, а, шалуны?

- Будто не знаешь, - ворчу. - Ты кровь молодого осла догадался с собой прихватить?

- Тю, спрашиваешь. Отборная медовая акварель, с вытяжкой из субпродуктов. Ну и мошенники пошли, даже этикетки не стесняются лепить. Может, соседу твоему отлить, на пробу?

- Всё-то ты знаешь, - ворчу соседским тоном. - Он такую бурду даже смотреть не станет. Не его уровень. Плесни в камин, посмотрим, что получится.

С коварным хихиканьем выплёскивает в огонь весь пузырёк. Зажимаем носы, пока удушливая вонь забегает в дымоход. Глухой грохот на крыше. Выглядываю за окно. Трубочист лежит в сугробе, болтая ногами.

- Давай, оттирайся, чего валяешься? Или башкой ударился?

- Если бы, - бормочет, намыливая снегом куртку. - А, ч-чёрт, по мху проехался. Пейн, черепицы глянь, а?

- Да ничего им не будет, на совесть сделаны. Не то что нынешние крыши, текут после первого же града. На чёрном зелёное до задницы, ты рожу лучше вымой почище.

Пока трубочист приводит себя в человеческий вид, мы неспешно попиваем чай и листаем газеты.

- Мне квартирку надо бы подыскать, но тут всё дорогое, как на холмах Голливуда. Там, где посолидней, грязь непролазная. Вот так прямо и говорят - мол, прабабкина хата, никто ничего не разгребал после её смерти. Хотите, гребите, хотите, ищите чистое с уборщицей, но это раз в двадцать дороже. Заколебали эти столичные дельцы. Боткинс, где приткнуться, а?

- Снимай на четверых, с разнорабочими. У тебя особых альтернатив нет. Тем более, временно.

- Эх, Боткинс, нет ничего более вечного, чем временное, а я боюсь тут застрять. Даже на съёмной в рабочем квартале. Тут есть работёнка неплохая, обкапывать фундаменты. Ты ж понимаешь, старые дома сносить мало кто хочет. Предпочитают фундаменты перезаливать, мазохисты раритетные. Я сначала плевался, а потом как глянул - понял их, что называется, безо всяких возражений. Вон этот, из трубы, тоже понимает, но признаваться не хочет. 

- Хочу, отчего ж нет? - гудит, шурша ершом. - Я тут посыплю немного сажей, все равно спалится. Продукт ослиный такой налёт на стенах оставляет, что надо бы побелить дедовым способом.

- Так побели, всё равно ж казённое. Будешь налево толкать - языком твоим побелю.

Я бы позвонил Соткинсу, - да боюсь, он бросит пить раньше, чем уйдёт с работы. На экране сообщение: «Гони этих чертей в шею!». Набираю номер, выхожу на задний двор.

- Ты бы от нервов чего попил. Травы, например.

- Я на травах второй день сижу. Боткинс, после вчерашней пациентки у меня вообще пропало желание работать. Хотел очередной экспонат прихватить, для интернов, - так твой, блин, гость долгожданный лапами начал размахивать. Малым что? Им бы только волшебные кнопочки понажимать. Высрались от воплей, теперь ходят, достают. Подай, мол, тётеньку с кнопкой, да подай. 

- Я тебе дяденьку подам с клёпкой. Пусть объясняет, где у тётеньки волшебный рычажок.

Вручаю трубку Пейну и выпихиваю его на задний двор вместе с чашкой чая. Кидаю вдогонку плед и с превеликим удовольствием наблюдаю, как трубочист гоняет вокруг дома, ища несуществующий вход. В окне спальни раздаётся пронзительное мяуканье. Гигзи?

Глава третья

Кот и сурдопереводчик

Мой кот исключительно смел, когда прибегает с добычей. К мышам и крысам я уже привык, даже птиц пару раз вызволял из его крепких зубов. Однако, приволочь соседского попугая за крыло, - ещё и живей всех живых, - смог бы разве что сам сосед, и то к себе на подоконник.

- Отдай! - говорю строго. - Нельзя брать чужое!

Гигзи смотрит на меня понимающими глазами, но попугая не выпускает. Тот лениво трепыхается на одном крыле, поглядывая по сторонам в поисках съестного.

- И как же прикажете вас кормить? С двух мисок, или с двух рук?

- Капукай! Капукай! Трынди-рынди-бемц, хороший птичка!

Насыпаю зерно в ладонь - крутит клювом.

- Не хочешь, не жри, - хозяину верну обоих. Гигзи, ты ж не пожрёшь, пока его не выпустишь!

Кот помахивает хвостом, но и не думает разжимать зубов. Иду к факс-аппарату.

- Надоел он мне, - бурчит сосед. - Пусть у тебя поживёт, узнает, почём фунт лиха. Котяра кормился у нас на заднем, теперь твоя очередь кормить моего пердуна. Заодно и кот похудеет. Ты на пузо его посмотри!

Действительно, пузо Гигзи заставляет подумать, что он привёл котят. На всякий случай проглаживаю. Кот довольно урчит, но попугая не выпускает.

- Эге, да ты действительно не голоден. Срать где намерен? Там, где и жрал?

Помахивает хвостом в сторону заднего двора моего дома. Уже легче. Хоть не придётся выскребать его подарки жизни из-под ванной.... Солидным шагом идёт в гостиную и усаживается перед камином. Попугай удобно пристраивается у него под боком и начинает чистить перья. 

Пейн, вернувшийся с нелёгких переговоров, ошарашенным взглядом изучает картину дружбы охотника и добычи. 

- Вот нелёгкая принесла.... У меня аллергия и на котов, и на птиц. Таблетки есть?

- Полно, угощайся. Салфетки не успел прикупить, извини. Зато бумаги туалетной полно.

- Жмот, - бормочет Пейн, однако, таблетку в рот засовывает. - А без кота с попугаем никак нельзя?

- Никак. Они тут живут дольше, чем мы, вместе взятые. Так сказать, законные хозяева квадратного метра. Из поколения в поколение. Едят, что найдут, или то, что смогут у тебя выцыганить, пока ты добрый. Надоедят - соседу отдам, пусть мышей ловят на пару.

- Я тебе мышей сам наловлю сколько хочешь. Надо?

- На кой чёрт они мне? Лучше дыры поплотней залепи, чтоб не шастали. Бутылок после пьянки вон сколько, я не выкидывал. 

Пейна выносит из гостиной, как на крыльях. Гремит бутылками, радостно фыркает.

- Хо-хо, Соткинс знал, что брать. Я б тоже вмазал, да после всего мне ни капли нельзя. Доктор сказал, мозги напрочь могут вылететь и не вернуться. Молоток есть?

- За холодильником. А что, сильно бахнуло?

- Боткинс, на этом месте я плохо разговаривать начинаю. Точка травмы, так сказать. У меня ж мозги постарше твоих, - а значит, отмерших участков побольше будет. Ты можешь себе представить, какая нагрузка идёт на выжившие?

Ещё бы.... Этот из кабинета Соткинса не будет вылезать сутками. Авось, что-то и вспомнит - без опасности окончательного повреждения нейрогуморальной регуляции.

Подхожу к его согбенной фигуре, сидящей на корточках. Боязливо поглядывает через плечо.

- Ты ходи погромче, я ж с молотком. В подвале просидели полдня, а потом темнота. Очнулся в больнице, - весь в трубках, с перевязанной башкой. И никого рядом. Лежу и в телевизор на потолке гляжу, пытаюсь слова разобрать. Всё в один гул сливалось, а картинки - в один ряд, а то и калейдоскопом. Ты как выкарабкался?

- Очень просто. Не терял связи с реальностью. Принял, как есть, да и все дела. Если это можно назвать вытеснением, то получилось весьма продуктивно.

- Ты мне таких слов не говори, я пугаюсь. Может, книжек почитать?

- Хм, с твоими нервами на каждой странице пугаться будешь. И в дебри лезть. Начни с чего попроще. Стихи, например. Или сказки. А лучше поешь по-человечески. Живот проверял?

- Всё там нормально, я даже побелку со стен есть могу. Доктор, как увидел, хотел на транквилизаторы перевести. Спасибо сестре, приволокла упаковку зубной пасты на просрочке. Каждый день выжирал по тюбику, потом блевал дерьмом каким-то. Лаборатория с ног сбилась, они таких анализов сроду не видали. Так что я тоже шороху навести успел. По мне даже консилиумов не собирали, - думали, коньки отброшу гарантированно. Ан нет, не дождётесь! 

Методично разбивает бутылки, оглядывает крупные осколки, снова ударяет молотком.

- Я, Боткинс, много чего пережил за свои года. Не первый раз приходится умения свои на задворках гноить. Да не гниют ведь, не гниют! Так что ты на статус не гляди, ерунда всё это. Когда понадобишься, к тебе короли в калошах прибегут. Не разменивайся на лейблы. Живи, как будто их нет, так все нормальные люди делают.

Засыпает осколки в ведро и закрывает крышкой. Хитро глядит на меня из-за плеча.

- Нашим пытался дозвониться - из трубки один перегар или хлороформ. Так что не ищи, сами тебя найдут, когда легче станет. Или сложней, как у кого. 

- В заднице не бывает ни легко, ни сложно, Пейн. Задница - это просто задница, у которой свои особенности. Ты мог бы об этом поговорить, но не со мной. Я прямую кишку с другой стороны изучаю.

- Эх, Боткинс, Боткинс, а ведь сейчас именно твои таланты могли бы заменить ушедшие кадры.... Один за всех не хочешь впахивать, понимаю. Соткинсу ассистент нужен по бабам, а ты морозишься. 

- Того и гляди, на него скоро мужиков повесят. Пейн, когда мы с ним вдвоём, получиться может то же, что и в прошлый раз. 

- Кто тебе такое сказал?! - аж вскакивает, бросая молоток. - Я этому уроду выверну язык наружу. Боткинс, запомни: всё случилось только потому, что вы были вместе. Не из-за того, что вы делали. Просто некоторые люди задницей чувствуют, что может произойти. Не в их пользу, разумеется.

- Ну вот. Разве суть, в итоге, не одна?

- Нет! Даже не думай о таком! Пусть срут хоть кипятком, но в некоторых случаях ты и Соткинс должны - нет, просто обязаны! - стоять плечом к плечу. Думаешь, я задницу не рвал?! Да тысячи раз, и живой стою до сих пор. Потому что выхлоп от меня устойчивый, аж в землю врастает. Понял, звездолёт?

- Подумаю на досуге. В мотивации тебе не откажешь. Давай, бери фонарь, я цемент замешаю.

- Вот это дело, - бормочет, вытаскивая из сумки допотопный, но очень и очень добротный фонарь. - Дай старые газеты. Побольше, заодно и почитаю. Авось не разучился....

Подтаскиваю пачку газет и восхищённо наблюдаю за движениями его рук, которые с каждой минутой становятся всё ловчее. Накидывает обрывки газет в цементную массу, перемешивает и вдруг замирает над разворотом.

- Боткинс, ты только послушай.... «Как вылечить прострел в пояснице за пять минут». Даже я до такого не додумался! «Возьмите маринад от каперсов, можно от корнишонов или любых солений по вкусу. Если вам попался поддельный коньяк - ни в коем случае не выливайте!». Боткинс, дружище, скажи на милость, какая тварь закусывает коньяк соленьями?

- Всякое бывает. Читай дальше.

- Боткинс, это местная газета более чем десятилетней давности! Колонка не юмористическая, между прочим. Новости науки! Воскресная газета, Боткинс! Может, левый тираж?

- Пейн, я тебя вылечу шваброй не хуже Гвендолин, если не перестанешь много думать. Вредно тебе, понимаешь? Читай. Я весь внимание.

- «...ни в коем случае не выливайте. Добавьте в маринад, хорошенько взболтайте и дайте настояться. Возьмите связку еловых веток....». Боткинс, я с этой газетой лягу спать, честное слово. У тебя есть пару грамм лекарственного?

- Ни капли в рот, старый бродяга. Читай и не вздрагивай. У тебя что, озноб?

- Похоже, да. Поищи старое пальто. Нет, подожди! Давай дочитаем, может, и это понадобится. У тебя есть связка еловых веток, Боткинс?

- К праздникам отыщется. Что дальше? Не томи....

- «... связку еловых веток и засуньте в настой. Выдержите ветки всего несколько часов». Несколько - это сколько? Новости науки, чтоб им пусто было.... Боткинс?

- А? У тебя что, проблемы с выбором времени? Написано «несколько», - значит, смотри по крепости коньяка. Ну, и маринада, вестимо. Сам говоришь, что газете больше десятка лет. Давай, читай, за окном темнеет!

- «.... часов. Сырым веником пройдитесь по больному месту. С первых секунд боль начинает отступать, а кровообращение - улучшаться. Если этого не происходит, убедитесь, что вы не выпили маринад. Креветка Нежная». Ох, Боткинс....

- Ва-у-у! Ты любишь креветки, дружище!

- Любил, - всхлипывает. - С пивом. Теперь нельзя.... Маме позвони, а? Может, всё-таки....

- Я-то позвоню, только мама будет советовать не как ты хочешь, а как надо в твоём случае.

- Тогда не надо, - вздыхает. - Я не привык жить без потачек, нужно адаптироваться. Боткинс, иногда так хочется изменить супруге, - и знаешь, с кем, а нельзя. Не потому что совсем, а потому, что поздно.

Телефон в его кармане громко икает несколько раз. Покряхтывая и морщась, прикладывает трубку к уху.

- Да чтоб его.... Достали уже. Звонит какая-то мразь и в трубку рыгает. С газетой что делать, а?

- Ты лечить взялся? Вот и долечивай, счастье тебе привалило. Давай беги, я сам всё доделаю. 

После ухода Пейна мгновенно прибегает кот, с попугаем на буксире. Принюхивается к щелям и злобно урчит под попугайское бормотанье. 

- Каку в чай! Каку в чай! Нельзя каку в чай! 

Залежи продуктов мышиной жизнедеятельности - та ещё забота. Мобильник вздрагивает....

- Боткинс! - сосед удивительно бодр и весел, будто подменили. - Слушай меня внимательно. То, что ты нашёл, выгребаешь до единой крошки. До единой, слышал? Выгребаешь, сметаешь на совок и выкидываешь на задний двор. Там у тебя есть замечательная куча снега под водосточной трубой. 

- Понял. Тут не то, чтобы много, а с замазкой смешано. Присохло, похоже.

- Не похоже, а присохло. Это и есть замазка, но пережёванная. Мыши - чрезвычайно всеядные твари, мой мальчик. Давай, поработай хорошенько. Я тебе бутербродов пришлю, герметично упакованных. Только на всякий случай проверяй, перед тем, как будешь есть. Не забывай, где живём.

“Ты веришь в приметы, Боткинс? Я тоже не верил, пока не пролил молоко на брюки. Тикки заявила, что это не к добру, и начала звонить папе за разъяснениями. Как же меня раздражает её постоянная привычка советоваться с папой по каждой мелочи! Вот подумай сам: пролитое молоко - действительно плохая примета, если после него начинаются такие неприятности. Боюсь, по мою душу готовят целую упаковку столовых приборов. Твой Коц»

Факсы от Коца - всегда радость, даже с оттенками глубокого нытья. Только представлю, как Тиккин папа с плотоядным блеском в глазах, неторопливо натирает столовые приборы и бормочет под нос дикарскую балладу.... только представлю столь бурлескную картину, и настроение подымается парадоксальным образом. Потому что моему другу Коцу ничто не угрожает, кроме головомойки от меня, грешного.

«Привет, урюк. Знаешь такое слово? Когда узнаешь его истинное значение, сомни бумажку, проглоти, а после туалета тщательно смой за собой. Ни в коем случае не засовывай голову в унитаз, чтобы проверить, смылись ли все клочки бумаги. Прошу тебя, на сей раз будь умнее. Возьми хорошее средство для унитазов, а лучше сделай сам. Если не знаешь, как, спроси у Тикки. Она ни за что не откажется надеть перчатки на свои наманикюренные пальчики. Если сломается хоть один ноготь, ты не услышишь даже всхлипа. Можешь проверить прямо сейчас. Всегда твой Боткинс»

Сажусь у факса и, посвистывая в газетную трубочку, жду. Заветный писк раздаётся через пять минут, - и лист, конечно же, зажёвывает. Аккуратно высвобождаю долгожданную бумажку и наслаждаюсь чтением:

«Боткинс, принц ты канатный! Я столь отпетого вранья не читал за всю свою практику. Ты войдёшь в анналы моих исследований. Коц Всемогущий»

Вау, неужели я это вижу? Он справится с папой Тикки одной левой, - а может быть, даже ногой, если не побоится снять тапок. Впрочем, скучающий людоед в отставке только того и ждёт, - чтобы будущий зять показал ему свои умения стать папой в трудную минуту. Надеюсь, Коц подберёт себе хорошие очки, - вместе с салфетками, которые не оставляют ворсинок на стёклах.

Факс затихает, поблескивая зелёной лампочкой. Сажусь за книгу, но чтение не идёт. Словно древний старик, то и дело увлекаюсь воспоминаниями, которые становятся неизбежными наедине с собой. 

В детстве я любил рассматривать картины. Да, именно картины, а не обычные картинки из детских книжек. У мамы была целая подборка репродукций, которые молча стояли на полке, - ожидая, когда я к ним подойду. Такова глубоко интеллигентная природа картин - они не навязываются, как уличная реклама или дешёвая мазня с обложек бульварного чтива. Соткинс ни черта не смыслил в искусстве, а я мог смотреть на одну картину целый час....

С именами художников у меня туговато, - может быть, дело как раз в древней рекламе, которая упорно выделяет одних, а других загоняет под спуд народного сознания. Тем не менее, вспоминаются как раз те, которые там, под спудом. Например, сцена, где хозяйка стоит над служанкой, которая собралась - а может, и не собиралась? - мыть шахматный пол. 

Послушать челядь, так все хозяйки выглядят настоящими монстрами домоводства. Бедные служанки только и отгребают тюлей за пятно на плитке. Пол на картине грязным не выглядел, но что-то насторожило хозяйку, которая в мягкой, но настойчивой форме намекала на поиски пятна. Похоже, и служанке было известно, где и откуда оно взялось. Иначе бы она не стояла с испуганным, притихшим видом, прекрасно понимая, чего хочет от неё госпожа....

Знал бы я тогда, что с картин на человека смотрит сам Бог - смотрел бы ещё внимательней. Он словно показал мой путь случайного гостя в доме нерадивых служанок и строгих господ, которым недосуг вникать в происхождение пятен. Их загадочные лица - будто часть моей миссии на скорый вход и быстрый выход. 

В пышных складчатых юбках можно спрятать что угодно, а вот удержать - не всегда. Был бы я карманной собачкой - не вылезал бы из передника. Однако, собачья жизнь не для меня. Что-то, упорно человеческое, влечёт от двери к двери, от одной дороги к другой, - и только бы не задержаться. Глубоководное плаванье ужасно портит сосуды. Так считал мой далёкий предок, оставивший короткую записку на полях старой книги. Изданной три столетия спустя после его упокоения.

Смогу ли я снова быть таким же беззаботным и весёлым, как несколько месяцев назад? Когда чувствуешь себя ребёнком, которому можно всё, а потом вдруг, что ни сделаешь - осёл.... Может, поэтому я ушёл на вольные хлеба. Внутреннее чувство правды дороже дармового шоколада. 

И я не жалею, нет. Более того, уверен, что рано или поздно я им понадоблюсь. Как единственный, кто хуже всех умеет варить вермишель быстрого приготовления.

Глава четвертая

Рок-н-ролл на плахе

Звонки кузена редко будят меня по ночам. Значит, случилось не просто из ряда вон выходящее, а такое, что накладывает обязанность психотерапевта на меня. Иначе наш город и все окрестности навсегда лишатся гинеколога со стажем доблестного спиртомера.

- Вилл, - шепчет хрипло, - у тебя гитара была где-то. Играешь?

- Бренчу по настроению. Лады подзабыл.

- А баре брать умеешь?

- Разлёт пальцев маловат. Потому я и сбежал из музыкальной школы, сольфеджио ни при чём. Ещё смешные вопросы есть?

- Да полно. Мне тут голову обещали снести за чужую шмоньку. Боткинс, как вежливо назвать манду?

- Роод, позвони маме. А лучше отправляйся в картинную галерею с Фрейдом под мышкой. Вдруг вспомнишь культурное сравнение?

- Неа, не вспомню. Жаль, я с тобой книжек не читал. Всё по пиратским романам шастал, как оголтелый. Там весело. Правда, в жизни мои лодочки текут, будто маслицем просмоленные. Что это за лодки, Вилл, скажи на милость?

- Декоративные, видать. Все вопросы к производителю, ты тут при чём?

- Ну да. Где этот псих видел гинекологов с искусственной рукой? Что можно прощупать силиконом?

- Соткинс, посоветуй ему собственную башку постричь гильотинным ножичком. Даст Бог, мозги на место встанут. Опять та же полива?

- А ты думал.... Только руку туда - оттуда реки разливанные. Мол, как вы это делаете, доктор, мой муж двадцать лет старался, а вы с первого раза.... Я им пластырь при входе на рот лепить буду. Или мужьям доверю эту почётную миссию.

- Слушай, кузен, может, тебе мастер-класс организовать? Для мужей-лохобанов?

- Я предлагал, а он на меня с растопыренными пальцами прёт: урою, мол, гада! Баба на кресле визжит: не убивай его, дорогой, не то я умру! Только это и успокоило. Сразу шёлковый, мол, давай операцию оплачу, даже сверху прибавлю. Я ему те вершки назад готов закинуть, лишь бы убрался поскорей. 

- Соткинс, не вздумай. Триста раз перепроверь все анализы, гоняй на ультразвук по десятому кругу, только не спеши хвататься за скальпель. Знаю я этих пациентов. Она загнётся на операционном от внезапной несовместимости снотворного со вчерашним выпитым, а ты останешься виноват. 

- Так и я о том.... В его поросячьих глазёнках уже горит желание спихнуть на меня свои провтыки.

- Угу. Втыкают что и как попало, потом докторов терзают абордажными крючьями. У тебя есть «сундук мертвеца»?

- Чего-о? Боткинс, ты меня совсем доконать решил?!

- Не доконать, а спасти. На хера ты свою пиратку весь пубертат читал? Чтоб она в один глаз вошла, в другой вышла? «Сундуки мертвеца» - любимое развлечение редакторов медицинской литературы. И студентам наука. Самое интересное, что все случаи жизненные. Берёшь психа под ручку, наливаешь из своих закромов рюмочку крепенького и рассказываешь историю с плохим концом. Будет ерепениться - тащишь к завотделением, тот ещё страшней расскажет. Имеет полное право, между прочим. 

- Да? Ну, попробую. Мой зав над статистикой смертности дрожит, как ошпаренный. Боткинс, у меня херовое предчувствие. Что скоро не я батю, а ты и он меня из вытрезвителя забирать будете. Где, не знаю. Если буду бить ногами, без обид. Хватаете за одну и другую, связываете и тащите под руки. Только под мышками не щекочите, иначе схлопнусь и уползу на животе.

- Не уползёшь, кое-кто бегает быстрей. Давай, не ной. Я тебе страховочный пояс готовлю, дотащим в любом случае. 

Отключаюсь и, заметив ночной туман в окне, тотчас же закрываю глаза. Поспать точно удастся, и даже увидеть такой сон, о котором в сухую погоду можно только мечтать...

Мысли мгновенно растворяются в серой влажной мгле. Какое-то время ничего не вижу, но мне это даже нравится. По вкусу ясность мысли, - когда понимаешь, что спишь, и смотришь сны, как фильмы в кинотеатре. Потом вокруг меня всё белеет и вспыхивает ослепительной красотой полярного дня.

Лицо Каси обрисовывается из снеговой дымки, будто образ снежной принцессы с рождественской открытки. А может, новогодней? Да разве это важно? Я вижу Касю, и только поэтому не хочу просыпаться. Ни за какие блага мира....

- Вилл, как здесь красиво! - шепчет, молитвенно складывая руки. - Бог есть везде, правда?

- Правда, Кася, - мороз пощипывает мне щёки, но, прикрыв ладонью глаза, не могу сдержаться от восхищённого вздоха. - Помнишь, как я впервые тебя увидел? Проходил мимо кабинета, где чуть не упал на свежевымытом полу. Знаешь, почему? 

- Знаю, - шепчет, прижимаясь щекой к моему плечу. - Потому, что дверь была приоткрыта.

- Нет, Кась. Я даже не видел тебя тогда. Услышал музыку и поймал себя на щемящем чувстве - то ли умирания, то ли воскрешения. Ты слушала свой полонез тихо-тихо. Я даже представить себе не мог, что в кабинете кто-то есть. Пошёл на музыку, глотая ком в горле, и вдруг увидел тебя.

- Да, Вилл. Я плакала, но так, чтобы никто не слышал.

- А я думал, отчего так блестели твои глаза, когда я вошёл....

Полярное солнце восходит всё выше, воздух неподвижен, и в нём как будто звенят сотни мелких льдинок. Таких мелких, что я начинаю беспокоиться.

- Кась, нельзя здесь долго оставаться. Мы ослепнем.

- А куда идти? - спрашивает растерянно. - Здесь же одни снеговые поля....

Мы идём, и вдруг за высоким холмом свежевыпавшего снега вижу знакомое лицо. Кто это? Девушка в лыжной куртке и штанах, с румяным лицом и мягкой улыбкой, машет нам рукой.

- Очки! Очки! - кричит звонко. - Быстрей, у вас мало времени!

Мы бежим через сугробы навстречу ей, но вдруг небо темнеет, а прекрасная погода сменяется снежной бурей. Девушка заслоняется рукой, но стоит на месте, ожидая нас - будто здешний ветер ей испокон веку нипочём. Мы едва успеваем надеть очки, проваливаемся в сугроб и только там замечаем, что небо над нами словно поделено на две половины - темнеющую и светлеющую. Со светлой стороны к нам спешит женщина в длинной белой куртке с капюшоном. Ветер нахлёстывает на её лицо волосы, которые постоянно меняют цвет под лучами полярного солнца. 

- Зарывайтесь в сугроб! - кричит громче воя ветра. - Сейчас опять налетит буря!

Девушка в лыжном костюме куда-то исчезает, но нам не до неё. Прячемся в сугроб, как два залётных кролика, и слушаем свист ветра над головой. Я вижу ноги женщины в плотных меховых сапогах с перевязками, хватаюсь за них, чтобы затащить её в убежище....

- Боткинс! - рявкает противный голос над ухом. - У тебя опять закрыта заслонка!

Чумазое лицо трубочиста - последнее, что я хотел бы видеть после такого сна. Вытаскиваю кулак из-под одеяла и только в этот момент понимаю, какой он тяжёлый...

- Вставай немедленно и пройдись по комнате!

Нехотя поднимаюсь, но ничего необычайного не чувствую - кроме досады за прерванный фильм. Трубочист подтаскивает меня за руку к решётке камина.

- Что там, а ну-ка вглядись!

Присматриваюсь. Тлеющие уголья, которых не было и в помине перед тем, как я уснул.

- Кто это сделал? Убью гада!

- Да погоди ты, - трубочист, испугавшись моего рвения, хватает за оба плеча и усаживает в кресло. - Сынуля мой где?

- А я там знаю, где твой наследник потомственного авантюризма.... Пожаловался на жизнь и уснул. Я так думаю.

- Это ты так думаешь. А я даже не знаю, где он живёт, - чтобы убедиться в его существовании.

Трубочист бессильно падает на подушки перед камином и хватает первую попавшуюся книгу со столика. На лице - неподдельная паника.

- Боткинс, у тебя случайно не водятся древние заклинания между строк?

- Дурень ты припечатанный, - вздыхаю сочувственно. - Сургуч вместо шоколада жрал по пьяни?

- Жрал. Отвратительная штука. Ты думаешь, это от сургуча?

- Конечно. Я в детстве тоже думал, что это шоколад, но догадался разломить и посмотреть на срез. А ты, взрослый мужик, суёшь в рот что попало. Слава Богу, Соткинс хоть этим не в тебя...

Некоторое время сидим молча, пока я восстанавливаю чувство реальности. Видеть во сне Касю - испытание даже для моих железных нервов.

- Поехали, - трубочист резко поднимается с подушек. - Я догадываюсь, где он может быть. На часы посмотри. 

Четыре утра, - и что тут такого? Трубочист усмехается и тычет мне под нос карманные, на цепочке. Ишь, завсегдатай блошиных рынков.... И где только выкопал такие?

- Мама подарила, - объявляет, расправив плечи. - Она, собственно, с подарком и приехала. Как отсюда такси вызвать?

- Никак, только пешком до автобусной остановки. Дотащишься?

- Когда я трезвый, - ты за мной тащиться будешь. Обувайся и шапку надень. Знаю я вас, безголовых детей северных ветров.....

Ночная темень в девятом часу утра - штука, невероятная даже для очень загадочных кварталов столицы. Впрочем, о чём я переживаю? Может, сегодня тот день, когда стрелкам часов подумалось о свободе бежать куда вздумается. И в этом тоже есть свобода - беги, пока бежится, и не думай о том, что будет через минуту.

В автобусе, кроме нас, ни души. Конечная остановка - верней, начало маршрута, на котором придётся разыскивать Соткинса. Трубочист судорожно тычется в карту на телефоне.

- Да брось ты её, - лениво махаю рукой. - Я тоже когда-то по карте искал дорогу в столице. Пока у людей не спросил, толку не было никакого. Идеи есть собственные?

- Само собой, но я боюсь называть их вслух. Вдруг украдут?

- Кого, Соткинса? Дороже обойдётся, чем отпустить восвояси. А там он сам всех на уши подымет.

Мобильник вздрагивает в кармане, будто подтверждая мои слова. 

- Это баня? Ваш мальчик у нас все полы заплевал махоркой, - поёт нежный грудной голос. - Приезжайте, не то придётся брать большую дубину, а у меня её нет, я на дежурстве одна....

- Да погодите вы! Куда ехать?

- Ах, какой вы непонятливый.... Зря позвонила, сейчас буду искать адрес его мамы. Пусть полюбуется, до чего её сын докатился.

- Девушка, не надо мамы! - умоляюще кричу в трубку. - Не надо, я уже понял! Мы едем! У вас есть лимонад в холодильнике?

- Держу для своих, но по такому случаю придётся угостить. Самой интересно, что получится.

Трубочист сидит с вытаращенными глазами, а я прячу приступы хохота за высокий воротник куртки. Автобус проезжает мост и останавливается там, где пора выходить. Мой невольный напарник ворчит, но покорно шагает со мной под ярким светом фонарей. Вдалеке мерцают разноцветные огни вывески паба. 

- Причём тут баня? - сердится трубочист. - Сроду её здесь не было! Я тебе вот что скажу, Боткинс. Он у крали очередной завис, и разыгрывает нас, как младенцев трёхлетних. Может, в пабе знают, куда он подался.

- Может, и знают, да не скажут. В том пабе никогда ничего не говорят, и правильно делают. Пошли, там есть свободный проход на задний двор. Только не шуми. Тихо, молча, спокойно иди - не дёргайся. 

Проходим в двери, за которым шум разговоров и звуки музыки сливаются в один плотный гул. Паб полон под завязку, бармен даже не подымает головы от стойки с разливом. На подходе к туалету дорогу нам загораживает швабра, но я сильным, наглым движением толкаю её влево. Ветер из открытой двери на задний двор свистит, как в чистом поле.

- Куда?! - взвизгивает уборщица. Трубочист оборачивается и глядит на неё сверху вниз.

- За телом. Блевоту подтёрла?

- Он не блевал, - вскидывает руки, роняя швабру. - То есть, блевал, но как порядочный человек, в унитаз. Вы из полиции?

- Нет, мы друзья. Посторожи на выходе, не пускай никого.

Соткинс лежит в сугробе, - раскинув руки, счастливо глядя в светлеющее небо. Пихаю его ногой под бок. Тотчас подымает голову.

- А, припёрлись, черти окаянные. Я уже поясницу простудил, мне твой страховочный пояс до одного места. Хватайте за ноги, на руках пойду. 

- Куда, через коридор? - недоверчиво смотрю в его мутный, но вполне сознательный взгляд.

- Тут и не такое видали. Берите, кому говорят! Я посуду боюсь расколотить, походка нетвёрдая.

Мы и Соткинс в образе фантастического животного проходим через коридор и зал, стараясь не задеть стулья. Такого длинного ряда башмаков я ещё не видел. На любой вкус, цвет, размер и запах вчерашних носков. Слава Богу, хоть перегар поднимается вверх, а не опускается вниз....

- Ты бы лучше по сторонам смотрел, - ворчит трубочист. - Что ни рожа, то кирпича просит...

- Как раз по сторонам смотреть и не надо. Дёрнешься - оставлю здесь навечно.

Оказавшись на улице, подхватываем Соткинса под руки. Колени подгибаются, но ходить он всё-таки может. Хоть это радует, носилок здесь днём с огнём не доискаться.

- Ты как сюда попал? - строго вопрошает его вдруг посолидневший батя. - Бабуля знает?

- Я что, балбес? Весь город только и говорит, что про нервное потрясение моей названой бабули. Да что я за внук такой, если бабулю, - пусть даже и не родную, - в гроб загоню? А?!

- Я его в автобусе не повезу, - трубочист умоляюще смотрит на небеса. - Боже, неужто начинаю в Тебя веровать? Если Ты пошлёшь такси....

- .... если ты не перестанешь испытывать терпение небес, то уедешь отсюда на тележке из вон того супермаркета. Соткинс, есть идея. Помёрзнуть у реки, заодно и протрезветь окончательно. Там всё равно никого нет в такой час. Сейчас около двух ночи. Ты мне во сколько звонил, помнишь?

- Вчера. Больше ничего не помню. Давай дойдём до реки, там ко мне точно вернётся память.

Река, по краям скованная льдом, а к середине - темноводная, встречает нас приветливой тишиной. За нашими спинами - громадина огромной серой крепости, крыши которой сейчас подобны огромным ушам торчком. 

- Я здесь и слова не скажу, - трубочист присаживается под парапет и прикрывает голову руками. Соткинс хлопает его по затылку.

- Каску сними, оглохнешь. А теперь слушайте. Только не смейтесь громко. Я не умею ставить клизму.

Приступ хохота заставляет меня присесть рядом с трубочистом. Тот опасливо глядит вверх.

- Ровно в полночь, - продолжает Соткинс охрипшим, но весёлым голосом, - приходит ко мне типуха. Одетый скромно, не по моде, я бы даже сказал - отстой полный. Секонд-хэнды такое задаром отдают на тряпки. Ладно, преувеличил. Что-то было в его потёртой бычьей кожанке и брюках от старого костюма. Заходит очень солидно и тихо. Садится, открывает дипломат и достаёт папку.

- С диагнозами? 

- Ай, молодец, Боткинс. Уже понял, что за категория пациентов. Да, самый что ни на есть хронический ипохондрик. Смотрит на меня без единого движения в лице и ждёт. Ну, я что? Взял, папку листаю. А там чего только нет.... Знаете, чем отличается фотоальбом ипохондрика от фотоальбома нормального человека?

- Понятия не имею, - вздыхает трубочист. - Может, количеством фотографий разных частей тела?

- Нет! - Соткинс торжествующе сует ему фигу под нос. - Пахнет? Не пахнет, потому что я руки помыл после унитаза. Так вот, у нормальных людей все фото снаружи, у ипохондриков - изнутри. Они даже своим девушкам дарят рентгены на память.

- Ужас полночный, - трубочист набирает пригоршню снега и умывает разгорячённое лицо. - Так ты ему клизму ставил?

- Я бы поставил, - тем более, под таким взглядом. Он не просил, а требовал. Поставить ему клизму, потому что, видите ли, у него зашлакован кишечник.

- Тю, блин! - трубочист аж подскакивает. - Ты мне покажи хоть одного взрослого человека с незашлакованным кишечником. Я подумаю, что он питается листьями с райских деревьев.

- Тебя даже таким не угостят, - смеюсь. - Не выслужился ещё за прошлые грехи. Соткинс, а ты его на этого.... того.... ну ты понял.... проверял?

- В смысле, на педика? Первым делом. Я их задницей чую, ещё с института. Если это был педик, то другого пошиба. Не будем вдаваться в подробности. Сижу, папку листаю и молча слушаю его жалобы. Правда, они были очень похожи на угрозы, но я забил. Вспомнил, что мне говорили на лекциях по психиатрии.

- Что же? - с интересом вскидывается трубочист. - С психами надо соглашаться?

- Дурацкие предрассудки. От психов надо отстраняться. Если пациент гонит пургу, - начинай дифференциальную диагностику. Только и всего. Не надо соглашаться, верить, вдумываться, смотреть на ситуацию его глазами. Дифференциалка, и всё. Всё! Понимаете?

- Потрясающе, - выдыхает трубочист. - Я психиатрию прогулял безбожно. Теперь жалею. 

- Навёрстывай, пока не поздно. Гонит он, гонит, а я спокойно так говорю: «Хорошо, допустим, эти тёмные пятна - каловые камни. Однако, вон то светлое пятнышко уж очень напоминает полип. Маленький, но опасный. Что вы будете делать, если камни сорвут вам полип?»

- Ты у него такое спросил?! - ахает трубочист. - Ну и обезбашенный....

- Ну и что? - пожимает плечами Соткинс. - Он же на диагностику пришёл. Где вы видели доктора, который молча слушает жалобы ипохондрика и так же молча выставляет его за дверь? Мне, знаете ли, от завотделением не хватало тюлей, чтобы окончательно разлюбить свою работу.

- Если бы мой доктор спросил, что я буду делать при сорванном полипе....

- Если бы у тебя был собственный доктор, ты бы сейчас не умывался снегом возле старой крепости, - завязываю ему шарф поплотней. - Да встань ты, у земли ветер по ногам ходит. Смотри, какая река. Тихая, спокойная.... И слушай сына своего. Видать, от хорошей мамки ты его завёл.

Соткинс оглядывает его с головы до ног скептическим взглядом.

- Боткинс, объясни претенденту на моё отцовство, что такое люди с ипохондрией. А то я объясню, но это будет больно. Так вот, после упоминания о полипе мой пациент заметно... хм, погрустнел. Да, мол, полип, но я давно не смотрел. Тут я в лёгкий шок прихожу. Чтоб пациенты сами себе полипы прощупывали.... Ну, думаю, всё, кандидат на плохую статистику. «Становись раком», - говорю. - «Если что, не обижайся. Знал, к кому идёшь». Без единого возражения становится. Завожу расширитель - точно, есть. И не то чтобы смертельный сам по себе, но клизма сорвёт его с мясом и кровотечением непредсказуемой интенсивности. Может, я перебдел, но в некоторых случаях лучше так, чем разэтак.

- И чем же ты выкрутился?

- Чем, чем, - слабительным. Он криво так усмехнулся, когда рецепт увидел. А потом плакать начал. Прямо в миску с инструментами. Опёрся на столик и рыдает в три ручья. Мол, все слабительные перепробовал, а нечем, потому что есть боюсь. Вы представляете? 

- Неа, - говорю растерянно. - Я боюсь поправиться, но чтоб совсем не есть.... Из-за какого-то полипа и камней, которые легко вывести обычной диетой.... Не сразу, но по чуть-чуть. У него, видать, с перистальтикой проблемы, а это всегда сосуды. Вегетативка хреновая.

- Так я о чём? Конечно, хреновая. Закрываю папку, отдаю и говорю: «К гастроэнтерологу пойдёшь?». Он головой мотает, усмехается. И всем видом ждёт волшебной таблетки. Знаешь, что сказал: «Три секунды тебе даю. Не сделаешь клизму - возьму скальпель и вены себе вскрою». Тут я его за шкирку взял и потащил в умывальник. Включил воду холодную и пять минут держал под краном. Даже не дёрнулся, - только фыркал и пил. Потом, как ни в чём не бывало, полотенце попросил и говорит: «Пошли, угощу. За себя и за того парня». Ну, мы и пошли.

- То есть как? - едва верю своим ушам. - Ты пошёл с психом, куда позвали? Соткинс, ты что, вообще страх потерял?!

- Да нет, - смеётся, - у него этикетка от шнапса на брюках приклеилась. Стало интересно, где он квасит. Я такого эффекта давно не видал. Вы только представьте, - спокойный, тихий разговор, и вдруг «Три секунды тебе даю». Будто древнее зло в человеке проснулось, а верней - связки прочистились. Это ж сколько шнапса надо выдуть, чтоб такой результат получился!

- Ты лучше расскажи, как в паб зашли. А главное, как вышли оттуда.

- Батя, если ты там был, то знаешь лучше меня. Зашли, как все нормальные люди. Сели, он шнапса заказал, само собой. Бармен даже глазом не моргнул. Наливает, ему и мне. Из одной бутылки, при нас открытой, - всё как полагается. Он выпивает, я выпиваю. Мне хоть бы хны, его глючить начинает. Такую речь толкнул, что даже у бармена уши зашевелились. Голос-то, голос! Я даже на свет проверил ту рюмку со шнапсом. Ни единой мути. Прозрачность, оттенок, запах - чистый продукт. Он, значит, речь толкает, а я корчу «Весёлого Роджера». Руки скрестил на груди улыбон соответствующий. И говорю так ласково: «А с водкой бахнешь?». Он аж поперхнулся. Бармен, безо всякого смущения, достаёт бутылку и разливает по стопкам. Он выпивает, я выпиваю. Он голову на руки роняет, а я вдруг такую силищу почувствовал..... Встаю со стула, руки под боки: мол, что ты там говорил? Он из-под локтя кивает себе под бок. А на поясе кривой ножик висит. Бармену хоть бы хны. Тут я всё понял. Наклоняюсь, мол - дай посмотреть. И дёргаю за ножик вниз. Он вместе со стулом на пол валится. Тут и началось самое интересное....

Мы с трубочистом переглядываемся. Небо над рекой понемногу светлеет. Шум машин за спиной становится всё чаще, но каждая проносится, даже не зацепляя нас фарами.

- Лежит на полу без единого движения, - продолжает Соткинс. - Ну, думаю, всё, пиши пропало. Поднимаю его, поднимаю стул, а перед нами уже два стакана с ледяной колой. Я ему стакан ко лбу прикладываю, а он мой хватает и выпивает залпом. Лёд разжевал и улёгся на стойку дрыхнуть. Я выпиваю свой и понимаю, что мир изменился. Башка заходила ходуном, даже лёд не помог. Бармена и след простыл. Да какой бармен в таком хороводе?! Кто-то кричит: «Морсу! Морсу!». А я сижу и за стойку держусь, но это уже ножка барного стула. Какие-то бабы бегают, свинью с тигром зовут, ногами пинают. Ложусь на пол, проползаю до туалета и там блюю от всей души. Не помню, чем блевал, но кто-то крикнул в ухо: «У тебя что, желчный лопнул?». Боткинс, что бывает, когда лопается желчный?

- Уже ничего. Мы бы тебя в другом месте нашли. Поблевал пойлом левачным, и слава Богу. Значит, желудок у тебя лужёный. До заднего двора сам дополз?

- Уборщица шваброй выпинала. Так по спине лупашила, что я на треть протрезвел. Лёг на снег, почистился, на звёзды полюбовался. Выбрал, на какой буду жить после смерти, - если заработаю. А тут вы, весь кайф поломали. Спасибо, конечно. Только я бы....

- Ты бы сам оттуда не вышел, - вздыхает трубочист, выбрасывая окурок в реку. - Уж я-то знаю.

Соткинс плюёт в речные воды, роется в кармане. Достаёт пачку из-под сигарет, открывает.

- Надо же, вот гады.... Половина ведь оставалась. Упс, мне письмо. «Дорогой доктор, извините и спасибо вам огромное. Я ему дома веником добавлю». У таких ещё и жёны бывают?! Мать его за ногу, я у Аниты самый лучший....

Возле нас останавливается такси, но мы отмахиваемся и бежим на подъезжающий автобус. Всё-таки замечательно жить в столице.... И только в автобусе я понимаю, как скучаю за своим тихим городком. Потому что столичные жители уже проснулись, а кое-кто даже и не думал спать - вовсю обсуждает бурную ночь в клубе или под клубом, как у кого. В толпе на втором этаже мелькнул Необъятный, или мне кажется? Да уж, с моими друзьями бессонная ночь - вполне обычная часть жизни....

Глава пятая

Возвращение в город

Тишина и полумрак, в котором образы едва проступают из дымки, увлекают меня всё дальше и дальше по коридору без единой двери. Иду вдоль стен, вглядываясь в лица, позы, пейзажи на заднем плане. На какое-то время пропадает ощущение окна в другой мир, и я останавливаюсь, на миг сражённый эффектом кривого зеркала. Нет, нельзя вглядываться, - пропадёшь, погибнешь. Кто это говорил? Некогда думать, надо искать выход.

Никаких опознавательных знаков - ни в одну, ни в другую сторону. Можно идти туда и сюда бесконечно, словно по космической прямой. А может, кривой или спирали? Пол ровный, приходится ощупывать стены, но они странно мягкие, в них проваливается рука....

Свет фонаря за спиной полностью скрывает картину на стене, сливает её с рамой, превращая багет и полотно в один блестящий прямоугольник. Чья-то лёгкая рука ложится на плечо.

- Пошли, я выведу тебя отсюда.

- Кто вы?

- Не спрашивай. Лучше спроси себя, зачем ты здесь.

Женский голос тих и мягок, словно подушка, взбитая мамой перед сном. Только это не мамин голос - но и не голос волка, сделавшего выгодный заказ у продажного кузнеца....

Оборачиваюсь. За фонарём лицо и фигура сливаются в один силуэт - женщина в плаще с капюшоном. Пряди волос беззаботно спадают на грудь и скрывают нижнюю часть лица, которую не спрятал капюшон.

- Ты боишься меня?

- Нет. Я тебя знаю, но не помню, кто ты.

- И что же? Ты веришь мне?

- Я ещё не решил. Почему ты прячешь лицо?

- Чтобы вывести тебя отсюда. Вспомни, где ты находишься. Взгляни на стены ещё раз.

Она отводит фонарь за спину, - и лица со стен глядят на меня, словно чужая, но до боли знакомая толпа незнакомцев...

- Пошли, - хватаю её за руку. - И правда, здесь нельзя оставаться. Ты тут живёшь?

- Нет, - смеётся, - иногда навожу порядок. Много пыли, плесени, тараканов по углам. И паучков надо выпустить. В детстве я боялась пауков, а теперь мне жаль их труда. Правда, паутину всё равно приходится убирать, а пауков я отпускаю. Они легко находят себе новое убежище...

В её руках я чувствую себя маленьким, безобидным паучком, который питается надоедливыми мошками, портящими сладкие фрукты. Ловлю себя на внезапном желании поймать огромную, противную навозную муху, но чувствую, что этот корм уничтожит меня на корню...

- Если сломаешь хоть одну лапку, новая не вырастет, - шепчет женщина, ведя меня по коридору, сворачивая в неожиданно выступившие из тьмы боковые ходы. - Придётся бегать на оставшихся, поэтому скорей превращайся в человека. Умеешь?

- Попробую. А как лучше превращаться - через голову или через лапки?

- Задействуй то и другое. Тогда навозные мухи не увидят тебя и не раздавят. Догадался, как?

- Да, спасибо. Только я... не хочу уходить. Хочу остаться здесь, с тобой.

- Что ты, что ты! - фонарь в её руках беспокойно вздрагивает, разбрасывая жёлтые туманные блики по стенам. - Я сама здесь надолго не задерживаюсь. Навожу порядок и убегаю наверх, иначе рискую превратиться в одну из картин на стене. Хочешь стать картиной?

- Упаси Боже.... Ух ты! Неужели выход?

Впереди, за полуразрушенным дверным проёмом, брезжит яркий солнечный свет. 

- Скажи честно, я умер?

- Глупенький. Ты просто выходишь наверх, в обычную жизнь. Боишься?

- Да, боюсь. Вдруг там руины похуже, чем внизу?

- Коль даже так, дойди до ближайшей дороги, а потом езжай в город. Транспорт ходит, как обычно. Ничего не изменилось. Пока, увидимся.

Она исчезает столь же внезапно, как и появилась. Зажмуриваюсь от резкого перепада темноты и света, открываю глаза и едва понимаю, где нахожусь. Окно перед глазами совсем не похоже на то, что было в моей гостиной....

- Боткинс, - кто-то прикладывает мне на лоб тяжеленную книгу со сладковато-пряным запахом. - Как ты себя чувствуешь?

- Идиотский вопрос, когда у тебя на лбу том допотопной энциклопедии. Что за шутки, трубочист?

- Я не шучу. Как тебе моё жилье?

Поднимаюсь в постели. За окном город, в котором нет ни единого намёка на старину. Высотные здания, стекло и бетон, мерный шум машин и перекличка клаксонов. Трубочист закрывает створку и оборачивается. На лице - ни следа сажи.

- Мама снимает? - усмехаюсь. - Или ты снова выбился в люди?

- Нет, на автобусе доехал. И тебя довёз. Произошла весьма неожиданная штука, Боткинс, из-за которой тебе нельзя возвращаться туда, где был. Пока что нельзя. Место всё равно будет за тобой, там никто не сможет жить. Даже я.

- Блин.... Вот незадача. Я буду скучать. Здесь приятно, только взгляду не за что зацепиться.

- Ну и не цепляйся. Пока ты спал, я тебе ногти обстриг. На руках и ногах, даже убедился, что тебе не светит пяточная шпора. Кое-кто считает, что я плохой отец, но его совесть замучит уже на подходе к дому. Если доберётся, конечно.

Вылезаю из-под одеяла, на запах кофе в бумажном стаканчике.

- Пей, пей, - смеётся. - Да, всё какое-то ненастоящее, но и это часть жизни, Боткинс. Целебный минимализм. Знаешь ли, не улыбается разбирать твои скучные косточки да высохшие органы, ища причину непонятной смерти от цирроза, которым и не пахнет. Более здоровой печени, чем у тебя, давно не видал. 

- Ты что, прикупил оборудование на блошке? Или нарыл в мозгу третий глаз?

- Язвишь, значит, живой. Нет, изучил твою медицинскую карточку. Правда, она регулярно пополняется выводами каких-то профанов, но так даже веселей. Хочешь печенья?

- Давай, только несладкое. У тебя, походу, такого в запасе полная кладовая. Этим живёшь?

- Боткинс, ещё один вопрос, и я проживу на твоей ноге целый месяц! Ух, кажется, головная боль отпустила.... Всё, бросаю пить дармовой алкоголь, перехожу на пешие активные прогулки по городским паркам. Хочешь со мной?

- Подумаю. Мне бы с жильём определиться.

- Торчи пока здесь, а там вернётся твой Коц и выделит тебе кушетку в кабинете. У него собралась огромная очередь потомственных психосоматиков, поэтому готовься - спихнёт на тебя все расстройства пищевого поведения. Ну, и клиников, само собой. Тех, у которых неврозы и психозы - вторичка от проблем с органами пищеварения.

- Всегда считал это первичкой, материалист укушенный. Аристотеля начитался?

- Не в ущерб Платону. На твоей голове лежал только первый том энциклопедии. А теперь скажи, что ты сделал неправильно.

- Всё правильно, - усмехаюсь. - Если правила вообще существуют.

- Вот! - вскидывает руку с поднятым вверх большим пальцем. - Нет их, правил твоих. Верней, есть, но твои собственные. Ничего не изменилось, Боткинс. Ни-че-го! Плюнь в глаза тем, кто будет нудеть тебе о правилах. Они сами их не соблюдают, или толкуют, как вздумается, - не в силах выйти из коридоров сознания, построенных собственноручно. Это какой же надо иметь склероз, чтобы заблудиться в собственных строениях! А знаешь почему, Боткинс? Да потому, что им удобно так жить. Удобно! Простой ответ на тысячу вопросов твоего здравого смысла.

Молчу, едва веря своим ушам. Неужели со мной говорит тот, кого я несколько месяцев, почти безуспешно лечил от непонятной болезни, подцепленной неизвестно где?

- Да, Боткинс, перед тобой редчайший случай самопроизвольного излечения. Когда я однажды проснулся примерно так же, как ты, то сидел в постели с таким же недоверчивым видом. Неужели всё зря? И уже через десять минут понял, что не напрасно. Потом поймёшь, зачем всё это надо было, а сейчас ешь печенье. Есть одно дело, но мы его попробуем решить после обеда.

Едва я успел выспаться, как этот урюк - иначе не назовёшь! - загрузил меня мелкой работой. Вроде бы и несложно, да занудно до ужаса. Ещё бы, куда ему, любителю грандиозных домыслов над анатомическими картами.... Сидит ко мне спиной, уткнувшись в ноут, пока я отрабатываю завтрак со шваброй, тряпкой и пыльником.

- Кто убирал до меня? - провожу пальцем по слегка липковатым полкам. - Неплохо, только начисто промыть забыли.

- Угу, вот и я о том, - бормочет, водя носом по экрану. - Раздражает ужасно. Я, знаешь ли, друг Боткинс, после путешествий по грязным местам уж очень чистоплотным делаюсь. У тебя такое бывает?

- Постоянно. Только вырвусь из задницы, сразу в душ лезу. Нормальное явление для нормального человека. Не всё ж свиньёй гонять между коровьих лепёшек.

- Я сапоги выкинул к чёртовой матери, - ворчит, принюхиваясь к собственному рукаву. - Как там по твоему справочнику? Мизофобия?

- Ну, до этого ты ещё не дошёл. Будешь нос воротить - допрёт, как пить дать. Есть ментоловая мазь?

- Неа, - вскидывается испуганно. - Забыл, напрочь запамятовал! И Коца с его барышней ждать ещё три дня.... Может, аккуратно взломаем дверь?

- Я тебе взломаю! Что, лень в аптеку сгонять?! Отсидишь задницу - сам виноват будешь!

- Боткинс, я так и знал, что ты не к добру появляешься. У тебя что, карма такая?

- Ничуть. Я-то как раз появляюсь в самый нужный момент. Когда добро ещё возможно, а древнее зло притихло за углом. 

Смотрит в светлый прямоугольник экрана невидящими глазами. Мягко кладу руку ему на плечо.

- Слушай меня, как тебя там... неважно. Я часто размышляю над одной непостижимой вещью, которая постоянно сбивает меня с ног в одном и том же месте. Даст Бог, на старость лет пойму, зачем так надо. Может, Господь хранит меня от гораздо больших неприятностей. Иногда лучше отступить, чем пойти вперёд и провалиться в ад. Я не Данте, на десятый круг за тобой не полезу. Нет таких умений по роду моему.

- Жаль, - вздыхает. - Сам бы я не выбрался. Ты мне карандаши наточил?

- А ты их тупи поменьше. Читай внимательно, какой для чего нужен. Черчение в школе прогуливал?

Смотрит на меня, как на пришельца с другой планеты. Понимающе киваю.

- Иди в аптеку, заодно и гамбургеров прикупишь. Давно не жрал котлет без хлеба. Или тут лажают?

- Ишь ты, гурман... А если лажают, так что? Боткинс, здесь тебе не там, где был. Народ гораздо попроще, и крайне мало внимания обращает на вкус еды. Не с чем сравнивать, нет таких умений. Понимаешь?

Оглядываюсь вокруг. За дверями нарастает шум беззаботных разговоров ни о чём.

- Полуофисная жизнь, Боткинс - кто сам, кто на подкормке, но суть одна. Слишком задумываться здесь не принято. Единицы могут отличить нормальную еду от резиновой лажи, которая со дня на день ждёт скидок. И дожидается ведь! Вот тогда они слетаются на неё, как мухи, - животы набить и дальше дела свои делать. Понимаешь, с какими пациентами тебе придётся столкнуться?

- Не хочу я с ними сталкиваться. Придут лечиться - вот это интересно. Посмотреть, в какую сторону их кишки закрутились. Или где вырос второй желудок.

- Ай, Боткинс, Боткинс.... Не зря твой Бог послал тебе такого пациента, как я. После меня ты их будешь щёлкать, как орешки. Только девушек не обижай. Девушки, то бишь, женщины - существа живучие, во все времена. У кого-то ноги от ушей, у кого-то попка шире, чем длиннее. И ничего, на каждый товар есть свой купец. Хочешь себе девушку с третьей грудью?

- Угу, всю жизнь мечтал. Куда я щёку класть буду? Ты представляешь, сколько её лифчики могут стоить? Это ж заказное изделие! Бюстгальтеры и так дорогие, а с третьей сиськой разориться можно.

- Хе, правильно мыслишь, но любители экзотики с тобой не согласятся. Народ пресыщен и уныл, их ленивые умы не возбуждает ничто, кроме чуда невиданного. Так было всегда. То, что сейчас, просто сменило форму. Твой взгляд устал, а их глаза голодные. Правда, голод свой не умеют правильно утолять, но это уж их проблемы. О том не парься. Их логику ты не догонишь, слишком большой разрыв мыслительных способностей.

Наблюдает за моими тщательными движениями у полок, хмыкает.

- Боткинс, а если я тебя в аптеку отправлю? Ты ж одичал совсем! Хочешь, кортик дам - только не потеряй. 

- Пошёл ты со своим кортиком.... Не хватало ещё ночевать в полицейском участке из-за какого-то дебила с кривым глазом. Дай лучше трубу подзорную. Или хоть бинокль театральный. Зрение слабовато до сих пор.

- Эге, хорошенько тебя прихватило! Держи очки, только протирай на входе, не то ступеньки сосчитаешь.

Беру очки, надеваю, вглядываюсь вперёд и посматриваю по сторонам. Возвращаю.

- В них я сосчитаю ступеньки ещё в коридоре. Не бойся, - то, что надо, я увижу. Ты вместо бумаги лучше на доске потренируйся, мел точить не надо. 

Выхожу за двери, с удовольствием ступая по мягкому ковровому покрытию, заглушающему звуки шагов. Сквозь одинаковые белые двери доносится шум обычной офисной жизни. Так и есть, - я уже был здесь, у Коца. Однако, где его кабинет - разобраться трудно, да и не нужно. Приедет, сам позовёт. Видать, уже наслышан о моих приключениях....

На улице всё, как обычно - не считая того, что я иду по самому что ни на есть современному району столицы. Где-то там, за несколько десятков километров, - дом, в который я почему-то не хочу возвращаться. Пускай воздух в этом районе намного грязней, и машины шумят громче, - но я, действительно, чувствую себя человеком в реальном времени, а не пешкой в коридорах чужого замыленного сознания.

У самой аптеки останавливаюсь. Порог метёт не кто иной, как Гуано.

- Ну и ну, приятель! - хлопаю его по плечу. - Вырос?

- Да, но мало, - вздыхает. - Хотеть, как ты вырасти, только работать надо много. Ты много работать?

- Не спрашивай, Гуано. Мети порог, у тебя здорово получается. Ты здесь давно отираешься?

- Неделя уже. Только ты уехать, меня сюда забрать и просить чисто мести. 

- Ассортимент знаешь?

- Как не знать, каждый день с коробка пыль обметать. Что надо?

- Капли в нос, толковые. Неделю мучаюсь с насморком. Заложит - хоть что ты ни делай, пока не закурю. У тебя есть аллергия на ментол?

Гуано смотрит на меня искоса. Его левый глаз растягивается до самого виска.

- Слушай, Боткинс, я водка не пить, желудок щипать. Ты хочешь водка?

- Дурак ты пареный. Дай сам спрошу.

- Я тебе спросить! Здесь помети пока, я прибежать быстро.

Делать нечего, - беру веник и подметаю с исключительным усердием. Пылища, будто Гуано и не мёл вовсе. А может, одной рукой убирает, а другой насыпает - с него станется. Прохожие удивлённо поглядывают на меня, - парня в модных джинсах и яркой футболке, с веником и в клубах серой пыли.

Гуано выглядывает в окошко аптеки. В руках - бутылочка с дозатором.

- Такое подойдёт? Пробуй, открыть давно, дозатор поменять, чистый.

- Да пошёл ты, - сую веник в окошко. - Пока мёл, прочихался. Спасибо, и до свиданья.

По дороге забегаю в кондитерскую, покупаю пакетик мятных леденцов и с аппетитом жую по дороге. В голове наступает удивительное прояснение. Силы небесные! Неужели всё так просто?!

Вбегаю в офис, как на крыльях. Лестница пуста, в коридорах - ни души. Бывший трубочист всё так же сидит за своим компом, устало вглядываясь в экран.

- Боткинс, тебя что за смертью посылать. Принёс?

- Да, - бросаю ему пакетик с леденцами. - Идёшь в кухню, растапливаешь на медленном огне, а потом мажешь себе под носом. Для пущего эффекта можешь взять в рот сразу три леденца. Обещаю, мятой запахнет даже из ушей.

- Ах ты паскудник! А я-то думал, ты поумнел на досуге. Немедленно убирайся из офиса!

- И не подумаю, - вырываю у него из рук пакет с леденцами, закидываю в рот следующий. - Ты почему не сказал про сакэ?

Его лицо снова превращается в рожу трубочиста - темнеет даже под носом.

- Боткинс, ради всех святых, какого чёрта ты мне кишки выворачиваешь?

- Какого чёрта?! Которого ты придумал по пьяни! На твоих глазах мой бывший однокурсник угощался сакэ под самую завязку, а ты и глазом не моргнул. Небось, подливал ему да нахваливал.

- Гад! - он вскакивает, переворачивая стул. - Я тебя... я тебя...

- Ну что, что ты меня? Давай, лупи. Я твоим же ноутом тебе по башке наверну. Что тебе дороже - комп или черепная коробка без мозгов?

Он бессильно опускается на пол, прячет лицо в ладони. Плечи мелко вздрагивают.

- Боткинс, я не знал, что так получится. Сакэ было отличное, пили мы одинаково....

- Дорогой мой бывший лектор, кому, как не вам, знать, что спиртное оказывает на людей неодинаковый эффект даже в одинаковых дозах? Тебе чудо-крем подарить, чтоб ты квасить перестал?!

Он падает на пол и замирает без единого движения. Выливаю на него графин с водой.

- Умойся, иначе так и останешься трубочистом. Всё, я пошёл. Не благодари, а лучше не попадайся на моём пути. Я теперь буду ходить с половником и банкой. 

- А банка зачем? - шепчет, не открывая глаз.

- Для дерьма из твоих ушей. Бывай, не дохни.

Более лёгкой походкой я давно не выходил из задницы. На улице ярко сияет солнце, отражаясь в лужицах талой воды. Снег и лёд крошатся и расползаются, превращаясь в грязное месиво. Пробегаю до поворота, стараясь не замочить ног, - и сталкиваюсь с отцом Брауном. Что называется, нос к носу.

- А, вот ты где, - хватает меня под руку и уводит в ближайшую кофейню. - Пошли, согреемся. Забыл штиблеты резиновые, ботинки протекли. Ты как, здоров?

- Вы не поверите, но да. Не растерял ни прежних убеждений, ни здравого смысла. Вы за это переживаете?

Он усаживается на угловой диван у окна и пристальным взглядом изучает меня с головы до ног.

- Дерзости не занимать, но в твоём случае это даже полезно. Садись, потолковать надо.

Официантка с поразительной скоростью приносит нам две чашки дымящегося эспрессо.

- Ты не против моего выбора? - смеётся отец Браун. - Или сердечко пошаливает?

- Да мне плевать, если честно. Буду пить маленькими глотками, если вас это беспокоит.

- Боткинс, - он примирительно кладёт свою руку на мою, - прекрати считать меня извергом. Я всего лишь переживаю за твоё психологическое состояние. Мистер Уиттинг всё ещё в больнице, а причина проста - нервы, нервишки. Люди в каждодневной суете способны сами себе такое намотать, что лучшие специалисты по редким болезням схватятся за голову. Видал?

- Да полно, каждый день. Я не лучше, но выучился сам себе чистить башку. Здесь газеты продаются?

- Продаются, но тебе не о чем переживать. Звонил Коц, просил тебя предупредить о своём приезде. Чтобы ты подождал у дверей вместе со мной. У его девушки психосоматическая рвота.

- Упс, а вы уверены, что...

- Боткинс! Бот-кинс! Ряса - не признак мракобесия, как считает твой бывший приятель. Я видал учёных со степенями, у которых в голове Солнце до сих пор бегает вокруг Земли. Переубедить невозможно, ссылаются на теорию относительности. Пока их не отнесут сам знаешь куда. Кстати, я только что оттуда, - такого наслушался, что пришлось оглохнуть. Просто я знал людей, которые слышали всё, - буквально всё, что вокруг них делается. Знаешь, как трудно провести диагностику истерии от одержимости? Я, например, не пытаюсь - звоню знакомому психиатру, чтоб не перенапрягаться. Ну, ещё вопросы есть?

Молчу, попивая кофе и глядя на равнодушных прохожих за окном. Отец Браун озадаченно смотрит на меня.

- Понимаю, ты устал от людской чуши. Поверь, я устаю намного больше. Просто у меня возможности другие, но ради них я пожертвовал очень многим. И до сих пор не всё понимаю. Однако, в случае Коца и его девушки я даже не рискую понимать. Принимаю, как есть. Пойдём, сам увидишь.

Истерики взбалмошных девиц не впечатляют, но я помню о полезном совете трубочиста. Только бы не встретить его у дверей, - иначе не удержусь от подкрепления своих советов смачным тумаком.

Знакомое жёлтое такси останавливается у дверей офисного здания, как только мы подходим к парковке. Коц выносит Тикки едва ли не на руках. Её глаза полузакрыты, у рта платок.

- Опять людоедские разборки? - спрашиваю сочувственно. - Эй, Тикки, что сегодня твой папа отгрыз соседу по палате?

- Ногу, - всхлипывает, - и даже прислал мне фотографию объедков. Вилл, он действительно стал людоедом! Теперь всё потеряно... всё.... он никогда больше не будет нормальным человеком...

- Тикки, дай фото, - наклоняюсь к её уху. - Только папе не говори, а то он пришлёт ещё и чью-то голову.

Коц тихо фыркает в рукав - а может, сморкается? На его лице сияет выражение смешливой иронии. 

- Я объяснял ей на пальцах, что её психологическая зависимость от папы и его выходок способна довести её до настоящего сердечного приступа. Мне плевать, Боткинс, что и кому он отгрыз. Между прочим, ни он, ни она ни словом не обмолвились о полицейском участке, куда он, по логике вещей, должен был попасть после своего кровавого преступления. Значит, он, как минимум, в палате для буйных, - а по максимуму, переживает побочный эффект от успокоительных. И друзья у него такие же. Или недруги, коль уж честно. Постоянно шлют ему фото деликатесов по-человечьему. Отец Браун, может, вам сходить к больному?

- А его лечащий врач что думает? 

- Я не спрашивал...

- Когда спросит - зайду, а сейчас, идёмте-ка, девушка, со мной.

Тикки покорно заходит в кабинет Коца. Мы остаёмся снаружи, в курилке. Руки моего приятеля мелко дрожат и сжимаются в кулаки.

- Если этот урод не перестанет звонить ей по двадцать раз на дню, я сломаю её телефон об его сдвинутую башку. Какого чёрта?! У него свободный вход в город, может гулять, где вздумается, и есть в самых дорогих ресторанах столицы. За ним ходит по три охранника с каждой стороны. Даже официантам запрещают с ним разговаривать. Так он свою дурь ей в голову запихивает! Весь отдых перепортил. Дошло до того, что я вылил на брюки полный пакет молока, упаковал и отправил ему по адресу. 

- Коц! - обнимаю его за плечи. - Так ты действительно отдохнул, поздравляю! А я вылетел...

- Знаю, но ты прилетел. Кушетка в моём кабинете за тобой, Тикки поживёт у подруги. Я хорошенько подумаю, стоит ли связываться с девушкой, которой кошмары на ночь дороже здравого смысла.

Тикки выходит из кабинета, вытирая размазанную тушь. Отец Браун кивает на выход.

- Мне пора, учёные головы. Заблудитесь - звоните. Тикки, я запрещаю тебе общаться с папой, пока мы с психиатром не проведём дифференциальную диагностику. Боткинс, убедись, что в её телефоне больше нет подобных фото. Трубку на вызовы не бери. Впрочем, ты парень стойкий, а вот за Коца я переживаю...

Тот усмехается и показывает длиннющий чёрный список на экране с контактами.

- Всё это - вызовы претендента на звание моего тестя. Тёщу, я так думаю, он сожрал, чтоб она не мешала ему болтать по телефону сутками. Спасибо вам. И скажите, что мы с Боткинсом отказываемся его лечить, пока он не пройдёт курс лечения медикаментами.

- Оптимист, - посмеивается отец Браун. - Есть простая штука, ребята. Исключить из круга общения того, с кем не желаете общаться. Это бывает полезней, чем бесконечное выяснение надуманных расстройств пищевого поведения.

- Тикки, подожди минутку, - хватаю её за влажную, прохладную руку. - Коц, ты не против?

- Только за. Можете общаться, я буду разбирать чемоданы.

Мы заходим в кабинет, где даже не пахнет пылью. Интересно, кто убирал здесь в их отсутствие? 

Тикки садится на кушетку, но я указываю ей на кресло. Покорно усаживается, высвобождая ноги из туфель на высоких каблуках.

- Ноги не замёрзли? - подмигиваю, оглядывая её жёлтые лаковые туфельки с бантиками. Смеётся, вытягивая длинную ногу в блестящих нейлоновых чулках.

- С таким кавалером, как мой желанный доктор, у меня не замёрзнут даже руки в перчатках.

- Ну, полно, полно, у меня всё ещё есть девушка. Тикки, можно вопрос по врачебной части?

- Конечно, я только того и жду.

- Ах ты, лукавая кошечка.... Когда у тебя впервые началась рвота?

Тикки смущённо потирает одну ногу об другую. Коц прислушивается одним ухом, но я громко щёлкаю пальцем. Тотчас же забирается под стол и затягивает чемодан. Грожу ему вторым пальцем, но он даже ухом не ведёт.

- Я точно не помню, - Тикки достаёт из сумочки маникюрный набор и начинает размеренно пилить ногти. - Ты знаешь, я не из бедной семьи, поэтому на моём столе всегда была отличная еда. Имею в виду, отличная от других.

- Гордишься этим? Зря. Угощу тебя супом собственного приготовления, закачаешься. Так мы о рвоте. У тебя проблемы с желудком?

- Никаких, желудок зеркально чист. И даже почки с печенью здоровые, как у быка.

Аж подскакиваю. Белки глаз Тикки плотоядно блестят.

- А ну отдай! - выхватываю из её рук пилочку и маникюрный набор. Она взвизгивает, приседает и закрывает голову руками. Коц выползает из-под стола и умоляюще смотрит на меня.

- Боткинс, пожалуйста, не надо! У меня новое ковровое покрытие, я не хочу отмывать....

- Что, мою рвоту? - Тикки заносит над ним диванную подушку с кушетки. - А говорил, что любишь! Да, девушки ходят в туалет не карамельками, ты это знал, учёная крыса?!

- Сядь, - устало вздыхает Коц. - Видишь, Боткинс, какой у меня был отдых. А ты жаловался.

- Да уж, всё познаётся в сравнении. Тикки, твой случай настолько интересный, что я отправлю тебя на диагностику кишечника. Надеюсь, ты не против?

- Только за, но к твоему кузену я не пойду! Папа сотрёт его в порошок с мясным соусом.

- Не сотрёт. На диагностику пойдёшь ко мне, когда я доберусь до нормальной больницы с оборудованием. Коц, ты как себя чувствуешь?

- Уже отвратительно. Дай, я покурю, пока вы тут болтаете.

- Договорили. Тикки, не забудь свой плащ на рыбьем меху. Или что там у тебя с подкладкой?

- Шёлк чистейшей воды! - рявкает мне в лицо. - Я вас обоих ненавижу! И папе скажу, чтобы отгрыз вам пятки!

- Дура, - вздыхаю ей вслед. Коц одобрительно пожимает мне руку.

Глава шестая

О любви по-взрослому

После ухода Тикки я чувствую неожиданный голод. Правда, хочется вполне обычной человеческой еды - без деликатесных людоедских наворотов и двусмысленных толкований одного и того же блюда. Коц грустно смотрит в окно, водя пальцем по стеклу.

- Боткинс, давай прогуляемся. Я так устал дышать сухим воздухом, что каждый глоток местной влаги для меня словно капля воды в пустыне. Никак не могу надышаться. Может, у меня насморк?

- Хандра у тебя. Привыкнешь за пару дней. Подвязался на эту кралечку?

- Не то слово. Боткинс, ты когда-нибудь влюблялся без памяти?

- Ну так, чтобы совсем без памяти - нет. Глупости вытворял, но были такие случаи, которые приятно вспомнить в трудную минуту. Это даже не любовь, Коц. Что-то из рыцарских романов. Читал?

- Почитывал, но не понял ничего. Давай поговорим. Ты мой пациент, я твой. Нам обоим это надо.

Ложусь на кушетку, он укладывается на диван, закидывая ноги на неразобранный чемодан. Даже не разулся. Ну и фрукт...

- Боткинс, ты не смотри на меня так. Я человек не опасный, с точки зрения заразных заболеваний. Даже на моей обуви нет ничего, что могло бы вызвать кишечную инфекцию. Ты не заметил, что я зашёл сюда в бахилах?

- Я даже не заметил, когда ты их успел снять. Красота твоей девушки сбивает с ног даже опытного инфекциониста. Не говоря уже обо мне, бедном гастроэнтерологе с улицы. Так вот, о рыцарстве в наше время. Его нет, как и не было. Есть что-то, вызывающее чувство преклонения перед труднодоступными вещами. Например, тип красоты, с которой раньше не сталкивался. И не знаешь, как подступиться к ней. А если к этой красоте прилагается и ум высочайшего качества, то остаётся лишь мечтать. И смотреть издалека. У тебя было такое?

- Увы, мой друг, нет. Все, кого я любил, были слишком близко, - так, что мне хотелось надеть очки. Правда, я и так вижу то, что надо видеть, но иногда мой угол зрения сбивается.

- У меня такая же история, но с другого угла зрения. Одна девушка из университета, где я когда-то учился, была не просто красивой, а умной - аж дух захватывало. Казалось, будто она пришла из другого мира. Мы все были простыми ребятами, кто откуда. Из какого теста была слеплена она, я так и не понял, но каждую пару по биологии смотрел на неё во все глаза. Ей нравилось моё внимание, но она и виду не подавала. Только улыбалась, конспектируя за лектором. То ли мне, то ли своим открытиям. Не знаю, стала ли она врачом, но благодаря ей я вспомнил один интересный случай из своего детства.

- Ну-ка, ну-ка, - Коц аж привстаёт на своём диване. - Мама знает о твоих увлечениях рыцарскими романами?

- Конечно, и только поощряет. У нас с тобой разные мамы, Коц. Не забывай об этом.

- Помню, помню. Кстати, моя мама - очень интеллигентная и образованная женщина. У неё прекрасное чувство юмора, который не все понимают, но любят послушать. Если бы она оказалась за одним столом с этим чудовищем.... папой Тикки, я не знаю, кто кому выжрал бы мозг.

- Не преувеличивай. Твоя мама упала бы в обморок, а ты бы бегал вокруг неё с нюхательной солью. Так вот, случай из детства. Когда-то я дружил с одной девочкой, которая не умела говорить. Только рисовала потрясающие цветы. Меня просили за ней присматривать, - верней, мою маму, которая просила... нет, даже требовала, чтобы я учился общению с разными детьми. Даже с теми, которые не умеют говорить.

- И ты научил её хоть чему-то?

- Не знаю, но однажды её привели к нам в очень странном состоянии. Более странном, чем обычно. Мама общалась с ней знаками, - у женщин это хорошо получается, чувство на детей. А у детей получается ещё лучше, потому что разум не мешает. В тот раз она убежала от моей мамы и спряталась под стол. Совсем, как ты недавно.

- Вот как.... Действительно, преоригинальный случай. И что потом?

- А потом мы с ней пошли рисовать. Верней, рисовал я, а она сидела и накручивала на палец нитки с ковра. Выдернет нитку и накручивает, на лице - ни движения. Как правильный ребёнок, я должен был бы достать игрушки, начать её развлекать, чтобы хоть как-то разморозить. Ей-богу, такое впечатление, что она гуляла в тёмном лесу одна. У детей часто такое бывает?

- Иногда убегают побродить, как все обычные дети. Правда, у некоторых совсем отсутствует чувство опасности. Может, как раз тот случай...

- Может быть. Я рисовал, а она смотрела из-за плеча. И вдруг засмеялась - так звонко, что у меня даже рука дрогнула. Оказалось, я нарисовал её любимую игрушку. Мама так сказала. Потом за ней пришёл какой-то хмырь, который начал орать на нас обоих. За что, я так и не понял. Мама швырнула ему в лицо половую тряпку. Представляешь, что он мог ей наговорить?

- Неа.... Для того, чтобы рассердить твою маму, нужно очень постараться. Моя даже не позволила бы ему орать. Он бы бегал вокруг дома и собирал дрова. Угадай, для чего.

- Даже гадать не хочу. Я только просил маму, чтобы она - или хотя бы тот хмырь, которого я назвал злым дядькой - подарили ей такую игрушку. Может, она у неё была, но сломалась. Или кто-то сломал на её глазах. Детей это очень травмирует.

- Ерунда, Боткинс. Однажды папа на моих глазах сломал мне рогатку. Я даже не плакал, потому что мама пригрозила выточить рогатку на мою задницу. Потом сказал им обоим «спасибо», когда немного подрос. Однако, случай интересный. Детские травмы не рождаются на пустом месте. Если та игрушка была для неё любимой, то имела глубоко личное значение. Ты, сам того не зная, разбудил в ней ключевую эмоцию. Может, с этого и началось её выздоровление. 

- Увы, я даже не знаю, научилась ли она говорить. После того случая мы её больше не видели. 

- А с той девушкой ты подружился?

- Нет, у меня и не было таких намерений. Я не из её круга. Зато помог ей найти хорошего кавалера. Надеюсь, они устроили свою судьбу, как полагается.

Коц встаёт с дивана, запихивает неразобранные чемоданы в шкаф и тянется за курткой.

- Пошли, я проголодался. Здесь еда .... Хочешь, попробуй, но лучше пошли в город.

- Согласен, у меня тоже сложилось подобное впечатление. Куда пойдём?

- Куда глаза глядят. У тебя есть в городе знакомые с хорошей кухней?

- Есть знакомые с отличной кухней, - всё зависит от того, чего ты хочешь. После смены климата тебе нужно несколько дней побыть на щадящем питании. Пошли на рынок. Вдруг прикупим настоящих фермерских продуктов по сходной цене?

Глаза Коца загораются, как два фонарика во мгле. Сбегает по ступенькам, аж приплясывая. Я иду спокойно, неторопливо, посматривая по сторонам в поисках вездесущего трубочиста.

- Твой сосед по этажу - настоящая сволочь, каких свет не видывал. Ты поручил ему наводить порядок в твоём кабинете?

- Боткинс, он сроду ни у кого нигде не убирал. Здесь есть персонал, весьма толковый, который и занимается уборкой помещений. Работают исправно, не крадут, и даже вещи ставят на место. Пешком дойдём?

- Лучше автобусом, но можем застрять, как в прошлый раз. Ах да, ты же на такси уехал.... Коц!

Он оборачивается, испуганно глядя мне в глаза.

- Я тут ни при чём! Мы с Тикки....

- Коц, хотя бы на полдня забудь о своей Тикки. У нас впереди увлекательная прогулка. И немного приключений на твою задницу, но больно не будет. Так, пощекочешь себе нервишки. Надо адаптироваться, а это никогда не бывает просто.

В городе - спокойный, обычный рабочий день. Все куда-то спешат, ловят такси, заскакивают в автобусы и даже пренебрегают дорожной разметкой. Полисмены на перекрёстках делают вид, что их нет, пока мы не подходим ближе.

- Как погодка? - усмехается из-под каски. - Кирпичи на голову не падают?

- Вы сосульки с крыш вовремя сбивайте. Всё остальное - дело случая. Когда упадут, вы будете бежать очень медленно, уж я-то вас знаю.

Улыбающийся полицейский - почти музейная редкость, но увидеть хохочущего постового везёт не каждому. Поднимает жезл и крутит его колесом.

- В кегельбане очередь, а мне после работы уже ничего не хочется. Удачи, на рынке сегодня настоящее столпотворение. Ходите по крайним рядам, все прут туда, где скидки.

Я готов пожать ему обе руки сразу. Коц засовывает голову поглубже в воротник и накрывается капюшоном. Воздух пахнет мокрым снегом, но туч даже на горизонте не видать. Всему виной лужи, но мы их даже не замечаем под быстрой ходьбой.

- Боткинс, я буду брать у тебя уроки, - Коц начинает задыхаться уже на втором километре. - Ты вроде маленький, худенький, шаг неширокий. Однако, угнаться за тобой сродни погоне за спринтером.

- Скажи лучше «стайером», но я предпочитаю скандинавскую ходьбу. Правда, у меня своя методика. Уловишь, побежишь быстрей меня. А лучше придумай собственный метод.

На рынке, и правда, не протолкнуться. Все готовятся к празднику, а нам выходные только снятся. Ох, и пациентов прибудет.... Коц уныло поглядывает по сторонам.

- И как тут купить что-нибудь на обед? Нас даже слушать никто не станет. Посмотри, что творится...

- Пойдём, есть неплохая идея. Пока любители распродаж не успели проголодаться....

Выруливаем поближе к главному входу, сворачиваем на боковую улочку и нос к носу сталкиваемся с Гуано. Да что ж такое, - ходит за мной, как приклеенный. Или живёт здесь?

- Есть, пить, на парапете сидеть, - протягивает нам плотные пакеты и куски картона. - Попа беречь надо. Хочешь горяченький?

- А что у тебя есть? - Коц приглядывается к его дымящейся палатке. Гуано хихикает.

- Жарить, парить, недоварить, а доварить, так дожарить. Лапша вкусный. Сам придумать.

- Ух ты! - протягиваю бумажный пакет. - Не протечёт?

- Тарелка возьми, обормот. Сюда пирожок положишь для девушка твоя. Есть девушка?

- Нет, но будет. Коц, возьми нормальную тарелку, что ты жмотишься?

Гуано раздаёт нам по тарелке умопомрачительно пахнущей лапши. Коц счастливо всхлипывает.

- А бульон есть?

- Нет, дома сваришь. Я место знаю, где обрезка хороший продаётся. Эти балованцы не брать, я есть, вкусно. Гася тебе привет передавать. Просить, чтоб ты кушал хорошо, и салат побольше.

- Поцелуй её от меня в щёку, когда увидишь. А лучше в обе, очень соскучился. 

Мы уплетаем за обе щеки, болтая ногами. Всё-таки жизнь потрясающе хороша. У Коца даже слёзы на глазах выступают.

- Боткинс, где ты впервые встретился со своей девушкой?

- Не спрашивай. Я был в ужасном состоянии. Казалось, будто весь мир вокруг меня рушится и рассыпается в пыль. А она вдруг появилась, как свет в пыльном тумане. И я сразу понял, что жизнь может быть прекрасной для всех. Если люди сами этого захотят.

Коц кивает, неловко наматывая лапшу на пластиковую вилку. Досадливо шипит и разламывает лапшу на мелкие части.

- Вот зря ты так ешь, - ворчу. - Гуано, дай ему ложку. Задолбал ковыряться в еде. 

- Мама тоже так говорит, а папа смеётся. Я так соскучился за домом, Боткинс.... Чужие папы - настоящая головная боль, а своё болит во сто крат сильней. Твой отец где?

- Нигде. Мама давно с ним разошлась, и я даже не спрашиваю, кто у неё сейчас есть. Достаточно того, что она есть у меня. Нам больше никого и не надо. Знаешь, чем меньше родственников, тем легче их любить. Я маму свою всегда люблю, даже когда не понимаю. А ты?

- Мы ругаемся иногда, но не всерьёз. С моей мамой невозможно поругаться всерьёз. Давай чаю попьём, у меня ноги продрогли.

За чаем надо идти до ближайшего автомата - все кафе забиты под завязку. Коц удручённо вздыхает, ёжась под курткой. Забегаем в магазин, чтоб хоть немного согреться. Продавец кивает на чай в пакетиках.

- Здесь пить будете? Или вам с собой?

- Давай с собой, я ещё только за кипяток не платил.... Коц, у тебя чайник рабочий?

- Найдётся рабочий, офис большой и не жадный. Печенья возьми, только несладкого. Я на диете после южной кухни. Давай быстрей, у нас мало времени.

Закупившись, выбегаем из магазина и наталкиваемся на трубочиста. Хватает меня за рукав.

- Боткинс, я не сержусь. Только прошу тебя, поехали скорей. Я даже такси взял. В офисе беда, какая-то тварь обрыгала подоконники с крыши. Сейчас моют окна с антисептиком. Коц, это случайно не твоя девица?

- Заткни пасть! - неожиданно рявкает Коц. - Моя девушка на крышах не рыгает. Это твои профурсетки любят по крышам лазить, вместе со своими залётными!

- Ладно, ладно, успокойся. Вот уж не ожидал от тебя таких выражений.... Давайте, садитесь в такси. Поедем в лабораторию. Боткинс, только держи себя в руках, понял?

- Нет, - протираю платком запотевшие стёкла и засовываю его трубочисту в карман. - Высморкайся.

- И не подумаю, я не болен. Ехать недолго, так что не разувайтесь. У меня с собой термос, чаю хотите?

Разливает по стаканчику мне и Коцу. Дружески похлопывает меня по плечу.

- А всё-таки умеешь ты горячую колбасу в задницу засунуть. У меня даже временный запор случился от нервного потрясения. Весь в маму, хотя и неродной я ей. Привет тебе передавала, просила не слишком отягощаться её состоянием. Ей уже намного лучше.

- Пусть невропатологи отягощаются, - усмехаюсь. - Есть новости оттуда?

- Откуда - оттуда? Боткинс, прекрати путать мои кишки!

- У тебя давно заворот от переедания. Сделай милость, не дыши на меня. Просил ведь не пить...

- Это капли сердечные. Увлёкся, извини....

Ранний зимний вечер - не повод спать в машине. Неторопливо попиваю чай, пока Коц, шипя и подпрыгивая, на каждом повороте разливает свой. Трубочист укоризненно поглядывает на него.

- Ну что ты, как маленький, в самом деле.... Дороги скользкие, держи стакан крепче. Руки дрожат, что ли?

- Дрожат, - шепчет Коц. - Нехорошее предчувствие. А ну-ка, останови возле того фонаря....

Такси останавливается. Коц выходит из машины. Едва он успевает дойти до столба, как меня выносит из боковой двери на тротуар. Падаю на плечо, но даже не чувствую боли. Вскакиваю, тупо глядя, как наше такси буксует назад под напором огромного грузовика.

Искать трубочиста нет времени. Если живой, сам выберется с той стороны. Подбегаю к кабине, дёргаю дверь, но за окном ни единого движения. Ну и дела....

Из кузова доносятся глухие удары. Как ошпаренный, лечу к дверям и отчаянно хватаюсь за рычаг двери. 

- Кто здесь? Кто?!

- Да я, я! - сердитый голос моего кузена. - Подожди, мне договорить надо. Иди к кабине, такого наслушаешься...

Подхожу к кабине с другой стороны и слышу отчаянные рыданья. 

- Ручку на себя, дура! - ору, колотя в дверь. - Ручку на себя, или пакет достань, проблюйся!

Дверь открывается, едва не ударив меня по лбу. Тикки выпадает на руки Коца, обмотанная ёлочной гирляндой. Хватаю кусок стекла, перерезаю провод и трясу её за волосы.

- Эй, малышка, очнись! Что за шутки?! Кому подарки везёшь? Я и не знал, что Санта-Клаус ходит в трусах и в лифчике...

Она всхлипывает и прячется в куртку Коца. Судорожно ищу на приборной панели кнопку открытия кузова.

- Вон та, - тычет наманикюренным пальчиком. - Только не нажимай, не то все взлетим на воздух.

- Дура ты, дура, - вздыхаю сочувственно. - Если б это было правдой, мы бы сейчас все летели на суд Божий. Твоего папу даже в чистилище не приняли бы. 

- Неправда! - всхлипывает, крепче обнимая Коца за талию. - Папа даже не знает, что я здесь. И что меня посадили за руль грузовика два урода. Один убежал, а второй ... Сейчас будет фокус. Так твой кузен сказал. Он добрый, не то что вы оба....

Задняя дверь распахивается, и на дорогу выпадает грязно-зелёный спальный мешок. За ним выпрыгивает Соткинс, отряхивая руки о ляжки.

- Ну вот, а говорил, не открывается. Как только пообещал вышибить дверь его башкой, сразу всё открылось. Привет, дурогоны.

Мы по очереди бросаемся обнимать Соткинса. Он судорожно вертит головой - видимо, ища своего непутёвого папашу.

- Да брось ты, сейчас приковыляет сюда с отрядом полисменов. Если решатся, конечно. Что-то мне лицо таксиста не нравится....

- Это значит, наблюдательный ты мой Боткинс, что никакие полисмены не приедут. Сейчас сюда придёт один большой дяденька и будет очень тщательно осматривать грузовик. А мы поедем на поезде. Идти можешь?

- Могу, но лучше под руки. У Тикки нет одежды.

- Есть, - Соткинс заскакивает в кузов и выбрасывает оттуда узел. - Не спрашивай, где я её нашёл. Убегала босиком, пока не влетела в объятия двух любителей дармового шоколада. Я за ними гнался четыре квартала с топором. Надумал, понимаешь ли, встретить праздники, как человек. Дома, у камина, мясца пожарить. Анита мне все мозги проела за жареное мясо. Пошёл в супермаркет за дровами, а там гнильё одно. Пришлось аж в деревню ехать, у фермеров выпрашивать. Заодно и топорик наточил дедовским способом. 

- Врёт он всё, - Тикки отчаянным взглядом смотрит на дыры в колготках. - Я зашла в супермаркет, купить фруктов и шампанского. Так шампанского захотелось.... Пока искала настоящее, этот за мной волочился по всему магазину. Мол, где купить хороший шампунь для девушки. Почему я должна беспокоиться об его девушке, скажите на милость?

Соткинс весело фыркает. Подходим к станции метро, но сигнал автомобиля едва не вынуждает нас вновь броситься врассыпную.

- Вы, два неблагодарных придурка! - из задней двери высовывается тощий, но костистый кулак. - Могли бы вытащить меня из кустов! Нет же, решили в джентльменов поиграть. Немедленно садитесь, я тут уже заждался!

Переглядываемся, но делать нечего - приходится лезть в тесное авто, куда не помещаются даже ноги Тикки.

- Мы всё-таки поездом, - Коц решительно тащит Тикки за собой ко входу в метро. - Я знаю, куда ехать. А вы, если обгоните нас, то начинайте свои дела первыми. Тикки подождёт. Правда, дорогая?

- Промывание кишечника мне и без них сделают. Боткинс, только сильно не бей того мальчика в спальном мешке! Он меня за грудь хватал, но не больно. Зато посмотри, что у меня есть.

Достаёт из лифчика серёжку с окровавленной жемчужиной. Неужели настоящая? Трубочист зыркает на неё жадными глазами, но я отталкиваю его плечом.

- Погоди-ка, погоди, - беру на ладонь, пока Соткинс подсвечивает фонариком. - Ух ты... Я не разбираюсь в драгоценностях, но блеск явно не дешёвый.

- Вот и я о том, - с оттенком лёгкой обиды Тикки берёт жемчужину двумя пальцами в надорванной перчатке. - Я схватила её зубами, а потом очень-очень сильно дёрнула вниз. Ты представить себе не можешь, как он орал! Думала, оглохну.

- Тот, из мешка? - киваю в сторону улицы, где мы оставили грузовик. Тикки мотает головой.

- Тот, который стаскивал с меня одежду, чтобы надеть мои колготки, платье и туфли. Твой кузен схватил его за трусы, а он подхватил мой любимый плащ... мой любимый плащ с настоящей шёлковой подкладкой... и убежал!

Коц махает нам рукой и уводит свою драгоценность подальше от наших измученных ушей. Такси трогается с места. В машине тишина - даже трубочист застыл со своим расцарапанным лицом над жемчужиной, от которой мы не можем оторвать глаз....

Глава седьмая

Чудеса в пробирке

В лаборатории так же тихо, как и было в машине. В коридорах нет ни одного человека, но эта тишина выжидающе смотрит на нас со всех сторон. Трубочист даже пригнулся. Беру его за шиворот и выправляю спину.

- Прекрати сейчас же! И рубашку заправь. Иначе во всех кабинетах будут потешаться над тем, как тебя выбила из седла шоколадная карамелька.

- Ты знаешь, я рад, - бормочет себе под нос. - Я очень рад, и мне есть чем гордиться. Более того, упаду к её ногам и даже предложу свои услуги по чистке туфель. 

- Такие, как она, выкидывают туфли при первой же царапине. Папу её знаешь?

- Наслышан. И что? Я очень хотел бы познакомиться с ним. Когда доработаю свой уникальный рецепт по лечению людоедских наклонностей.

Соткинс заворачивает в туалет и кивает нам, показывая на руки.

- Здесь перчатки прямо над рукомойником. И халаты, и шапочки. Даже бахилы в упаковке. 

Как можно быстрее приводим себя в порядок. Соткинс удручённо смотрит на мой ушиб.

- Да-а, ну и дела. Пальпировать сможешь?

- Как получится. Кисть подвижная. Закину обезболивающего, и можно работать. Трубочист... как там тебя по батеньке?

- Боткинс, я даже по взгляду понимаю, что ты хочешь спросить. Да, это оно. То, что ты терпеть не можешь. А куда деться? Никто, кроме нас, за такое дело не возьмётся. 

Он шепчет мне на ухо всего два слова, и я тотчас же засовываю ноги в тапки.

- Боткинс, я бы рекомендовал тебе босиком, но ты ведь так и сделаешь....

Разуваюсь, тщательно мою ноги, затем достаю из рюкзака резиновые сапоги.

- Опа! - глаза трубочиста выкатываются из орбит. - Ну ты и фрукт!

- Зайдём - поймёшь. И запомни, трубочист: во мне фруктового меньше, чем в тебе - овощного.

Заходим в просторное, ярко освещённое помещение, которое даже и не пахнет мертвецкой. Соткинс оглядывается в поисках хоть какого-то намёка на присутствие человека - пусть даже и отчалившего на тот свет.

Трубочист ухмыляется и открывает железный шкаф. Достаёт стойку с пробирками, ставит перед нами.

- Блины с мясом, коржи для пиццы, слоёный пирог. Всё, что соскребли с нашего подоконника.

- Упс, - подымаю пробирку и покачиваю из стороны в сторону. - Обожаю изучать продукты жизнедеятельности тех, кто сорвался с безглютеновой диеты.

- Ты угадал, как всегда, - трубочист одобрительно хлопает меня по плечу. - И всю эту радость приправили медицинским спиртом. Угадай, каким.

- Надеюсь, они хоть разбавляли, - оглядываюсь на Соткинса, который схватился за голову. - Да хватит тебе! В твоей промежности разве что-то лучше водится?

- Неа, у меня просто воображение разыгралось. Что я тут делаю вообще?

- То же, что и всегда, но с другого конца. Ну, а теперь, как говорится - чёрный ящик.

Трубочист подходит к одному из нижних шкафов и выдвигает его во всю длину. Оборачивается, машет рукой.

- Идите, полюбуйтесь, как он мило спит. Ваш подарочек из спального мешка.

Подходим, изучаем самое обыкновенное лицо, каких много. Соткинс берёт его за ногу, но трубочист тотчас же бьёт его по руке.

- Не трожь! Фокус-покус, или как ты там говоришь?

Нажимает кнопку на стене, и выдвижной ящик тотчас же превращается в каталку на колёсах.

- Всё, теперь можно брать. Боткинс, можешь резать по старому шраму. Он поступил с острой болью. Вот результаты ультразвукового исследования и анализов крови. Надеюсь, сомнений нет?

Прочитываю, киваю. Соткинс читает, ухмыляется. 

- Может, я первый посмотрю? Или ты предлагаешь оперировать его боком?

- Соткинс, я ценю твоё чувство юмора, - но не сейчас, только не сейчас. Можешь приступать. Глубоко не заходи, главное - подтвердить результаты исследования интернов.

- Знаешь что?! За подтверждением конай в муниципальную больницу! Я тебе не рыночный торговец экспертизами! Не на того нарвался!

Трубочист поднимает руки. Я посмеиваюсь и толкаю его под бок.

- А ты думал, мы шутки с тобой пришли шутить? Можешь идти чайку хлебнуть. Не бойся, не зарежем. Нам он живой нужен, в отличие от тебя.

- Придурки, - шепчет, но выходит из помещения. Соткинс пожимает мне руку и удобно располагает спящего на операционном столе.

- Вопросы есть?

- Я бы спросил, но он дрыхнет. Давай, спрашивай, но не больно. Вдруг ногой дёрнет во сне?

Соткинс придвигает к себе инструменты и весело пощёлкивает расширителем.

- Спорим, у него трещина заднего прохода?

- Ага, до самых мозгов. Давай. Может, и полип найдётся. Кстати, как твой пациентт? Ну тот, по шнапсу?

- Да никак. Пытался что-то бормотать в трубку на следующий день, но я ничего не понял. Тем не менее, клизму подобрал. Пришли какие-то хмыри, ещё мутней, чем он. Забрали, даже спасибо не сказали. Как говорится, баба с возу...

- Вот это правильно. Ну что там? Следы неудачного оплодотворения?

- Ну ты и дурень, - хохочет Соткинс. - Обычная трещина и геморрой в начальной стадии. Видать, он и есть водила. Знаешь, как они запихнули Тикки в грузовик? 

- Даже не представляю. Как такое могло случиться среди бела дня? Разве она не на своём такси поехала к подруге?

- В том-то и дело, что нет. Её доблестный водила куда-то делся. Сослался на головную боль или что-то в этом роде. Она заказала такси по городской службе, - причём не какой-нибудь, а одной из самых надёжных. И конечно же, дорогих. Может, разговор перехватили, может, ещё что. Подвезли к самой кабине грузовика. Если бы она не удирала от меня босиком через весь супермаркет.... Представляешь, какая соображалка у куколки? Поняла, что я её по каблукам догоню. 

- А зачем она вообще тебе понадобилась?

- Угадай с трёх раз. Всё, можешь начинать свою хирургию. Побуду ассистентом, чтоб и этот не сбежал.

Смотрю на него, как на явление с того света. Соткинс широко улыбается.

- Ну, наконец-то ты начинаешь хоть что-то понимать, уборщик тротуаров. Да, тот самый плохой труп, который ушёл от нас на отдыхе. Я его по спальному мешку вычислил. То, что твой однокурсник геройски пролажал, доделываем мы. 

Разрезаю старый шов и заглядываю внутрь. Ну, так и есть, надо удалять. Соткинс одобрительно кивает.

- Делов-то на пять минут, а шуму больше, чем на рождественской ярмарке. Подаришь на память? Это ж не аппендикс, а самые настоящие яйца! Как он ещё живой, понятия не имею.

- Знаешь, Соткинс, мне говорили, что в этих местах можно увидеть что угодно. Вот и смотри. Экземпляр, - увы и ах! - пойдёт в музей медицинского искусства. Если такой вообще где-нибудь существует... Приготовь зажим. И отойди чуть подальше. Очки надень.

Глубоко вздыхаю, делаю решительный надрез и чуть не отскакиваю от фонтана гноя. Ну и ну... Соткинс быстро готовит катетер и пробирку, начинает откачивать. Обрабатываю кишки антисептиком, поглядываю на часы.

- Соткинс, если он подохнет, то это не наша вина. С таким трындецом у него шансов один из ста. Сделаю всё, что смогу, но ты, уж пожалуйста, не нервничай.

- Да мне уже плевать, я и не такого навидался. Зажимай, у него кровища может хлюпнуть! Погляди, какие вены!

Ставлю зажимы, проверяю сердце и пульс. Еле бьётся... Накидываю кислородную маску.

- Соткинс, как у человека при низком давлении могут быть такие вздутые вены?

- Как угодно. Ставь отвод крови, другого выхода нет. Помнишь средневековую медицину?

Рисует в воздухе пиявку. Снимаю зажим и ставлю катетер на то, что осталось от аппендикса.

- Ну вот, пошла, родимая, - Соткинс глядит на дочерна красный поток с выражением ребёнка, нашедшего клад под собственным порогом. - Интересно, сколько с него натечёт? Давление не снижается. Ты только посмотри, Боткинс! Оно растёт! 

Действительно, цифры на экране поражают даже нас, бывалых. Соткинс меняет баллоны в кислородном аппарате, и давление пациента понемногу стабилизируется. Дожидаюсь, пока кровяной поток сойдёт до минимальной интенсивности, накладываю клейкую антигемофильную смесь. Жду, пока застынет, накладываю саморассасывающийся колпачок.

- Если в первые три дня не откинет коньки, мы сможем с ним даже поговорить. 

- Сомневаюсь, - бурчит Соткинс. - Давай, зашивай. Да так, чтобы больше не вспарывать.

Пожелание кузена трудно назвать выполнимым, но шью я всегда добросовестно. Прохожусь антисептиком и вытираю пот со лба.

- Ну, Соткинс, теперь у нас есть шансы уйти отсюда незамеченными. Где трубочист?

Выглядываем за двери. Его и след простыл. Выходим в коридор, - там по-прежнему ни души. Спускаемся по лестнице к выходу. В дверях застыла фигура с руками, упёртым в проём.

- Ну, привет, зайчики-кролики. Как дела?

Хм, да это не сон. Мой Безжалостный Убийца готов сорвать большой куш. Чисто выбрит, начёсан и надушен. Костюм с иголочки, в руках - два пистолета.

- Конечно же, вы не вооружены. И не станете поднимать руки, как настоящие врачи. Потому что вы ненастоящие. Интересно, что получится, правда?

- Давай, разговаривай поменьше, - ворчит Соткинс. - Фильмов насмотрелся, что ли? Твоя речь длинней, чем у дядьки со шнапсом.

Наш собеседник слегка вздрагивает. Всего мгновение, в колене, но этого достаточно, чтобы мы успели схватить его за ноги - каждый со своей стороны. В падении он успевает выстрелить. Обе пули отправляются под своды стен и потолка. Подняться он уже не может - упал самым чувствительным местом на гранитный пол. Соткинс загоняет ему под ноготь иголку со шприцем - и когда только успел прихватить?

- Всё-таки полезно воровать на рабочем месте. Главное, сдать украденное на выходе.

Он швыряет шприц в мусорное ведро и показывает на мой нагрудный карман.

- Серёжку давай. Совесть не повесть, а дармового нам не надо. Натерпелись уже.

Мы засовываем серёжку в нагрудный карман Безжалостного Убийцы и выходим в широко раскрытые двери.

Глава восьмая

Рождество на троих

В доме Соткинса тепло, уютно и тихо. Даже мой кузен удивительно спокоен и мирен духом - я давно его таким не видел. Анита хлопочет вокруг нас, пока мы раздуваем огонь камина и вспоминаем былое. Теперь я понимаю, отчего Соткинс торопится исполнять её желания. Анита заметно похорошела и покруглела, кузен счастлив, а я разделяю с ними радость....

После всего, что с нами произошло, я вряд ли так легко могу прийти в себя, как они. Ни Соткинс, ни Анита не задают лишних вопросов, чувствуя моё состояние. Рука болит всё сильней, но я могу ею двигать - значит, перелома нет.

- Ты бы рентген сделал, - ворчит Соткинс, натирая мясо приправами. - На бордюр упал?

- Да я не помню. И вспоминать не хочу. Знаешь, я бы уехал куда-то. Ненадолго. Возвращаться обратно незачем, все разъехались на рождественские каникулы. Хозяевам звонить нет смысла, у них явно поселился кто-то элитный, в честь праздников. 

- А Кэти? Она бы с удовольствием тебя приняла...

- Кэти... Нет, я её только расстрою. Может, маме позвонить.

- Обязательно. Я думал, ты звонил уже.... Ну и тормоз ты, Боткинс...

Набираю номер мамы. Она сразу же берёт трубку.

- Вилл, ох, Господи.... Ну где же ты был так долго? Я обзвонила всех не свете, мне говорят - он дома, но я даже не знаю, где теперь твой дом.

- Там, где ты, мам. Больше нигде. Ты да я. Разве этого мало?

- Вот что, сынок. Тебе надо витаминами хорошенько пролечиться. Только не отлынивай. 

- Да мне уже всё равно....

- Не говори так никогда, прошу тебя. Что случилось?

- Плечо ушиб. Не сильно. Только ты не волнуйся, тебе нельзя волноваться.

- Как это нельзя?! Что за глупости ты несёшь! Немедленно приезжай! Билеты есть на завтра?

- Вряд ли, мам. И что я у тебя буду делать? Спать круглыми сутками?

- Что захочешь, то и будешь делать. Погоди немного, я перезвоню тебе.

Соткинс коварно улыбается. Анита хлопает в ладоши.

- Получил, прохвост? Нельзя маму обманывать. Сам ведь не знаешь, что у тебя с плечом, - а если там что-то серьёзное? Здоровьем не играются, дурачок.

- Да ладно тебе. Знаю, что сапожник без сапог. Доберусь и в меховых тапках. Не самолётом, так поездом. Соткинс, в это время много народу поездом ездит?

Кузен усмехается, нанизывая мясо на вертел. Анита грозит мне пальцем. 

- Боткинс, будь милостив, не пугай меня своими планами. Кому нельзя волноваться, так это мне. Билеты не поезд взять несложно, - тем более, завтра, когда все будут сидеть по домам. Я переживаю за твоё поразительное умение спать в поездах.

Улыбаюсь. Давний сон кажется чем-то далёким - как будто снился кому-то другому, а не мне. Даже образ Тикки, который впечатлил меня тогда, больше не выглядит привлекательным. Обычная девушка из модного журнала. Вот с Коцем я бы повидался напоследок....

Мобильник весело тренькает. Мама...

- Вилл, дорогой, у меня для тебя прекрасная новость. Есть планы на зимние каникулы?

- Да никаких. У тебя хотел побыть. А ты что придумала?

- Не я, люди добрые. Мир не без добрых людей, мой мальчик. Ты сделал много хорошего, даже позволил себе быть несовершенным. Испытал самого себя и повзрослел, но я так хочу, чтобы ты хоть на малое время почувствовал себя ребёнком...

В носу щекочет. Только бы не разреветься в трубку....

- Тебе нужно подышать горным воздухом. Это ненадолго и очень весело, ты даже не представляешь себе. Есть замечательное место, в котором ты снова найдёшь то, что потерял. Простую и чистую красоту. Настоящую. Веришь?

- Верю, мамуль. Просто чувствую себя потерянным. Сам не знаю, почему. Может, ты знаешь...

- Знаю, но не скажу. Приедешь - сам поймёшь. Тебя там очень ждут. Помнишь девочку из нашего двора? Она не просто научилась разговаривать, а стала большой умницей и настоящей красавицей. У неё спокойная и счастливая жизнь, но кое в чём нужна твоя помощь.

- Вот как... Не знаю, смогу ли помочь в таком состоянии, как сейчас.

- А сейчас и не надо. Почувствуешь себя лучше - поможешь, я ведь тебя знаю. Угадай, какое первое слово она выговорила.

- Даже не догадываюсь, - меня охватывает странное волнение, будто просыпаются давние пласты памяти. Мама смеётся.

- Виль. Она помнила о тебе всё время, что была далеко. А тот отвратительный тип даже не посмеет к тебе подступиться. После того, что ты сделал вчера. Обними Соткинса. Ему будет без тебя нелегко, - но есть вещи, которые он может, должен и сумеет сделать сам.

Кузен сидит тихо, как мышь - поглядывая через плечо. Анита хлопает его по макушке.

- Что ещё за шутки, бродяга? Боткинс, ну скажи ему! Если он не перестанет шутить свои дурацкие шутки...

- Он не перестанет, Анита. У тебя самый лучший парень на свете, помни это.

Пока дожаривается мясо, иду собирать дорожную сумку. За окном темнеет, но я не могу задерживаться в доме кузена до самой полуночи. Аните и Соткинсу нужно побыть вдвоём, после долгой разлуки. Наскоро пишу записку для Каси, приклеиваю её к открытке и оставляю на подоконнике. 

Мы так и не увиделись, но я знаю, что Кася помнит обо мне - даже под руку со своим кавалером, который, вероятно, читает с ней толстенные книги у чужого камина. Хотел бы я встретить его и спросить, что ему нравится в Касе. За что он полюбил её - за ум, за папины связи, а может, за мамины пироги. В одном я точно уверен - ему никогда не полюбить её просто так, за то, что она есть на свете....

Ужин получился очень вкусным, и даже вино не пьянит, а согревает. Мой кузен заметно грустнеет, глядя на мою пустеющую тарелку. Подкладывает ещё и ещё, понимая, что нам осталось мало времени для прощания. 

- Почтовые ящики помнишь? Только не забывай писать. И выкинь хрень из головы. Блин, да я ж у тебя учился не позволять никому загонять в себя всякую бурду!

- Не переживай, самоочистка мозга у меня работает лучше, чем когда-либо. Просто медленно, а это сейчас полезней, чем гнать, как оголтелый. 

В аэропорту по-праздничному тихо, - даже компании за столиками в ресторанах и кофейнях сидят так, что их почти не слышно. Я и не прислушиваюсь. Поглядываю на табло, ищу свободное кресло в зале ожидания. Кто-то привстаёт, подслеповато вглядываясь в меня. Коц?

- Вилл, я тебя уже заждался. С трудом представляю, как буду здесь без тебя, - ты мне, как брат теперь. Пусть даже мы и не родные. Знаешь, я понял одну важную вещь...

- Какую? - сажусь рядом, достаю пачку сока, разливаю по стаканам. - Пей, охрип совсем.

- У меня куча друзей по всему миру, братьев и сестёр... кровных, даже близких, если рассуждать с точки зрения родственных связей. Есть вещи, о которых мы думаем одинаково, но ещё больше споров и разногласий. А в самом главном так и не нашли общего языка. Словно забыли его и не хотим вспоминать. То ли невыгодно, то ли страшно. С тобой по-другому. Я понял, что могу, имею право быть собой, настоящим. Когда почувствую желание быть настоящим. Встать и сказать то, что думаю - безо всякого страха. И перестать ощущать себя в рабстве, которое сам же для себя и создал. Из собственных представлений о правильном.

- Коц, всё намного глубже, но ты ещё туда доплывёшь. Я верю. Ты сможешь сделать то, что не смогу я - даже если захочешь остаться с Тикки, которая регулярно треплет тебе нервы.

- Ну и что?! - он даже вскакивает. - Я чувствую себя по-другому, не так, как раньше! Мне есть о ком заботиться, даже если этот цветок сорвёт кто-то другой. Её папа больше не донимает меня, мы можем спокойно гулять по городу и разговаривать о чём захотим. Она очень добрая девушка. Просто из другого мира. Понимаешь?

- Конечно. Я был в других мирах, и все - на этой планете. Люби, пока любится, Коц. Завтра может быть поздно что-то менять.

- Никогда не поздно, Вилл! - кричит мне вдогонку. - Никогда не поздно, слышишь? Я докажу тебе это!

Машу обеими руками, ускоряю бег - уже объявили посадку на мой рейс. Мобильник в кармане аж подпрыгивает, но я на ходу отключаю его. Пока девушка за стойкой регистрирует мой полёт, смотрю на ярко освещённое лётное поле и думаю о том, чему же я научился. Что такого я повезу с собой туда, где меня ждут?

Наверное, то, что выбор есть всегда. И мерило даже не совесть, и не ум, и не умение найти дорогу, которой не ходят другие. Честь. Если есть чувство чести, то никто не сможет отобрать его. Потому что оно где-то там, на небесах, у Бога, в Которого я так и не перестал верить....